— Папа, папа, смотри! Здесь играют в прятки! Мальчуган лет шести тянул отца за руку. Оба были загорелые, в шортах и сандалиях. Видно, туристы, возвращающиеся из отпуска. — Что здесь происходит? — со всей серьезностью спросил отец в белой майке с броской надписью «Ironman»[16]. — Этот господин блокирует вход в туалет, только посмотрите, — охотно сообщил «планктон», увидев в отце огольца единомышленника. — Посмотрим! — Отец семейства поиграл жидкими мышцами. В сочетании с маечкой и сандалиями они произвели на Клуфтингера неизгладимое впечатление. Он не смог удержаться от смеха. — А теперь отвалите! — грозно сказала «маечка». — Да, да, отвалите, — эхом отозвался «костюм». — Выпустите! — раздалось из туалета. — Выпустите! — Дай ему, дай ему! — запрыгал мальчишка, подзуживая отца. — Ти-хо! — рявкнул Клуфтингер, и его, вероятно, услышали пограничники на самых дальних рубежах. Замолкли все. — Я и есть полиция, — приглушенным голосом сообщил он, сам дивясь, как его приказы действуют и на посторонних. — В помещении туалета находится опасный преступник. Мне нужна помощь. — Любой может наплести что угодно, — не унимался «белый воротничок», явно намереваясь оттолкнуть его. Клуфтингер пресек эти поползновения: — У меня заняты руки, достаньте бумажник из заднего кармана! «Планктон» начал неуверенно озираться. «Железный человек» пожал плечами и принялся шарить в кармане комиссара. Тут из-за угла вывернул еще один пассажир. Увидев перед туалетом группу, сильно напоминавшую скульптуру «Лаокоон», он мгновенно развернулся, и его точно ветром сдуло. — Действительно, полиция. Этот человек из полиции, Тим, — сказал «Железный человек» таким тоном, словно ни минуты в этом не сомневался, а просто хотел убедить сына. — Слушайте, давайте прекратим пререкания! — Клуфтингеру все это начало надоедать. — Достаньте мой мобильник из другого кармана. Мне надо вызвать подкрепление. Он уже собрался диктовать номер Штробля, как вдруг его осенило: — Господа, вы уже немало помешали работе полиции, поэтому теперь ваша очередь держать дверь. Оба энергично закивали: — Конечно, господин комиссар! Сделаем! — Перехватываем на счет «три», — скомандовал Клуфтингер. — Раз, два, три! — завопил малец, он тоже хотел принять участие в этой интересной игре. Освободив руки, Клуфтингер позволил себе несколько секунд полюбоваться инсталляцией и только потом позвонил Штроблю. Не прошло и минуты, как возле туалета уже топталась дюжина полицейских. По команде Клуфтингера они с оружием на изготовку распахнули дверь. Комиссар был готов ко всему: у Шёнмангера могли сдать нервы, он мог запереться в кабинке и застрелиться или начать палить напропалую. Но такого не ожидал никто: он сидел под раковиной, затягивался сигаретой и равнодушно смотрел на ворвавшихся полицейских. Похоже, он покорился судьбе. Клуфтингер был рад, что все обошлось малой кровью. Комиссар со Штроблем прибыли в президиум раньше подозреваемого, транспортируемого в мюнхенской машине. Долгий путь они использовали для разработки тактики допроса. Было решено слишком с ним не церемониться и использовать все имеющиеся у них сведения. К моменту доставки Шёнмангера подтянулся и адвокат. Узкий круг сотрудников криминальной полиции, работающих над делом, собрался в конференц-зале. В восемнадцать тридцать ввели младшего Шёнмангера в сопровождении адвоката. — Доктор Вольф, — представился тот, назвав вместо имени ученую степень; Клуфтингер нашел это смехотворным. — Господа, прошу садиться, — подчеркнуто спокойным и дружелюбным тоном предложил Клуфтингер. — Приступим. Он начал совещание сухим перечислением фактов, известных полиции, подтверждая их достоверность ссылками на документацию и результаты экспертизы, и видел, как Шёнмангер сникал с каждой минутой. Временами тот переглядывался с адвокатом, который ободряюще кивал ему. «Ну и нервы у этого доктора!» — подумал Клуфтингер. Закончил он