Коломба обвила ногами бедра Энрико, с голодом и злостью проталкивая его еще глубже, и крепко прижалась к нему. Наслаждение разливалось по телу, становилось все острее. Ей всегда требовалось время, чтобы достигнуть оргазма, и быстрые перепихоны не приносили ей удовольствия, но сейчас она знала, что долго не протянет. Ей нужно было кончить и хоть на миг потушить окружающий мир. – Скажи еще раз, что скучал, – сказала она. – Я скучал, – прошептал ей на ухо Энрико. – Я пытался тебя забыть, но это невозможно. – А как же остальные женщины, с которыми ты был все это время? – выдохнула Коломба, ускоряя ритм. – Не было никаких женщин. Ни одной. – Он снова впился ей в губы удушающим поцелуем. Его вкус смешивался во рту Коломбы с винным послевкусием. «Вино». Коломба похолодела. Холод шел от головы и гасил всякое желание. Она высвободилась из его объятий: – Перестань. Энрико продолжал входить в нее ускоряющимися толчками. – Расслабься, – сказал он. Коломба согнула ноги и ударила его коленями в грудь. Он отлетел на пол. Посмешище. Теперь он казался ей жалким посмешищем. – С ума сошла? – спросил Энрико, с трудом поднимаясь на ноги. При падении он ушиб крестец. – Ты могла мне спину сломать. – Какая жалость. – Она встала и накинула халат, который бросила в спальне еще два дня назад. – Можно узнать, что я сделал не так? – Вино. – Вино? – Ты так за меня волновался, что со всех ног бросился ко мне домой, да? – с сарказмом спросила Коломба. – Но не забыл заскочить в магазин и купить вина. Ты знал, чем все закончится. Ты даже хотел, чтобы все так закончилось. – И что в этом плохого? – Ты воспользовался мной, ублюдок. – Ты сумасшедшая! – Энрико кипел от возмущения. – И после этого ты еще говоришь, что меня не было рядом! Ты сама меня оттолкнула. Своим поганым поведением! – И оттолкну снова. На выход! – сказала она, выталкивая его в коридор. Он прыгал на одной ноге, пытаясь влезть в брюки. – Дай хоть одеться, твою мать! – Оденешься на лестнице! Пошел, пошел. – Коломба выставила его на лестничную площадку и захлопнула дверь. – Мобильник, – сказал он из-за двери. – Что? – Мобильник. Я оставил его на зарядке. Коломба нашла телефон, открыла дверь, сунула его полураздетому Энрико и снова закрылась. Потом села в свое любимое кресло и расплакалась. «И чего ты взбесилась? – подумала она. – Могла ведь хорошенько трахнуться и распрощаться». Но такой уж у нее был характер – ей никогда не удавалось отключить мозги. Она всегда держалась с миром настороже, готовая отразить любую опасность. Ее слезы сменились истерическим хохотом. Наконец Коломба рухнула на кровать и провалилась в тревожный сон. В семь утра она снова открыла глаза: нос щекотал странный запах. На миг ей показалось, что она еще в поезде, а может, в парижском ресторане. В конце концов она поняла, что чувствует не запах гари или крови, а легкий, приятный аромат свежесваренного кофе. Кофе и сигарет. Коломба окончательно проснулась и, запахнув наброшенный на голое тело халат, выпрыгнула из постели. Шторы в гостиной были раздвинуты, жалюзи подняты, и весь дом заледенел от ветра, врывающегося в открытое окно. Входная дверь тоже была настежь распахнута, и лежавшие на тумбочке в прихожей квитанции сдуло на пол. Хотя уже рассвело, по всей квартире горел свет. На кухне над кастрюлей с каким-то смоляным варевом деловито суетился Данте. На нем был черный свитер с высоким воротом и того же цвета джинсы. Криперы он сменил на военные ботинки с заклепками, которые сочетались с такой же косухой, висящей на ручке холодильника. – Чао, КоКа, – сказал он и добавил в бурду щепотку соли, после чего выключил огонь и развернулся к ней с кастрюлей в больной руке. Перчатка заменяла ему прихватку. Коломба заметила, что глаза у Данте красные, как после бессонной ночи. – У тебя дерьмовая кофеварка, я ее выбросил. И сварил кофе по-турецки, у которого, пожалуй, есть определенные достоинства. Разумеется, зерна я принес свои. Той заплесневелой пылью, что ты хранишь в кладовке, можно разве что мышей травить. – Что ты здесь делаешь? – Помимо кофе? Хотел тебя проведать. Ну а раз я уже пришел, то заодно помыл тебе посуду. Не знал, что ты умеешь готовить. У тебя найдутся две чистые чашки? Она все еще растерянно показала ему на подвесной шкаф: – На полке… Данте поставил кастрюлю на стол и рассмотрел чашки при солнечном свете. – Твое понимание чистоты… – Как ты, блин, сюда вошел? – перебила Коломба. – Если ты сломал дверь, клянусь, я тебя придушу. – Ты сама дала мне ключи, забыла? – На экстренный случай! – Сейчас как раз экстренный случай. Вот, выпей. Коломба попробовала кофе – густой, хоть ножом