Джаз прислушивалась к писку и жужжанию аппаратов, поддерживающих в отце жизнь. Эти звуки походили на некую мантру и, если на них сосредоточиться, притупляли боль. Том то засыпал, то просыпался – по словам Селестрии, явно успокоенный присутствием жены и дочери. Джаз наблюдала за мамой. Та была бледна как мел, глаза полуприкрыты. – Мам, – шепнула Джаз. Селестрия вздрогнула, испуганно распахнула глаза. Да она дремала! – Мам, пожалуйста, сделай перерыв, поешь, попей. Медсестра ведь сказала, что папа стабилен. Я с ним посижу. Селестрия посмотрела на часы – без десяти пять. Кивнула: – Хорошо. Я буду в буфете, если… – Я знаю, где ты будешь, но мы тут справимся, правда, папочка? Едва Селестрия отпустила одну руку Тома, Джаз тут же крепко сжала другую. – Я недолго, – мягко заверила Селестрия. Еще раз с любовью глянула на мужа и вышла. Джаз понаблюдала за спящим отцом, затем позволила мыслям переключиться на расследование. Поладила ли Иззи с Рори? Есть ли новости о Дэвиде Милларе? Нет, все же их с Иззи чутье не подвело – он невиновен. Лучше поискать связь между Чарли и Хью Данманом. Чарли: племянник Корина Конота. Хью: в прошлом любовник Корина – Кори. Было ли известно Чарли о том, что умерший задолго до его рождения дядя состоял в близких отношениях с Хью? Адель Кавендиш, мать Чарли, встречается с братом Эдвардом для обсуждения судьбы поместья, поскольку Чарли умер и прямых наследников не осталось. Чего здесь не хватает? Наверное, пролить свет на загадку могла бы мать Корина. Однако, судя по описанию Эдварда, Эмили Конот очень стара и слаба. Вряд ли она – надежный источник информации. Ладонь легонько сжали, Джаз повернулась к отцу. Тот улыбался из-под маски, глядя на дочь широко раскрытыми глазами. Она поцеловала его в лоб. – Привет, пап. Хорошо спалось? – шепнула на ухо. Том чуть кивнул и повернул голову влево, ища Селестрию. – Я отправила маму перекусить. Она целый день не ела. Ты нормально себя чувствуешь? Он вновь чуть кивнул, затем изменился в лице, желая что-то сказать, и раздраженно покачал головой. – Спокойно, папа, маску скоро снимут. Должна сказать, вид у тебя в ней довольно смешной. Только больших серых ушей не хватает. Том согласно закатил глаза. Высвободил руку и показал, будто пишет в воздухе. – Бумагу и ручку? Он поднял большой палец. Джаз порылась в сумке, выудила ручку и блокнот, дала их папе. Тот с большим трудом сумел поднести ручку к бумаге, начал писать. Как мама? Джаз прочла корявые слова, кивнула. – Мама в порядке. Волнуется за тебя, естественно. Том вновь написал. Ты о ней позаботишься? Вместо меня. Джаз проглотила всхлип. – Ох, папочка, ты же знаешь, что позабочусь, но ты скоро вернешься домой и возьмешь заботы на себя. Мне не страшно. Джаз боролась со слезами. Ответить она не смогла. Как расследование? – Честно говоря, не очень. Ниточки пока не связываются, но прорыв уже близко, я уверена. Обычно стоит мне вконец отчаяться, и прорыв тут как тут. Обращайся к прошлому за мудростью и к будущему – за надеждой. Джаз кивнула. Любимая папина поговорка… Люблю тебя, родная, оч. горжусь. Джаз вынула из его рук блокнот и ручку. Посмотрела на бледные дрожащие каракули – доказательство папиной слабости. От их вида душа разрывалась на части. Взяла отца за руку – он уже вновь уснул, – погладила его по голове. «Господи, прошу… Я знаю, папа тебя любит, но мы любим его – и в нем нуждаемся. Не забирай его пока, погоди…» Глава двадцать третья Адель Кавендиш застегнула портплед, затем вытащила два больших чемодана к верхней ступени лестницы. Вернулась в спальню, которую делила с мужем последние двадцать лет, и закрыла дверцы гардероба, спрятав из виду пустые вешалки. Взяла со своей прикроватной тумбочки маленькое фото младенца Чарли, сунула