свое выступление словами, обращенными к подозреваемому: — Как видите, нам известно все. Точнее, почти все, ибо мы не знаем причин, по которым вы убили Вахтера и Лутценберга. — Минутку, — приступил к своим обязанностям адвокат. — Вы говорите так, будто доказано, что мой клиент является убийцей. Однако это ваши предположения, ни на чем не основанные. Петер, ты не обязан на это отвечать. — Разумеется, вы не обязаны, — невозмутимо согласился комиссар. — Но все факты говорят за это. С собранными на вас уликами любой суд вынесет обвинительный приговор. — Все улики у вас только косвенные, а точнее, никаких улик, касающихся убийства. Посмотрим, что решит суд, когда… — Заткнись, Эгберт, — грубо оборвал адвоката Шёнмангер, и Клуфтингер убедился в правильности выбранной тактики. — Господин комиссар, единственное, что я могу вам сказать: я в жизни никому не причинял зла. По крайней мере физически. Вы должны мне просто поверить. — Я вам ничего не должен, господин Шёнмангер. И верить на слово не собираюсь. Чистосердечным признанием вы облегчите свою участь. Вы инициировали и провернули с господином Вахтером крупную аферу ради сверхприбыли. А это мошенничество. Что произошло потом? Вахтер захотел больше денег? Или собирался выйти из дела? А Лутценберг? Он напал на след и хотел разоблачить вас? — Клуфтингер вынул из папки фото и положил его перед Шёнмангером. — Этот снимок мы обнаружили в его бумагах. Полагаю, изображенный на нем двор вам знаком? — Он выдержал паузу и повысил тон: — Почему вы убили их, Шёнмангер?! — Никого я не убивал! — тоже сорвался в крик Петер Шёнмангер. — Мы с Филиппом… мы были друзьями! Я бы никогда ему ничего не сделал! Тем более удавить шнуром! За кого вы меня принимаете?! Клуфтингер уже изготовился задать следующий вопрос, как вдруг в его голове что-то щелкнуло. Он поднял глаза на коллег. Штробль сглотнул, Хефеле нервно провел рукой по лысине, приглаживая несуществующую шевелюру, Майер с открытым ртом таращился на Шёнмангера. До Клуфтингера дошло — причиной повисшей тишины стали именно адвокат, качавший головой, и его растерянный клиент. Комиссар откашлялся и нарушил тишину: — Мы нигде не обнародовали, что Вахтер был убит шнуром от занавесей. Клуфтингер ограничился одной фразой и многозначительно замолчал, желая придать своим словам большую весомость. Это возымело действие: Шёнмангер побелел как мел, его взгляд остекленел, а губы мелко затряслись. — Господин Шёнмангер, признайтесь наконец. — Клуфтингер понизил голос, подходя к нему. Тут вмешался Эгберт Вольф и тоном, резко отличавшимся от прежнего, высокомерного, попросил дать ему возможность переговорить с клиентом наедине. — Заткнись, Эгберт, просто заткнись, — сказал Шёнмангер упавшим голосом, на секунду прикрыл глаза и обратился к комиссару: — Думаете, с моим отцом просто? Вы так думаете? С его дерьмовой сыродельней, которая ему дороже всего на свете? С его понятиями о предпринимателе «старой закалки», с его «божеством» Генри Фордом, которому он не перестает молиться? Я хотел вырваться из этой затхлости. Хотел самостоятельности, а не считаться вечным «юниором», которому его старик спускает указания. Я учился бизнесу, у меня университетское образование. Мои сокурсники разъезжают по всему миру и делают деньги, а я у отца на побегушках, наемный работник на смехотворном окладе. Потом, когда дела стали плохи, вообще перестал платить. А дальше — он пригласил Вахтера. И тут я понял: это мой шанс доказать старику, чего я стою и как надо вести бизнес. Как делать прибыль, огромную прибыль. И снова вмешался Вольф: — Петер, молчи, ты не должен ничего говорить! — Отвяжись, хитрая лиса! Беги лучше к старику, пусть он тобой попользуется! От тебя толку ноль, ты всегда мог только загребать деньги! Адвокат тяжело засопел, пытаясь вернуть самообладание. Шёнмангер, у которого еще недавно на все был готов ответ, теперь разрывался между яростью