режь. – Отрава. – Просто привыкнуть нужно. Она отставила еще полную чашку. – Скажи мне, о каком экстренном случае ты говоришь. – Я понял, кого мы разыскиваем. «Я никого не разыскиваю», – подумала Коломба. Но губы почему-то отказывались произнести эти слова. Вместо этого они самостоятельно спросили: – Кого? – Ее зовут Гильтине[19]. – Что за имя такое? – Литовское. Муста был прав, она действительно ангел. – Данте невесело улыбнулся из-за чашки. – Только очень особенный – Ангел смерти. Глава 3. Oops!.. I Did It Again[20] Ранее – 1986 Максим удрал вместе со всеми – со всеми, кому это удалось. Около пятисот километров до Брянска он прошел пешком, почти сразу оставив позади сослуживцев и гражданских, которые пытались улизнуть той же дорогой. Последнему из них, зеленому новобранцу, ему пришлось даже пригрозить камнем. «Если не отстанешь, я тебе башку проломлю», – сказал он мальчишке. Слова Максима не были пустой угрозой. Его побег, хоть и вызванный беспрецедентными обстоятельствами, был почти равносилен дезертирству, а дезертировать куда проще в одиночку. Новобранец убежал, и Максим был уверен, что видел в его глазах слезы. Это его не разжалобило. Будь он сердобольным добряком, ему бы не досталось такое дерьмовое назначение. Начальство об этом никогда не упоминало, но он не сомневался, что его завербовали по веской причине. Теперь он желал командованию только одного – пускай пропадут пропадом. По пути он украл с бельевой веревки сушившуюся гражданскую одежду, в другой раз – немного еды, а однажды даже разжился деньгами, пробравшись среди ночи в какой-то дом, но ни разу не рискнул попросить кого-то помочь ему или подвезти. Когда к нему обращались, он отворачивался и продолжал идти. К счастью, в Брянске жил его троюродный брат. Максим не видел его со школы, но кровь не вода, и брат взял его под кров, кормил и обрабатывал его раны. Когда он спросил, что произошло, Максим набрехал, что его с позором вышвырнули из армии за пьянство на вахте и что с тех пор он крутился как мог и у него теперь нелады с законом. Ничего серьезного, но он предпочитает не попадаться на глаза каким-нибудь чересчур рьяным омоновцам. Максима позабавило, что ему приходится притворяться, будто его разыскивает милиция, чтобы скрыть правду, но брат купился. И потом, когда начался весь этот бардак, людям и своих забот хватало – например, где бы достать кусок хлеба. Но брат тоже святостью не отличался. Несколько раз он подхалтуривал на местного вора в законе, и тот в долг раздобыл Максиму фальшивые документы, без которых он не смог бы спокойно ходить по улице. В Советском Союзе, пребывавшем в неведении, что его годы сочтены, без внутреннего паспорта нельзя было даже переехать в другой город, а Максим хотел оказаться как можно дальше от источника своих кошмаров. Стоило ему заполучить паспорт, и он скрылся под покровом ночи, угнав у брата машину, которую потом бросил в сотне километров от Москвы. До города он добрался на попутной фуре с картошкой. Там ему стало поспокойней, хотя он все еще понятия не имел, как свести концы с концами. Пожалуй, можно было бы устроиться тургидом или поваром в какой-нибудь номенклатурный ресторан. До сих пор знание английского ему ни разу не пригодилось, но разве Горбачев не обещал оживить экономику? На последние рубли Максим снял у какой-то старухи комнатушку в Советском районе, где и провел первую ночь в Москве. Он хорошенько отмок в ванной, умял включенный в цену ужин, а потом нырнул в свою новую кровать и впервые за долгое время как следует выспался. Такая удача выпала ему в последний раз: проснувшись, он обнаружил в своей комнате двух жутких мордоворотов, которые изрядно смахивали на ментов. Они были шестерками еще более жуткого мордоворота, которого Максим надеялся никогда больше не увидеть. У этого человека не было ни имени, ни должности, ни звания. Начальника Коробки звали просто Белый. Максим выскочил из постели и в одних трусах рванулся к окну – никаких реальных надежд сбежать он не питал, но из принципа решил хотя бы попытаться. Как и ожидалось, менты скрутили его и охаживали пинками, пока Белый не приказал им остановиться. – Ладно, – сказал Максим. – А какого хрена я должен был делать? Остаться там и отбросить коньки? – Я полагал, что вашей с товарищами задачей было обеспечение безопасности комплекса. Или я ошибаюсь? – сказал Белый, закуривая сигарету с картонным фильтром, какие курили только коммунисты старой закалки. – Нашим делом было отражать возможные нападения и предотвращать побеги заключенных. Но такой заварухи никто не предвидел. Может, вы и придумали бы что-то получше, но я не так умен.