Прежде чем ответить, я мнусь. — Кит Альбан. Очень серьезно относится к роли. Не пропускает ни реплики, не говоря уж о пропуске репетиций. Тоже игрок. — Я не вижу причины рассказывать о наших встречах в «Розе», по крайней мере пока, вот и не рассказываю. — Очень хорош и в том, и в другом. — Довольно необычно для юноши, который утверждает, что выступал только в церкви. Выходит, Кэри и это помнит. Порой я забываю, что он, при всем его добродушии и шутливости, все подмечает, ничего не забывает и играет в эту игру всю свою жизнь. Все, что мне известно о лжи, умолчании и полуправде, скрытой за полувраньем, придумал он. — Ну? И что ты узнал? — Голос Кэри прерывает мои размышления. — Пока ничего. Задал несколько вопросов по своей сети на той неделе, но пока не получил ответов. Пару раз проводил его до дома. Живет он в дрянной квартирке в Доугейте. Ну а как он одевается, вы сами видели. Хозяин, который отправил его в Лондон, явно не профинансировал особо это мероприятие. — Хм. — Кэри не впечатлен таким анализом, что неудивительно. Если бы отсутствие денег превращало человека в убийцу, подозревать пришлось бы половину Лондона. — Ничто из этого не подозрительно само по себе, — говорю я. — Но новички всегда подозрительны. Я буду следить за ним. — Хорошо. Начинай прямо сегодня. Кэри указывает на комнату, которую я миновал по пути сюда. Там у окна, полускрытый занавесью, стоит Кит, одетый не лучше меня. Я знал, что он придет, он мне об этом сказал. Но я совсем не так безразличен к его приходу, как должен бы. Я стараюсь стереть улыбку с лица. — Он как пришел, так и стоит в углу. Ни с кем и словом не перемолвился. Так он себе покровителя не найдет, хотя претенденты были бы, а он явно в них нуждается. Посмотрим, что ты сможешь сделать. Кэри снова ускользает, схватив с подноса бокал с саком. Я думаю, не подойти ли к Киту. Но у меня еще есть дела, а ничего нового я о нем сегодня не узнаю — по крайней мере такого, чего не узнал бы в «Розе». Бартон продолжает меня избегать, все попытки разузнать о нем что-то заканчиваются неудачей. Кит меня еще не видел, так что я стараюсь не попасться ему на глаза, пока ищу Бартона. Я прохожу комнату за комнатой. Везде шумно и много людей. Наконец я вижу Бартона в саду. Его обхаживают двое аристократов. Одет он чуть лучше меня, в темно-синие штаны, куртку и шапочку с пером, которая надвинута на один глаз. Все трое стоят почти у самой реки, в конце дорожки. Гостей здесь немного. В саду холодно, а в доме тепло, вино и еда. Я насчитываю всего восьмерых. Все курят — кто трубку, а кто скрученные листья табака. От их едкого запаха у меня сжимается желудок. Но если я хочу остаться здесь, то должен последовать всеобщему примеру. По крайней мере, заинтересоваться листьями. Я подхожу к трем господам в подбитой мехом одежде — они стоят к Бартону ближе всех. При моем появлении начинаются слишком громкие приветствия, рукопожатия и расспросы. Я действительно играю главную роль в последней пьесе Шекспира? Невероятно! Правда ли я был писателем до этого? Поразительно! Не хочу ли я попробовать табак, привезенный из Нового Света? Он очарователен, говорят, его курит сама королева! Я пытаюсь представить, как королева кашляет, вдыхая эту вонь. Но когда мне протягивают толстый, плотно скрученный лист, принимаю его. Первый же вдох чуть меня не убивает. Разговор перекидывается на соколиную охоту, которая немногим интереснее курения. С листом в руках я делаю шаг назад — не выходя из круга, но приближаясь к Бартону, чтобы подслушать его беседу. — И тут он набросился на меня, полагая, что я — легкая добыча, — говорит Бартон. — Шотландец, как есть шотландец, — отвечает один из его собеседников. Ни один англичанин не станет восхищаться шотландцем, если не увидит для себя в том пользы. — Ходят слухи, что ты немного опаснее обычного актера, — подмигивает другой. — А сам как думаешь? Бартон перекатывается с носка на пятку. Шапочка спадает чуть ниже на глаз. — Было дело, я и посидел немного. — Неужто за драку? — ухмыляются его собеседники. — Меня посадили в Брайдуэлл. Туда попадают за кое-что посерьезнее. — Бартон затягивается и выпускает дым через нос. Аристократы одобрительно восклицают и бьют друга друг по плечам. Актеров они считают диковинками, предметами для своей коллекции, курьезами. Чем необычнее, тем лучше. Тюремное заключение их устраивает — и дело не в Бартоне. Тот, кто возьмет его под