– После Катастрофы я даже написала заявление об уходе. Оставалось только подписать. Но Ровере убедил меня не торопиться. А потом Курчо затащил меня обратно. – И бросил. – Он сделал для меня все, что мог. Я сама совершила ошибку, – сказала Коломба. Она знала, что такое держать в руках бразды правления, и понимала, что не может винить в случившемся своего начальника. – Я знаю только, что ты отлично поработала. – Барт поставила на стол поднос с кофейником, двумя стальными чашками и блюдцем с горкой печенья «кошачьи язычки». – Вот увидишь, все будет хорошо. Коломба надкусила печенье. – Я должна кое о чем тебя спросить. – А я-то надеялась, что ты явилась с дружеским визитом! – с притворным отчаянием воскликнула Барт. – Так и есть, честное слово! Но… – О’кей-о’кей, продолжай. Я пошутила. – На совещании в Риме ты сказала, что террористы ошиблись, когда подключали к системе газовый баллон. Уверена, что это была ошибка? – Вместо ста десяти пассажиров погибло всего девять, – удивленно сказала Барт. – Если это не ошибка, не знаю, что и думать… Через вентиляцию газ попал только в один вагон. – А что, если в этом и заключался их план? Барт посерьезнела. – Это не просто гипотеза, верно? – Давай считать, что я строю умозрительные догадки. Если завтра тебя вызовут в качестве свидетельницы, тебе хотя бы не придется лгать под присягой. Это всего лишь дружеская беседа. Барт отставила чашку. – Это связано с Данте и его вопросами о трупе? – Не понимаю, о чем ты. – Ты ведь знаешь, что я буду за тебя волноваться? – Не стоит. – А как иначе? Разве ты не беспокоишься о своих друзьях? – Вздохнув, Барт продолжила: – Итак, смертельная концентрация цианида – около пятисот миллиграммов на кубометр воздуха. В баллоне не хватало цианида на весь поезд. – Чем больше помещение, тем сильнее рассеивается газ, – сказала Коломба. – Вот именно. Концентрация бы снижалась от одного вагона к другому и в зависимости от циркуляции воздуха стала бы токсичной, но нелетальной либо в хвосте, либо в передних вагонах. – А нельзя было использовать баллон побольше? Барт быстро посчитала что-то в уме: – Потребовался бы баллон минимум в десять раз крупнее. Такой не поместился бы за панелью. Но если бы они просто подключили его иначе, погибших было бы гораздо больше, а многие другие получили бы сильное отравление. – Многие – это сколько? Барт покачала головой: – Не знаю. Существуют модели распространения газа в замкнутых пространствах, и, если хочешь, я могу произвести более точные вычисления. Но, как ты знаешь, поезд не был герметичным, а значит, необходимо учитывать дисперсию в атмосферу. – И все-таки они не смогли бы убить всех пассажиров? – спросила Коломба. В животе стало холодно, будто она проглотила кубик льда. – Нет. Навскидку – погибло бы меньше половины. Холод поднялся к щекам Коломбы, и она побледнела. – Все хорошо? – спросила Барт, обеспокоенно взглянув ей в лицо. – Да, извини, что тебя донимала. Мне просто стало любопытно. Ясно, что они ошиблись. Барт прищурилась: – Я не заставляю тебя откровенничать, но не пудри мне мозги, о’кей? Коломба опустила глаза. Они с Барт провели вместе еще пару часов, но от непринужденной атмосферы не осталось и следа. Коломба вызвала такси, чтобы вернуться на станцию, и наскоро попрощалась. С заднего сиденья она обернулась и помахала, но Барт продолжала неподвижно стоять под дождем, глядя ей вслед. Коломба занесла очередной грешок в свой и без того богатый послужной список. Добравшись до Чентрале, она решила подождать поезда на скамье у эскалатора и отправила «снэп» Данте. Он тут же перезвонил, и она сообщила ему, что узнала. – Я не могу быть уверена в твоей правоте, – сказала Коломба. Ее внутренний холод перекинулся на легкие. – Но есть немалая вероятность, что наша ангелица предпочла действовать наверняка и намеренно подключила баллон таким образом, чтобы убить только пассажиров вагона люкс. Возможно, она ненавидит богачей. – В этом она была бы не одинока, однако у меня другая версия. Думаю, она хотела скрыть свою истинную цель, – сказал Данте. Коломбе вспомнилась одна из старых книг, которые она читала, поправляясь после Катастрофы, – сборник рассказов о патере Брауне. Обычно она терпеть не могла детективы, но низенький сельский священник, раскрывавший преступления благодаря знанию человеческих душ, завоевал ее сердце. В одном из рассказов генерал сломал шпагу при убийстве однополчанина и, чтобы сохранить преступление в тайне, отправил свой полк на верную смерть. Отец Браун разрешил загадку кровавого сражения, и использованная им метафора вдруг обрела для Коломбы вкус страшной истины: «Где умный человек прячет лист? В лесу. Если нет леса, он его сажает. И если ему надо спрятать мертвый лист, он сажает мертвый лес. А если ему надо спрятать мертвое тело, он прячет его под грудой мертвых тел»[24]. – Гильтине создала груду мертвых тел, – пробормотала она. Данте не понял литературной отсылки Коломбы, но тотчас же догадался, что она имеет в виду. – Ее целью был один-единственный пассажир, и она спрятала его среди мертвых тел, выдумав причину для кровопролития и избавившись от всех, кто знал правду, – сказал он. – Представляешь, какого титанического труда стоило создать этот огромный механизм? – Ты что, восхищаешься ею? Если да, завязывай, – нервно сказала Коломба. – Я восхищаюсь лишь ее умом, а не методами и целями. Мне интересно, что заставило ее взять на себя такой труд. От кого она прячется? Явно не от полиции и спецслужб. – Почему? – Потому что она знала, что, если впутает ИГИЛ, в расследовании будут задействованы все госструктуры. Если бы она опасалась связываться с силами правопорядка, то инсценировала бы несчастный случай, как в Греции и Германии. – По-твоему, она могла таким образом избежать тщательного расследования? – Не в этом случае. По какой-то причине она знала, что расследование все равно будет. И решила подбросить своему врагу, кем бы он ни был, громкую сенсацию, которая усыпила бы все его подозрения. Например, ИГИЛ. – А вот еще одна гипотеза, Данте. Никто ее не преследует, и она просто сумасшедшая, – без всякого убеждения произнесла Коломба. – КоКа, надеюсь, что ты права. Всем сердцем надеюсь. Потому что меньше всего я желал бы повстречать человека, которого боится Ангел смерти. 