и отчаянием. — Так господина защитника отпускаем? — деловито осведомился Майер. — Мне без разницы. Хочет, пусть все слушает, добрый друг моего отца. — Шёнмангер, набычившись, развернулся к адвокату, как боксер, который дерется из одного упрямства. С Эгберта Вольфа тоже слетела спесь, он больше не выглядел преуспевающим юристом. Клуфтингер видел: боксер уже шатается и повисает на канатах ринга. Скоро он будет отсчитывать над ним секунды, так или иначе, нокаут предрешен. В ближайшие полчаса молодой предприниматель сделает признание в двойном убийстве — чутье еще ни разу не подводило Клуфтингера. Не надо его подгонять, пусть продолжает исповедь. — Я по-прежнему занимался бухгалтерией за двенадцать тысяч евро в месяц! — снова заговорил Шёнмангер, уставясь взглядом в пол. — Мой отец считал, что я должен начать обучение с нуля, прежде чем стану его заместителем. Вахтер поначалу держался замкнуто и сдержанно. Меня он к себе не подпускал. Он тогда разрабатывал для нас новые натуральные ароматы, которые в конце восьмидесятых хорошо продавались. Отец был им доволен, ведь Вахтер вытащил нас из ямы. А кроме того, эти разработки не противоречили его собственным требованиям к соблюдению рецептуры, ведь все добавки в сырах являлись «натуральными». Постепенно Вахтер начал держаться свободнее, и мне стало понятно, что он тоже любит денежки. Я навел о нем справки. Ведь ясно же как божий день, работа у нас, несмотря на высокое жалованье, не могла принести ему удовлетворение. В один прекрасный день он зашел ко мне и рассказал все о малокалорийных сырах с искусственными ароматами, идентичными натуральным. А пришел он именно ко мне, поскольку прекрасно понимал, что к старику с этим и соваться не стоит. Это еще не стало полноценной линейкой, но Вахтер уже добился хорошего вкуса и хорошей консистенции при жирности всего в десять процентов. Правда, пришлось эти сыры нашпиговать химией. Отец такое никогда не пропустил бы… Все слушали затаив дыхание, никому и в голову не приходило перебивать его. Никому, кроме Майера. — Минуточку, господин Шёнмангер, прервитесь, пожалуйста. Мне надо поменять кассету. При этом он лихорадочно жал на кнопки диктофона, который запустил во время допроса. Клуфтингер бросил на Майера бешеный взгляд и покачал головой, чего тот, впрочем, не заметил, продолжая возиться со своим аппаратом. К счастью, Шёнмангер не обратил на него никакого внимания и, все так же глядя в пол, продолжал говорить. Клуфтингер отошел к окну и устремил взор на улицу. Все становилось на свои места. Пока предполагаемый убийца рассказывал, комиссар сосредоточенно слушал. Так внимательно, что все разворачивалось перед его глазами, будто фильм. Он видел, как Петер Шёнмангер вдохновился предложением Вахтера, как сделал выпуск продукции с пониженной калорийностью своим проектом, как немедленно начал калькулировать: издержки, инвестиции, возможный доход, товарность. Наконец-то у младшего Шёнмангера появилась перспектива. Цель. Возможность сместить отца. Но затея оказалась не из дешевых. Как он ни крутил, ни вертел, расходы получались слишком высоки, а капиталы еще не окрепшей фирмы недостаточны для закупки нового оборудования и проведения массированной рекламной кампании. При высоких издержках производства ждать больших доходов не приходилось. И снова он обратился к Вахтеру с собственными подсчетами и вопросом о его культурах бактерий. От ярких картин Клуфтингера отвлек очередной возглас Майера: «Ну вот, опять!» Он перевел взгляд на Шёнмангера, который с застывшим взглядом говорил не останавливаясь: — Я краем уха слышал, что Вахтер проводил опыты по створаживанию молочного порошка. Своими культурами. Конечно, перерабатывать сухое молоко на сыр легально не разрешается. Но шкурка стоила выделки. Была лишь одна загвоздка: порошок стоил не намного дешевле натурального молока… Шёнмангер замолк, и комиссар тут же вклинился: