Его дублер, высокий худой парень по имени Кресси, уже затянут в такое же платье. На голове у него такой же парик, лицо раскрашено, как у Алара. Выглядит он поразительно похожим на Алара. Королева и ее люди не заметят подмены — во всяком случае, пока все не будет кончено. Даже если покушения не случится, ее стража бросится на сцену и утащит беднягу Кресси, только чтобы убедиться, что это не Алар. Я думаю, что именно в этот момент Тоби воспользуется всеобщим замешательством и хаосом и уведет меня из дворца к реке, по которой за пару пенсов мы сможем сбежать вдвоем. Слишком просто, и это меня пугает. Ничто не бывает так просто. А как же Райты? Что они сделают, когда я не возьмусь за нож в первой сцене пятого акта? Исчезнут ли они, решив, что все сорвалось, и предоставят ли мне спасаться самой? Или будут ждать меня в одном из переулков, отмеченном черепом и костями, с ножами — под дублетами у них, несомненно, ножи, — чтобы заставить Арунделов замолчать раз и навсегда? «Ни верности, ни укрытия». Они говорили мне, что это значит. Но может, на самом деле это значит что-то другое, как и все остальное? Появляется Шекспир и, размахивая руками, расставляет нас по местам. Очень неуютно. После исчезновения Алара Шекспир решил, что абсолютно все дублеры должны переодеться и подготовиться к выходу на сцену, на случай, если кто-то еще решит «скрыться, безответственно наплевав на последствия». Он пересчитывает нас, и возникает множество ошибок — больше, чем обычно, — потому что ему не так-то легко отличить актера от дублера или, как в моем случае, одного актера от другого. — Себастьян, — с размаху опускает руку мне на плечо Шекспир, — я передумал. Вставай во втором ряду, сразу за Виолой. — Я и есть Виола, сэр, — сообщаю я. — Себастьян вон там. Я указываю на Саймона Севера, который стоит у стены. По крайней мере, я думаю, что это Саймон Север. Очень трудно отличить Саймона от меня или от Уоша, мы все выглядим почти одинаково. От этого становится неприятно. — Я не Себастьян, — слышится высокий голос. — Я — Уош. — Юпитер милосердный, — бормочет Шекспир. — И кто из вас Себастьян? Настоящий Себастьян, если угодно. Саймон, стоящий в самом заднем ряду, поднимает руку. — Ну так не стой там! Иди сюда, быстро! — Шекспир щелкает пальцами. Саймон пробирается вперед, стреляя глазами во все стороны. Он так же смущен и ничего не понимает, как и все остальные. — Ты. Стой тут, рядом с Бёрбеджем и Кемпом. Тули, вы за Кемпом. Снова начинается суета и щелчки пальцами, и мы все выстраиваемся широкими нестройными рядами. Тоби, который не смог бы вести мелодию, даже если бы у нее были поводья, остается где-то сзади. Дублеры, одетые для выхода на сцену, бродят по коридору, готовые немедленно занять чье-нибудь место. Наконец вступают барабаны, затем трубы, дудки и флейты, и начинается наша песня. Райты бесшумно, как призраки, раздвигают ширму, чтобы мы вышли все одновременно. — Вперед, — шепчет Шекспир, и мы все медленно и торжественно выходим в зал. — Эй, Робин, милый Робин, — выводим мы. — Как милая твоя? Эй, Робин, милый Робин… И тут на два акта и пятьдесят минут раньше, чем предполагалось, гаснут все свечи. Глава 38 Тоби Миддл-Темпл-Холл, Лондон 6 января 1602 года Без пятнадцати девять Все происходит слишком быстро. Свечи гаснут, мы погружаемся в темноту. Музыканты замолкают, флейты, барабаны и трубы затихают, певцы, один за другим, тоже. Наступает тишина. Это сделано нарочно? Это часть представления? Это действительно сделано нарочно, но это не часть представления. Не того, которое придумали я или Кит. Она говорила мне, что свечи погаснут в конце пятого акта, через сорок восемь минут. Потом начинаются разговоры. Актеры не понимают, оставаться ли им на месте, публика — тем более. Я чувствую движение перед собой и за собой, но не вижу, кто это. Я не вижу Кит. Я ничего не вижу. Сердце стучит, как бубен, только не в такт. Проходят секунды. Разговоры становятся громче. — Орсино, — слышу я высокий придушенный голос Шекспира. Страх драматург скрывает плохо. — Я не знаю, — говорю я. Никакого вопроса Шекспир не задал, но больше сказать мне нечего. Я наклоняюсь и медленно, осторожно вынимаю кинжал из сапога. Любое резкое движение повлечет за собой другое движение. Если я ничего не вижу, то должен хотя бы чувствовать, что происходит. — По местам! — приказывает Шекспир, и шарканье вокруг прекращается. Он пытается восстановить порядок и спасти свое представление. — В чем дело? Рабочие ленятся или потеряли все огнива? Музыканты, вы там заснули?! — Не надо, — говорю я, но уже слишком поздно. Снова вступают трубы, унося с собой всякую надежду на то, что я услышу чьи-то шаги и пойму, откуда доносится их звук. Кто-то — я не вижу, кто — зажигает свечу. Она мерцает, отбрасывая на лица длинные тени. На лицах написаны страх, недоумение или радость — у Бёрбеджа и Тули, которые полагают, что это все весело. Я вглядываюсь в темноту. Меня окружают персонажи, и потому даже в свете свечей непросто отличить актера от дублера, а в темноте и вовсе невозможно. Я не понимаю, что происходит, но точно знаю, что это не часть плана, о котором рассказывала Кит. Что-то изменилось. А перемены всегда возвещают опасность. Я перехожу от одного персонажа к другому, разыскивая Катерину. Шекспир поставил ее впереди всех, и я медленным шагом движусь к началу актерского строя. Проскальзываю мимо Мальвольо, миную Оливию, едва не задеваю шута Фесте. Наконец я вижу Кит у ширмы. Высокая, худая, в рыжем парике, она моргает, ничего не видя. Меня захлестывают вина и отчаяние. Если я доберусь до нее, можно будет воспользоваться темнотой и вытащить нас отсюда. В отсутствие другого плана эта мысль кажется единственно разумной. Я думаю так, пока не вижу, как Кит прижимает руку к дублету. Туда, где, по ее словам, прикреплен нож. Свеча догорает, и я успеваю увидеть, как она медленно достает нож из ножен, глядя в сторону королевы — отблескивающего золотом силуэта во тьме. Мгновение я не верю своим глазам. Неужели она собирается это сделать, исполнить свой безумный план, хотя я предложил ей выход? Она успела решить, что убийство королевы стоит того, чтобы ее саму схватили и приговорили к смерти. Зная, что к смерти приговорят и меня. Я бросаюсь к ней. Расталкиваю актеров. Я не могу кричать, потому что тогда настанет ад кромешный, и это даст Кит довольно времени, чтобы исполнить задуманное. Я отталкиваю Марию, которая хватается за меня, сэра Тоби и Себастьяна, который пихает меня в ответ. Наконец я добираюсь до Кит, хватаю ее за руку и разворачиваю к себе. И вижу незнакомое лицо. Глаза не серые, а карие, брови не светлые, а черные, тело не стройное, а коренастое. И никого узнавания в этих глазах, одна только ненависть. Парень держит в руках нож. Его руки не изящные, на них нет синяков и царапин после Винтри, они покрыты грязью и мозолями. Пока я осознаю, что это вовсе не Кит, парень вырывает у меня руку и исчезает в темноте. Он направляется туда, где сидит королева. Глава 39 Кит Миддл-Темпл-Холл, Лондон 6 января 1602 года Восемь часов сорок семь минут Слышится шорох, приглушенные вскрики, ворчание. Голос Шекспира велит всем оставаться на местах. Потом все звуки тонут в музыке, эхом отдающейся от стен зала. Я не знаю, что происходит. Я ничего не вижу, только столкновения теней и дрожащий свет одинокой свечи, но потом гаснет и она, и мы остаемся в полной темноте. Я не понимаю, почему свечи погасили так рано, Что-то подсказывает мне, что это не случайность. Это могли сделать только Райты. Мне не нравится стоять здесь, впереди всех. Передо мной только королева, а за спиной — все актеры и братья Райт. Я чувствую себя уязвимой и не понимаю, что происходит. Я блуждаю во тьме — буквально. На этот случай нет плана ни у меня, ни у Кейтсби и его людей. Тоби тоже не знает, что происходит. Я говорила ему совсем другое. И если он не решил, что я солгала ему — опять, — он подумает, что я участвую в этом. Как и обещал Том Первый, глаза начинают привыкать к темноте. Всего несколько мгновений назад я ничего не видела, а теперь различаю темные фигуры. Я отступаю на несколько шагов. Миную Бёрбеджа и Кемпа — я думаю, что это Бёрбедж и Кемп — и устремляюсь назад, туда, где видела Тоби в последний раз. Тогда нас разделяла дюжина шагов или около того, но теперь все шарахаются по сцене, шепчутся, пока звучит музыка, и я не знаю, сохранился ли наш строй и где оказался Тоби. Я делаю еще шаг, и кто-то врезается в меня. Я не понимаю, кто это, но чуть не падаю, и тут же сама натыкаюсь на кого-то. Слышу приглушенное извинение и злобное шипение. Встряхнув головой, я понимаю, что меня развернуло в другую сторону. Я ничего не вижу, только силуэт перед собой. В темноте смутно белеет рукав из белого жаккарда, такой же, как у меня. Саймон Север. Я пытаюсь обойти его, пока не понимаю, что за ним только пустота сцены, музыканты и королева. Он должен был стоять за мной, но во всей этой суете почему-то оказался впереди, и я поворачиваюсь, потому что мне больше нет дела до Саймона Севера и Себастьяна. Его пребывание на сцене и сходство со мной нужны были только затем, чтобы запутать королеву, стражников и актеров и дать мне несколько мгновений. Но теперь заговор меня больше не волнует, и Себастьян тоже. Я отворачиваюсь… но лунный луч пробивается сквозь облака, падает на витражное окно и оставляет на полу лужицы красного и синего света. Его как раз хватает, чтобы разглядеть, как Себастьян вынимает нож такой же, как у меня, из дублета, такого же, как у меня. Поднимает его повыше — правой рукой, лезвием вниз — и идет вперед. По моим подсчетам, прошло десять секунд с тех пор, как погасли огни. Себастьян передо мной — отнюдь не Саймон Север. — Йори… — шепчу я. Я так удивлена его появлением здесь, что на мгновение вовсе теряю дар речи. Откуда он взялся? Почему он одет в костюм Саймона, парик Саймона и загримирован, как Саймон? Как он прошел мимо стражи, мимо Шекспира, мимо госпожи Лаветт и госпожи Люси, которые обязательно заметили бы, что Йори — вовсе не Саймон? Или он занял место не Саймона, а его дублера? Ответ на этот вопрос прост. Братья Райт. Кейтсби. Том Первый. Сам Йори. Все то время, что он проводил у Кейтсби, утверждая, будто штудирует книги, он участвовал в заговоре. Заговоре Арунделов, названном в честь меня — вот только мне в нем места не оказалось. Может быть, я и сама в этом немного виновата: однажды я сказала Кейтсби, что моя готовность убить королеву дает ему два шанса — исполнить задуманное и остаться невиновным; думаю, он решил повысить шансы, задействовав еще и Йори. Все это проносится у меня в голове за одно мгновение, но Йори успевает исчезнуть. Он меня увидел. Он стоял достаточно близко, чтобы даже меня услышать. Но Йори всегда — когда служит мессу, занимается или хотя бы ухаживает за лошадьми — полностью отдается своему делу. Больше для него ничего не существует. Ни меня, стоящей рядом. Ни пустой сцены. Ни даже музыкантов, сбившихся в кучу слева и играющих веселую мелодию. Ни людей королевы, ни публики, ни моря темных лиц по правую руку от нее. Есть только сама королева. Я представляю, как Йори считает шаги, как нас учили, как он перестает замечать голоса, лунный свет и музыку, как идет к ней, разодетой в роскошное платье, гордой, глядящей прямо перед собой. Она должна понимать, что происходит, что что-то пошло не так, что ей грозит опасность, однако не двигается, не вздрагивает, не зовет стражу и не требует вывести ее из помещения. Она не меньше стремится к своей цели, чем Йори. — Тоби! — кричу я, но музыка заглушает мой крик. Йори сделал уже три шага. Осталось, скорее всего, двадцать четыре. Я распахиваю свой дублет, нащупываю холодную рукоять кинжала и иду за Йори. Тот, кто стоит за мной — Бёрбедж или Кемп, — шепчет что-то. Стой. Не надо. Прекрати. Я не слушаю, выходя на опустевшую сцену. Огни погасли всего несколько секунд назад — двадцать, тридцать. Публика переговаривается, кто-то посмеивается. Несведующие полагают, что это часть представления. Кто-то даже хлопает в такт музыке. Я не знаю, где Тоби. Он должен был понять, что все изменилось. Но, может, он тоже ничего не видит в темноте. Или же актеры мешают ему пройти. Или — мне эта мысль не нравится — он мог решить спасаться сам. Сейчас это несложно: ему нужно просто отправить стражников на сцену, и мы окажемся окружены. — Йори, — шепчу я, не смея говорить громче. — Не надо! Они знают… Йори разворачивается. Он видит меня, мое лицо, поднятый нож — мы выглядим совершенно одинаково. Я ожидаю узнавания, извинения, опущенного ножа, молитвы — хоть чего-нибудь. Но вот чего я точно не жду, так это того, что он замахнется, целясь мне в руку. Если бы не было темно и если бы указания Тома Первого — не позволяйте себя ранить, постоянно ожидайте этого — не вертелись у меня в голове (да и у Йори тоже), он мог бы меня обезоружить. Я замахиваюсь в ответ, вслепую, чтобы выбить у него нож. Первый раз я промахиваюсь, второй раз кончик ронделя цепляет ткань и рвет ее. Йори скользит вправо, потом влево, я не успеваю следить за его движениями, поэтому меняю тактику. Теперь я пытаюсь вывести из строя его руку. Я не помню точно, где артерия, и не знаю, смогу ли пробить плотный жаккард. Я ударяю — и попадаю куда-то. Йори резко и внезапно пихает меня плечом, я почти теряю равновесие, мы оба с трудом удерживаемся на ногах. Огни погасли почти три минуты назад. Райты, наверное, за ширмой, или среди публики, или где-то еще. Ждут, когда Йори закончит дело. Музыка все еще играет, но песня заканчивается. У моих глаз было довольно времени, чтобы привыкнуть к темноте, но даже в неверном лунном свете я вижу всего на пару футов перед собой. Вдруг кто-то оказывается рядом, я думаю, что это Йори, и поднимаю нож, но это кто-то другой. По резким уверенным движениям я понимаю, что это Тоби. Я слышу глухой удар, шорох, приглушенный стон. Тоби удерживает руку Йори. Йори молчит. Ножа у него больше нет. Все закончилось очень быстро, но, услышав знакомое дыхание Тоби у самого уха, я понимаю, что еще ничего не закончилось. — Тихо, — говорит Тоби. — Иди за мной, делай, что я скажу, и не говори ни слова. Он тоже берет меня за руку, также крепко, как Йори. Мне это не нравится, я хочу вырваться, но сдерживаюсь. Я позволяю ему оттащить нас обоих по четырнадцати ступеням к входу в зал. Вход закрыт ширмой, которую кто-то (Райты?) успел поставить. Я верю, что Тоби придумал какой-то план и придерживается его. Стоят ли актеры по-прежнему на своих местах? Готовы ли они выйти на сцену, когда закончится песня? Будет ли продолжено представление? Я едва успеваю об этом подумать. За дверью нет ни актеров, ни рабочих, ни портных, ни Шекспира, ни Райтов. Здесь горят свечи, и я вижу Тоби, Йори и полдюжины королевских стражников, одетых в черно-красное и вооруженных.