в боковой карман портпледа. В последний раз оглядела спальню и закрыла за собой дверь. Спустив к подножию лестницы первый чемодан, Адель поднялась за вторым. После того как портплед с чемоданами были благополучно уложены в багажник «Вольво», Адель прошлась по тихим комнатам первого этажа. Особняк, вне всяких сомнений, был красив, но домом он не являлся, причем уже много лет. Когда Чарли приезжал на каникулы, былую атмосферу удавалось возродить. Друзья, которых он иногда привозил с собой, заботились о том, чтобы в комнатах звучал смех; Адель вновь чувствовала себя полезной и кормила подрастающее поколение необъятными порциями разнообразной еды. Чарли больше нет. Он не вернется никогда. Уильям приехал домой в пятницу, а уехал в лондонскую квартиру в воскресенье. По тому, с какой скоростью он глотал воскресный обед, Адель видела – мужу не терпится назад в город, не терпится бросить жену, пусть она моет посуду и кукует очередную неделю в одиночестве. В окружающих деревнях обитало много «еженедельных вдов», чьи мужья тоже работали в Лондоне. Эти женщины воспринимали свое положение спокойно, понимали, что компенсацией за отсутствие рядом мужа является возможность жить на широкую ногу. Они болтали друг с другом, возили детей в школу и из школы, занимались йогой, устраивали долгие совместные обеды. Уильям хотел от жены куда большей общительности, чем это позволял сдержанный характер Адели. Будучи мужчиной громкоголосым и жизнерадостным, Уильям обожал шумные званые ужины, вечно сидел в окружении успешных и, по мнению Адели, очень недалеких людей. Порой она гадала, зачем он вообще на ней женился; Адель всегда была тихоней, предпочитала слушать, а не говорить. Однако суровая правда, видимо, заключалась в том, что неимоверно честолюбивому Уильяму в дополнение к живому, острому уму и расцветающей карьере требовалось определенное социальное положение. Адель – сестра лорда, «достопочтенная» леди с загородным поместьем, где можно устроить грандиозную свадьбу и произвести впечатление на нужных людей, – подходила для целей Уильяма по всем статьям. Разумеется, его интерес льстил Адели; Уильям был – и оставался – красивым и обаятельным. Увы, по мере того как карьера мужа неуклонно шла вверх, Адель соответствовала ему все меньше и меньше. Адель заглянула в кухню, чтобы еще раз прочесть письмо. Вздохнула. Уильям никогда не любил ее по-настоящему. Сколько же времени она проводила в этом помещении, стараясь быть хорошей женой и матерью! «Женская эмансипация прошла мимо меня», – часто думала Адель. Ее жизнь, вероятно, не отличалась от жизни героинь из романов Джейн Остин. Как многих женщин до нее, Адель обманом заманил в брак очаровательный, но бездушный негодяй. Она оставалась лишь по одной причине: Чарли. Адель перечла строки, которые написала сегодня в шесть утра. Дорогой Уильям, Наш брак распался, и распался давно. Теперь, когда Чарли не стало, я не вижу причин оставаться вместе и продлевать обоюдные мучения. Полагаю, ты тоже сочтешь, что так лучше. Больше никакого притворства. Мой адвокат свяжется с тобой касательно бракоразводного процесса, но ничего усложнять я не стану. Перееду назад в Норфолк. Дом в Ратленде предлагаю продать. Если желаешь его сохранить, можешь выкупить мою долю. Я бы хотела, чтобы развод прошел максимально цивилизованно и быстро, чтобы мы оба стали свободны. Благодарю тебя за последние двадцать пять лет. Буду хранить в памяти счастливые минуты. Однако наибольшая моя благодарность – за Чарли. Ради него все имело смысл. Адель. Она свернула письмо втрое и вложила в конверт – хватит думать над каждым словом. Написала на конверте имя мужа и отнесла в прихожую, к остальной почте. Интересно, как отреагирует Уильям, когда прочтет?