— Может, в окно? — задумчиво произнесла Катя, осматривая холл, хотя это был не холл вовсе, а просто некое расширение коридора в той его части, где он поворачивал под углом девяносто градусов и уводил к спальням малышни. — Как ты думаешь, Вик, могли бы мы, к примеру, воспользоваться выходом через окно? Может, снаружи пожарная лестница есть, или труба водосточная, или по карнизу как-то пробраться можно к другому окну? Хотя нет, все окна на зиму уже законсервированы. Но проверить надо. Они проверили быстро. Рамы, тщательно уплотненные поролоновыми колбасками и заклеенные двойным слоем бумажного скотча, держались насмерть. Молодец, Танзиля Усмановна, хорошо воспитала технический персонал интерната. Вика завздыхала. Катя покосилась на нее и предложила бодрым голосом: — Викусь, а пойдем взглянем на чердак, а? Некуда больше деться отсюда, только на чердак. Или и вправду кто-то свой… Она не продолжила, но Вика ее поняла. Она еще раз вздохнула и ответила: — Теть Кать, нам туда не попасть. Ты не знаешь, а я знаю точно. Лестница высоко от пола. Конечно, если ты у нас спортсмен, то подтянешься, а я нет, не подтянусь, — и замолчала, надувшись. Они пошли обратно по коридору и снова вышли на площадку третьего этажа — так, небольшой квадратик полтора на полтора. На правой стене площадки располагался пожарный щит с брандспойтом и брезентовым шлангом, свернувшимся кольцами, как огромная улитка, а на левой как-то ненадежно и кривовато висела весьма хлипкая сварная конструкция, составленная из шести поперечных стальных прутков и двух продольных стальных же уголков, — та самая лестница на чердак. Начиналась она на уровне Катиного подбородка — если от пола, а заканчивалась непосредственно возле чердачного люка в потолке, никак, кстати, не запертого. Просто задвижка. — То есть, если ты нормальный мужик и у тебя не заняты руки, ты спокойно можешь попасть на чердак. А что дальше? Там выход второй есть, Викусь? Вика пожала плечами: — Есть, наверно. Скорее всего, есть. Тут же у нас повсеместная симметрия. — Интересно, полиция там была? — пробормотала Катя, задрав голову вверх и трогая холодную перекладину. И добавила решительно: — Нам туда надо. Она уцепилась левой рукой за нижнюю перекладину, кряхтя, взгромоздилась на перила, ограждающие площадку от полета с третьего на второй, а потом сделала то, чем впоследствии очень гордилась. Утвердившись обеими ступнями поперек широких деревянных перил — сталинское наследие! — она, быстро перебирая передними конечностями по лестничным перекладинам и растянувшись во весь рост, сумела уцепиться аж до второй сверху. Ухватилась крепко, до судороги. Постояла минуту в завоеванном положении, изо всех сил стараясь не взглянуть вниз, передохнула минуту и оттолкнулась от сталинских перил, сделав гигантский шаг кверху, практически прыжок, и — уф! — не промахнулась! — Ну я каскадер, — нервно пробормотала Катя, по-дурацки вися с откляченным задом на высоте полутора метров от пола. Остальная часть операции прошла без надрыва, но и не сказать, что просто. Самым легким было отодвинуть задвижку, но вползание на пузе и локтях в пространство чердака Кате не понравилось. Вика, задрав голову, наблюдала за ее эквилибристикой и явно боролась с какими-то разнознаковыми мотивами, решая, что предпринять. Ей совсем не хотелось выглядеть слабачкой и размазней в Катиных глазах, а также в глазах многих других, когда и если эта история станет достоянием гласности. Ей, напротив, хотелось, чтобы все они, и Катя тоже, говорили про Викусю, что Вика крута, очень крута. И, конечно, было интересно посмотреть, как там на чердаке. Не говоря уже о том, что Генку надо спасать, а этим занимается пока только Катя, что неправильно. Генка — Викин друган, хотя Катя, конечно, тоже имеет право помочь, но только помочь. А мотивы другого толка даже мотивами не назовешь. Это были причины. Вика боялась, что она грохнется с лестницы, Вика боялась, что грохнется аж до первого этажа, а больше всего боялась, что на лестницу не взберется вовсе. Тут из лючного проема высунулась Катина голова и произнесла, чтобы Вика оставалась на месте и просто ее подождала там внизу, она-де скоро. Голова скрылась, а Вика, кряхтя и отчаянно труся, полезла повторять Катин трюк. На чердаке было холодно, мрачно и совсем неинтересно. Еще было очень пыльно и пахло, естественно, пылью и еще чем-то непищевым — то ли олифой, то ли масляной краской, то ли вообще растворителем, Катя в этом не разбиралась. Викуся прокомментировала, что на крыше что-то подновляли летом, у них постоянно что-то подновляют. Чердак был огромен. Низкие своды крыши с поперечными балками нависали как-то очень неприятно и давяще, особенно ближе к углам, там, где они постепенно смыкались с потолком — или с полом? Пространство освещено было слабо. Четыре зарешеченных окошечка совсем не давали света по причине наступивших сумерек, да и днем, вероятно, толку от них было мало. Почти на ощупь, согнувшись пополам — лучше бы на четвереньках, да джинсы жалко, — изо всех сил стараясь не потерять нужное направление, пробирались они от одного края чердака до другого, разыскивая второй чердачный люк. Без фонарика тут не обойтись, только разве знали они, что может понадобиться фонарик, когда утром, оглушенные известием, спешили в интернат?.. Правда, Катя могла бы сообразить, когда, сидя в компьютерном зале, разрабатывала свои стратегии. Там у нее есть фонарик, отличный фонарик, на лоб надевается, на резинке. Но не