12 Франческо не любил свою мать. Эта многолетняя тайна донимала его, подобно зубной боли. Ребенком он, как все, ну или почти все люди, видел в матери милостивую богиню радости, но, повзрослев, стал замечать недостатки, скрывающиеся за ее высоколобой болтовней и безукоризненным неброским стилем в одежде. Во время похорон в миланском соборе Дуомо, где собрались на проводы катафалка представители власти, оркестр карабинеров и целая толпа незнакомцев, ему не удалось выдавить из себя ни слезинки. Изобразить скорбь помогли темные очки, и он достойно выполнил обязанности, предписываемые старшему сыну. Пожимая руки и обнимая родственников, призывающих его крепиться, Франческо испытывал только странную опустошенность. Гнилой зуб вырвали, и он снова и снова проводил языком по лунке. Боли не было – только виноватое облегчение. Он поприветствовал с полдюжины клиентов агентства, которые с заученным выражением лица приносили ему соболезнования, стараясь поудачнее повернуться к телекамерам. Франческо презирал их почти так же, как своего слабака-брата Танкреди, который накачался успокоительными до такой степени, что во время церемонии едва держался на ногах. Его мать всю жизнь попусту растрачивала ум и силы, нянчась с кучкой идиотов и пытаясь в наилучшем свете представить их перед публикой. Он давно спрашивал себя, как она их выносила, и ответ на этот вопрос открыл ему глаза: мать и сама была такой же недалекой лицемеркой. Возможно, поэтому он и съехал из дома, как только получил степень по экономике. Правда, до сих пор еще ни одна работа не отвечала его высоким ожиданиям, и несколько раз ему волей-неволей пришлось воспользоваться поддержкой семьи. Но настало время начать жизнь с чистого листа. Вернувшись домой после похорон, он сразу отправился в агентство матери, чтобы забрать документы, необходимые юристу для оформления перехода собственности. Агентство находилось на одиннадцатом этаже одной из двух башен возведенного к миланской Всемирной выставке вместе с остальным деловым кварталом комплекса «Вертикальный лес», на террасах которого было высажено более двух тысяч деревьев. Архитектор намеревался совместить экологический подход с безудержной роскошью – нечто вроде архитектурного оксюморона. Квартиру или офис в «Лесу» могли позволить себе не многие – по большей части иностранные банкиры, несколько модных художников и даже рэпер, призывающий бороться с системой. Франческо отпер агентство ключами, которые вернула ему полиция. Офис открытой планировки, обставленный мебелью пастельных тонов и украшенный произведениями современного искусства, от гостиной отличала разве что пара скрытых за неприметной перегородкой письменных столов, один из которых принадлежал его матери. На лакированной столешнице цвета черного дерева еще лежали очки для чтения, забытые ею перед отъездом в Рим, и запасная зарядка для мобильника. Стояла там и старая фотография, запечатлевшая все их до глупости счастливое семейство. Снимок был сделан незадолго до того, как его отец сел за руль под мухой и разбился на объездной дороге. Теперь место его гибели было отмечено букетом искусственных цветов. Лунка в десне Франческо становилась все глубже и болезненней, обнажив костную ткань. Он сел за стол и взял фотографию в рамке из черненого серебра. Мать, в голубом платье и с тонкой ниткой жемчуга на шее, собственническим жестом положила руку на плечо маленькому Франческо. Ему казалось, что он еще чувствует тяжесть и теплоту ее ладони, счастье, которое приносило ее прикосновение. Лунка стала бездонной, а боль невыносимой. Только сейчас Франческо усвоил урок, который рано или поздно постигает каждый взрослый: безболезненно порвать связь с женщиной, которая произвела тебя на свет, невозможно. Как бы далеко ты ни сбежал, боль догонит тебя и опрокинет наземь. Высморкавшись в салфетку, Франческо взял себя в руки и открыл компактный стенной сейф, чтобы достать документы. Мать назвала ему код всего несколько месяцев назад, когда он в кои-то веки почтил своим присутствием семейный ужин. «Почему мне? – не скрывая раздражения, спросил он. – Дай его Танкреди, он за тобой таскается, как комнатная собачонка». «Ты старший брат», – ответила она, с необычной для себя резкостью дав понять, что разговор окончен. Франческо ввел комбинацию и открыл дверцу. В сейфе было два отделения: в первом стояла коробка с наличными и несколько бухгалтерских книг, а второй был набит конвертами. Один из них – соломенно-желтый – привлек его внимание. В отличие от остальных конвертов, где лежали договоры, этот был выполнен из шероховатой на ощупь и явно дорогой бумаги. На водяном знаке марки был изображен стилизованный мост, над парапетом которого виднелись такие же стилизованные круглые лица. К его удивлению, конверт был запечатан сургучом, а на его оборотной стороне значилась надпись: «Для Франческо – лично».