покровительство, покажет себя отчаянным. Я получаю пишу для размышлений. Если Бартон сидел в Брайдуэлле, это нетрудно выяснить. И приговор тоже. Два года — довольно долгий срок. Если это правда, то причина действительно похуже драки. И почему его отпустили? Почему не отослали обратно в Шотландию? Или же отослали, но он нашел способ вернуться? Может быть, вместе со священником. В стенах тюрьмы рождается множество заговоров и планов. Почему не этот? Я прощаюсь со своими собеседниками, вежливо извиняюсь, когда они пытаются меня удержать. Голова кружится — от дыма и желания убраться отсюда и заняться делом. Я иду по дорожке, чуть пошатываясь и глядя под ноги, чтобы не споткнуться. — Орсино, а вот и ты. — Я поднимаю глаза и вижу Кита. — Виола-Цезарио, — приветствую его я. — Весь вечер тебя ищу. Решил, что ты не пришел, но… — Он вдруг замечает свернутый лист у меня в руке. — Ты куришь?! Он так возмущается, что я смеюсь. Прекращаю, когда голова снова начинает кружиться. — Нет. — Я схожу с дорожки и сажусь на скамью. — Но если возможный покровитель предлагает тебе табак, что остается делать? — Отказаться? — предлагает Кит. — Сказать, что табак воняет паленым пером, что курение — омерзительное занятие. — Не все же такие вежливые, как ты. Вот сколько предложений ты получил за сегодня? — Пока ни одного. — Кит стоит рядом со мной и улыбается. В руке у него бокал. — Но у меня есть план. — Да уж наверняка. — Я подпираю голову руками. — Почему все вертится? — Все ради искусства! — Кит падает рядом со мной, задевая мой рукав. — А теперь скажи: твое распутство помогло тебе найти покровителя? Надеюсь, что да. А то тебя, кажется, сейчас вырвет. — Вроде помогло. Думаю, что это Кэри. — Неплохой вариант… — Кит задумывается. — Он на вид добрый и щедрый. Мне кажется, он оценит, если ты подойдешь к нему и прижмешься — очень нежно — губами к губам. Я вскидываю голову. От резкого движения голова кружится так, что я чуть не падаю. — Что?! — Ты же не думаешь, что я забыл? — Кит ухмыляется. Глаза у него горят, как будто он выпил полный стакан сака, а то и два. — Пари. Ты проиграл, а я выиграл. — Только не сегодня, пожалуйста. — По-моему, ты забыл правило «в любом месте в любое время». Но ладно, я человек разумный. Если Кэри тебе не нравится — не понимаю, почему, у него такие красивые волосы, — я могу выбрать кого-то еще. Его жену, например. Она здесь самая красивая… — Нет. — А граф Стэнли? Он хорош! Он рассказывал о своем путешествии в Египет, где сразился с тигром и убил его. — Нет. — А как насчет его жены? Она вроде ничего. Если учесть, что ее он не убил. — Ки-ит, — придушенно шиплю я, и он смеется. Я тоже. — Тебе повезло, Орсино, я сегодня добрый. В следующий раз будет хуже. — Что ж, я предупрежден. Кит улыбается и отпивает из бокала. Я вдыхаю холодный вечерний воздух, пытаясь прочистить голову. Пахнет травой, лунным светом и надеждой. — На самом деле, я кое-что хотел спросить, — говорит он. Я киваю. В обычных обстоятельствах такие слова вывели бы меня из себя. Скорее всего, он хочет задать личный вопрос, а я не терплю личных вопросов. Но сейчас я решаю его выслушать. — Давай. — Ты никогда мне не рассказывал, как стал актером. Я тебе все рассказал в «Русалке». Теперь твоя очередь. — Я хотел стать писателем. Ты, наверное, знаешь. Но выходило дурно. А актерство мне тоже нравится. — Да ну?! Правда, что ли? — спрашивает он недоверчиво. Я вспоминаю, что он говорил о словах и о том, что они для него значат. — И что же ты написал? — Пьесы, в основном. Первая была про Робин Гуда, называлась «Вор и горшечник». Вторая — «Меч и алая роза», о Хереварде Будителе. А третья и последняя о Бодминском звере. Я назвал ее «Зверь в тенях». — Я бы почитал. — Губы Кита дергаются в улыбке. — Нет уж. Еще я написал несколько стихотворений, но чем меньше про них говорят, тем лучше. — Поэзия! — Кит прижимает руку к сердцу. — Орсино, я и не предполагал, что твоя жизнь была исполнена таких трагедий! — Не понимаю… — Я считаю, что счастливые люди писателями не становятся. А особенно поэтами. Тут нужна неожиданная смерть, неразделенная любовь, неутоленная похоть… — Сколько ты выпил? — Я серьезен! — Он машет рукой. — Поэты должны страдать, чтобы писать стихи. Надо пережить по меньшей мере одну трагедию, иначе как ты сможешь ее описать? Такое не придумаешь. — Но можно ведь писать о цветах, деревьях, птицах или океане… — Пожалуй. А о чем ты писал?