сообразила. Тут она решила не отвлекаться на неуместную самокритику, а попытаться все-таки обнаружить хоть что-нибудь, напоминающее улики. К примеру, пуговицы оторванные, окурки, на худой конец, обертку из-под жевательной резинки. Нашла смятую пачку от сигарет «Ява», старую. Отбросила в сторону. Газету «Советская Россия». Подумала, не взять ли, такая ностальгическая находка, но газета была с оторванным краем и какая-то перепачканная, ее она тоже отбросила. Больше никаких видимых следов присутствия жизни, тем более улик. Хотя Катя и не рассчитывала на многое. Викуся сначала пыхтела сзади, потом обогнала ее гусиным шагом и стала обшаривать углы, вероятно, тоже жаждала криминальных находок. Потом, утомившись, изрекла, что им еще так вот на четвереньках обратно возвращаться, а второй лаз пока не найден. И тут же: «Во блин, во что это я?..» Глухо загромыхала какая-то посуда, которая на поверку оказалась пустой жестяной банкой с засохшей масляной краской на дне и по краям. Пробираясь гусиным шагом, Викуся точнехонько въехала правой кроссовкой в болтающуюся на боку банку, хорошо, что болтающуюся давно, а то бы прощай, кроссовочки. Тут только барышни заметили, что не одна такая банка поблизости, много их, и не все пустые. Эта тоже не была бы пустой, если бы ее чем-нибудь вовремя заткнули. Но Танзиля Усмановна сюда на чердак, видимо, не добралась, а равнодушные наемные строительные рабочие далеко не так рачительны, как она. Между тем стало заметно, что и запах химический приобрел ярко выраженный характер, то есть характер чего-то совсем недавно покрашенного. — Да вот же он, — заверещала Викуся, так как в краску все-таки влезла, хорошо, что подметкой, а не красивым черно-желтым верхом с желтыми же шнурками. Тут им предстала картина во всей полноте своего, так сказать, смысла. Они находились над люком, они все-таки нашарили его. Вокруг него по периметру на расстоянии примерно вытянутой руки кое-как были расставлены банки и баночки с краской и бутылки — это уже с растворителем, а может, и с олифой, валялись перепачканные кисти и малярные валики, и какие-то тряпки малярного назначения. Но самое значительное открытие сделала Викина кроссовка. Одна из банок была опрокинута, неплотно надвинутая крышка от толчка свалилась, и содержимое, та самая масляная краска, вонь от которой забивала запах пыли, пролилась, но не только что! Натекшая толстенькая лужа сине-зеленого цвета сверху подернулась уже морщинистой пленочкой, но не застыла! Банку опрокинула не Вика. Но. Банку опрокинули недавно. — Что и требовалось доказать, — произнесла с удовольствием Катерина. — Прими, Виктория, мои поздравления. Мы вот только проверим, открывается ли данный лючок, и можно в обратный путь. Лючок открывался. Две головы просунулись в лаз и некоторое время рассматривали лестницу дубль два, вид сверху. Кроме нескольких старых стульев и окурков на полу, разницы с лестницей номер один не обнаружили. От лючка вниз вела такая же конструкция, как и та, по которой они взобрались на чердак, может быть, только немножко более ржавая. Верхняя перекладина была слегка запачкана сине-зеленым. — Йес! — пискнула Викуся, а Катя, довольно усмехнувшись, похлопала ее по плечу. Обратный путь был бы проделан быстрее, если бы они не заспорили, в какую сторону им двигать. Катя говорила, что налево по диагонали, а Вика — что прямо, вдоль вот этой самой балки. Оказалось, что вдоль балки и направо. Потом совещались, кто первый полезет вниз, решили, что Катя. Потом Катя проводила инструктаж, как Викусе надо будет поддеть крышку люка вот за эту перекладину и начать спуск, но на перекладину не опираться, а то прихлопнет. Потом Катя сказала: «Нет, ты лезь первой, я буду запирать». И тут же передумала: «Нет, я полезу первой, а ты после, а я тебя подстрахую снизу, а потом я снова наверх и закрою». Вика сказала, что это шизиловка. Катя велела не спорить со старшими и, поставив ногу на колено с краю дыры, медленно и не дыша начала спуск. Ее ноги уже стояли на нижней ступеньке, а сама Катя размышляла, что ей лучше проделать — сгруппировавшись, сразу спрыгнуть вниз или же попытаться сначала спуститься на одних руках до нижней перекладины, а уже потом спрыгнуть, как вдруг с площадки второго этажа ей послышались медленные осторожные шаги. Кто-то поднимался по лестнице. И этот кто-то, безусловно, слышал их возню. И был, может, не напуган, но озадачен. Или не озадачен, а все-таки напуган. Напуган, если этот кто-то и есть преступник. Тот самый, который убил Лидушку. И теперь он поднимется, увидит Катю и все поймет, а поэтому убьет и ее тоже. Не сейчас, конечно, попозже. А может, это Михалыч бдит? Или секретарь Клара Григорьевна возвращается на свое рабочее место в приемную? Тогда придется гнать про Викин мобильник. Но это был не охранник, и не Клара Григорьевна, и не преступник. Это был человек, который ее, Катю, раздражал, возмущал, злил, которого она ненавидела. Это был Демидов. Демидов медленно поднимался по лестнице, и настроение у него было поганое. Именно что поганое. Вчера вечером ему позвонил Ваня Ескевич, звонил откуда-то из пробки на Волоколамке или на Ленинградке, что ли. Просил заехать в интернат и взять какие-то хрен знает бумаги у директрисы, а то она ждет, а он в пробке. Демидов не мог. Он был на премьере в «Табакерке», но это не самое страшное, он был с барышней, дщерью маминой подруги Ады Львовны, и был он там по просьбе матушки и в соответствии с ее хитрой стратегической интригой.