Почему же ты, о ужасная тень, настаиваешь на продолжении моих предсмертных мучений, ты, носящая кроткое имя цветка? Почему ты хочешь разорвать мое сердце на кусочки, заставляя губить душу моей дочери? Она не совершала никаких преступлений, она никогда не знала... Да, я слышу тебя, мой ужас, представший в женском обличье, — ты говоришь, что я должен записать все — чтобы она узнала... Рассказать ей, как Небеса отказали мне в быстрой, мною самим избранной кончине и приговорили к медленной агонии в твоих жестоких руках. Да, я поведаю дочери обо всем. О том, как встретил тебя на берегу озера, о той старой истории, которую ты мне рассказала. Но клянусь, если есть Небеса над нами, — моя дочь дарует прощение мне, предателю и убийце! Меня она простит, уверяю, — но не простит тебя. Потому что ты есть только ненависть, воплощенная ненависть, и ты исчезнешь вместе со мной, умрешь навсегда. Нет, не хватай теперь меня за руку, ты сказала: «Пиши», и я буду писать. Может быть, за это Небеса пощадят меня... да и тебя тоже. Впрочем, уже слишком поздно — я понял, чем ты являешься на самом деле, и знаю, что ты никогда не приходишь без приглашения. Ты облюбовываешь и пытаешь до смерти только тех, кто сам вызвал тебя к жизни чередой своих темных дел. Одно из которых и совершилось в тот раз. Суд направил меня в Ханьюань расследовать запутанное дело о присвоении уездной казны; подозревали, что в этом были замешаны местные власти. Ты должна помнить, что весна в тот год была ранняя. В теплом воздухе было растворено обещание чего-то прекрасного; в своем безрассудно-размягченном состоянии я даже подумывал о том, чтобы взять с собой в поездку дочь. Но это благодушное настроение вскоре прошло, и я взял вместо нее свою самую молодую наложницу по имени Хризантема. Таким способом я надеялся восстановить мир в своей измученной душе, потому что Хризантема была некогда очень дорога мне. Когда же я прибыл в Ханьюань, то тотчас же понял, что это была пустая надежда. Та, которую я оставил за своей спиной, еще сильнее овладела мной, и я даже не мог заставить себя дотронуться до тонкой нежной руки Хризантемы. Я предпринял отчаянные усилия, стремясь поскорее распутать порученное мне дело, дабы забыться в работе, и сумел раскрыть его за неделю. Преступником оказался столичный служащий, он сознался сам. Последним вечером моего пребывания в Хань-юане местные власти в знак благодарности дали отличный обед в мою честь в живописном Квартале Ив, прославленном своими танцовщицами и певичками. Власти уезда были щедры в изъявлениях благодарности и восхищения тем, с какой быстротой я распутал досадный случай. Они говорили, что весьма сожалеют о том, что не могут мне показать, как танцует Цветок Миндаля — самая красивая и образованная танцовщица квартала. К сожалению, эта девушка, названная в честь знаменитой красавицы прошлых лет, куда-то исчезла именно этим утром, исчезла совершенно необъяснимо. Если бы я только мог задержаться в городе еще на несколько дней, не скрывая сожаления, говорили они, я бы смог разгадать и этот таинственный случай. Их лесть была приятна мне, и я выпил за столом несколько больше обычного. Когда поздней ночью я вернулся в свою роскошную гостиницу, в покои, предоставленные мне городским начальством, я пребывал в отличном настроении. Все будет прекрасно, думалось мне, я смогу развеять наваждение. Хризантема ждала меня, она надела красивое платье персикового цвета, которое восхитительно облегало ее молодую фигуру. Она смотрела на меня своими чудесными глазами, и я уже собирался обнять ее, как вдруг другая, заклятая, встала передо мной, и я не смог прикоснуться к Хризантеме. Сильная дрожь сотрясла мое тело. Бормоча неловкие оправдания, я выбежал в сад. Я чувствовал, что задыхаюсь — мне хотелось больше воздуха. Но в саду было душно и жарко, и я отправился к озеру. На цыпочках прокрался мимо дремлющего привратника и вышел на пустынную улицу. Добравшись до озера, я долго смотрел на спокойную воду, а сердце мое погрузилось в глубокую пучину отчаяния. Какая мне польза от моего тщательно разработанного плана? Как смогу я править людьми, если сам — не человек? Наконец я понял, что существует один-единственный выход. Как только я принял решение, душа моя успокоилась. Я ослабил завязки своего пурпурного одеяния и сдвинул высокую черную шапку со вспотевшего лба. Неторопливо прогуливаясь вдоль озера, я искал то место на берегу, где смог бы выполнить свое намерение. Кажется, я даже мурлыкал себе под нос какую-то песенку. И правда, не лучше ли вовремя покинуть изукрашенный зал, когда красные свечи еще не погасли и вино еще не остыло в золотых кубках? Я наслаждался красотой чарующего пейзажа: слева — купы миндальных деревьев, исходящих густым сладким запахом, справа — серебристая, освещенная луной гладь озера. Я увидел ее за поворотом извилистой дорожки, бегущей вдоль озера. Она стояла на берегу, у самой воды, одетая в белые шелковые одежды, перехваченные зеленым поясом. Белая водяная лилия сияла в ее волосах. Когда она повернулась ко мне, свет луны обласкал ее прекрасное лицо. И тут в мгновение ока я понял, что это та женщина, которая способна рассеять зловещие чары, женщина, которую послало мне Небо. И она это поняла. Когда я подошел к ней, не было произнесено ни одного из рутинных приветствий и вежливых вопросов. Она лишь сказала: — Как рано этой весной зацвел миндаль. А я ей ответил: — Нежданные радости особенно сладки. — Неужто всегда? — спросила она с насмешливой улыбкой. — Пойдемте, я покажу вам место, где только что сидела. Она свернула с дорожки и пошла по неширокой прогалине; я поспешил вслед за ней. Мы сели рядом в высокой траве на отлогом склоне. Согнувшиеся под тяжестью цветов ветви миндаля сплетались над нами наподобие балдахина. — Как это странно, — сказал я, исполненный восхищения, и взял в свои ладони ее холодную руку, — словно мы — в другом мире. Она только улыбнулась и искоса посмотрела на меня. Я обнял ее за талию и прижал губы к ее влажным красным губам. Она разрешила заклятие, которое меня изводило. Ее объятия излечили меня, а вспыхнувшая страсть заставила забыть боль. Ликуя, я подумал, что теперь все будет прекрасно. Когда я лениво обводил пальцем тени, отбрасываемые ветвями на ее прекрасное тело, белое и нежное, как драгоценный нефрит, я внезапно обнаружил, что рассказываю ей о заклятии, которое ей удалось с меня снять. Она спокойно смахнула лепестки, налетевшие на ее прекрасную грудь, села и задумчиво произнесла: — Когда-то, очень давно, я уже слышала нечто подобное. — И после минутного колебания спросила: — Скажите, вы не из судейских? Я безмолвно указал ей на свою шапку, которую повесил на ветку, — лунный свет сиял на золотых знаках отличия. А потом ответил с кривой улыбкой: — И не из последних. Я — в чине следователя Верховного суда. Она понимающе кивнула, потом опять легла на траву, красиво изогнув свои округлые руки и заложив их за голову. — Я расскажу вам, — улыбнулась она, — старую историю, которая должна заинтересовать вас. Она касается мудреца, который был судьей здесь, в Ханьюане, много веков назад. В то время... Не знаю, как долго я слушал ее нежный, завораживающий голос, но когда она замолчала, холодный страх сдавил мое сердце. Я резко поднялся, надел свою форменную одежду, шапку и подпоясался. Мой голос прозвучал хрипло. — Тебе не стоит дурачить меня своими причудливыми баснями. Говори, женщина, как ты проникла в мою тайну? Она молча смотрела на меня, а ее чарующие губы по-прежнему подергивались в улыбке, вызывающей и капризной. Ее совершенная красота победила мой гнев. Став перед ней на колени, я воскликнул: — Неважно, как ты узнала мою тайну! Меня не волнует, кто ты и кем была! Поверь, мои намерения чище тех, о которых ты рассказала. Клянусь, что только ты будешь моей владычицей! — Я поднял ее платье и, нежно глядя на нее, произнес: — Ветерок дует с озера, ты замерзнешь. Она отрицательно покачала головой, но я встал и прикрыл ее обнаженное тело шелковой одеждой. Вдруг неподалеку раздались громкие голоса. На поляну из зарослей вышли несколько человек. В великом замешательстве я стоял перед женщиной, распростертой в высокой траве. Пожилой мужчина, в котором я узнал судью Хань-юаня, внимательно посмотрел на лежащую. Потом он низко мне поклонился и сказал с восхищением в голосе: — Значит, вы все-таки нашли ее, господин! Когда мы сегодня вечером осмотрели ее комнату в Квартале Ив и нашли оставленную ею записку, мы решили обыскать и эти места. В озере есть подводное течение, оно заходит прямо в эту бухту. Но это поразительно — вам удалось найти ее раньше нас! Однако вам не стоило утруждать себя и переносить тело с берега, господин. — Потом судья обратился к своим людям и приказал: — Носилки! Я повернулся к своей недавней возлюбленной. Белое платье, покрывающее ее тело, как саван, было тяжелым и мокрым. Слипшиеся длинные волосы угрюмо змеились на иссиня-белом мертвом лице. * * * Сгущались сумерки, судья Ди сидел на открытой террасе, расположенной на втором этаже здания суда, и неторопливо пил чай. Он сидел, выпрямившись в кресле, у низкой, резного мрамора, балюстрады, неторопливо разглядывая расстилавшийся перед ним пейзаж. В городе, среди тесно сбившихся крыш, один за другим загорались вечерние огоньки. За ними виднелось озеро — широкое пространство спокойной темной воды. Противоположный берег был скрыт в тумане, колебавшемся у подошвы горной гряды. Жаркий и душный день сменялся не менее гнетущей ночью. Листья деревьев, росших на бежавшей вниз улице, не шевелились. Судья раздраженно повел плечами под тяжелой церемониальной одеждой из плотной парчи. Старик, безмолвно стоявший рядом, внимательно посмотрел на него. Этим вечером местная знать Ханьюаня давала в честь судьи обед в цветочной лодке, на озере. Ди полагал, что, если только погода не изменится, это вряд ли будет таким уж приятным развлечением. Медленно поглаживая длинную черную бороду, судья праздно следил за движением утлой лодочки, кажущейся очень маленькой на таком расстоянии, — застигаемый тьмой рыбак торопливо греб к пристани. Когда лодка исчезла из его поля зрения, судья Ди поднял взгляд и сказал: — Я никак не могу привыкнуть жить в городе, не окруженном стеной, Хун. Это рождает чувство какой-то неуверенности... — Ханьюань расположен меньше чем в двухстах ли[1] от столицы, ваша честь, — заметил старик, — и, таким образом, мы не так уж далеко от императорской гвардии. Кроме того, провинциальные гарнизоны... — Я не имел в виду оборону, — нетерпеливо прервал его судья. — Я говорю об обстановке в самом городе. Меня мучает ощущение, что здесь происходит что-то, а что — мы не знаем. В городах, окруженных стенами, ворота все-таки запираются на ночь; ты чувствуешь, что порядок, так сказать, у тебя под контролем. А тут городок, свободно разлегшийся у подножия гор, на берегу озера, и каждый может войти в него и уйти восвояси, когда ему заблагорассудится. Старик молча подергал свою жидкую седую бородку — он не знал, что отвечать. Старика звали Хун Лян, он был доверенным помощником судьи Ди. С давних пор он был слугой в семье судьи Ди и носил его на руках, когда тот был еще ребенком. Когда три года назад Ди назначили уездным судьей в Пэнлай, на его первый пост в провинции, Хун, несмотря на свои годы, настоял на том, чтобы сопровождать его в этом назначении. Судья сделал Хуна старшиной суда — он поступил так, чтобы наделить его официальной должностью. Главной же задачей Хуна было служить доверенным советником судьи, с которым тот мог свободно обсуждать все свои многочисленные дела. — Два месяца пролетели с тех пор, как мы прибыли сюда, Хун, — продолжал судья, — и за это время суду не было доложено ни об одном достойном внимания преступлении или проступке. — Это значит, — сказал советник, — что жители Ханьюаня — люди, чтущие закон, ваша честь. Судья покачал головой. — Нет, Хун, — возразил он, — это значит, что они держат нас в неведении относительно своих дел. Как ты только что верно отметил, Ханьюань расположен недалеко от столицы. Но из-за своего местоположения на берегу горного озера это всегда был более или менее изолированный мирок, здесь осело мало людей из других мест. Если в такой тесно спаянной общине что-нибудь происходит, ее члены делают все возможное, чтобы скрыть это от судьи, которого они считают чужаком. Я повторяю, Хун, здесь происходит гораздо больше событий, чем заметно постороннему глазу. Кроме того, эти странные истории об озере... Он не закончил фразы. — Неужели ваша честь верит им? — с живостью откликнулся Хун. — Верю? Нет, так далеко я бы не стал заходить... Но когда мне рассказывают, что в прошлом году четыре человека утонули, а их тела так и не были найдены, я... В этот момент двое рослых мужчин, одетых в простые коричневые халаты и маленькие черные шапки, вышли на галерею. Это были Ма Жун и Цзяо Тай, двое других помощников судьи Ди. Оба они были выше шести чи[2] ростом; широкие плечи обоих венчали крепкие шеи опытных и отважных бойцов. Почтительно поклонившись судье, Ма Жун сказал: — Час, на который назначен торжественный обед, приближается, ваша честь! Паланкин готов, он ждет внизу. Судья Ди поднялся. Его глаза на секунду задержались на двух стоящих перед ним статных молодцах. Ма Жун и Цзяо Тай когда-то принадлежали к «лесному братству» — так называли разбойников с большой дороги. Случилось так, что три года назад они подкараулили судью в лесу на его пути в Пэнлай, но он настолько поразил их своим бесстрашием и силой характера, что оба разбойника решили оставить свое жестокое ремесло и умоляли его взять их к себе на службу. Судья Ди, тронутый их искренним раскаянием, откликнулся на эту просьбу. Судье не пришлось сожалеть о принятом решении — эта внушительная пара верно служила ему; она оказалась чрезвычайно полезной при поимке опасных преступников и в выполнении других нелегких заданий. — Я только что говорил советнику, — сообщил помощникам судья Ди, — что в городе происходит нечто, тщательно от нас скрываемое. Во время обеда подпоите-ка слуг и экипаж, пусть они поболтают немного.