Коломба собиралась объявить о своем решении в более деликатной форме, но вышло иначе. Мать отвернулась к выключенной плите, на которой стояла замасленная упаковка из магазина. – Ага. Коломба знала, лучше вести себя как ни в чем не бывало, но тут же спросила: – Что «ага», мама? Что ты, блин, хочешь сказать? Мать обернулась и взглянула на Коломбу. На ее лице появилось разочарованное выражение, которое она приберегала для особых случаев. Как, например, когда в четырнадцать Коломба объявила, что больше не хочет заниматься плаванием, в шестнадцать – что бросает уроки фортепиано, а в двадцать два – что вместо защиты диссертации собирается сдавать экзамен на комиссара полиции. – Дело твое, – сказала мать. – Если хочешь бросить на ветер все, чего добилась, я тебе помешать не могу. Хотя нам с твоим отцом пришлось пойти на немалые жертвы ради твоей учебы. – Слушай, диплом я получила. И потом, ты даже не хотела, чтоб я сдавала вступительные в полицию. Ты тогда сказала: «Какой позор, будешь выписывать штрафы на парковке!» – Зато потом я поняла, что эта работа тебе по душе. Я видела, что ты довольна! – Да тебе просто вскружили голову мои фото в газете! – А что в этом дурного? – На этой работе я едва не погибла, мам. Это тебя правда не волнует? Мать разразилась слезами: – Как только у тебя язык повернулся? Терпение Коломбы лопнуло. Она сунула тарелки в посудомойку, надела ботинки на босу ногу и, хлопнув дверью, вылетела из квартиры. Внутри все сжималось. Она пошла домой пешком, мечтая, чтобы к ней пристал какой-нибудь извращенец, на котором можно будет сорвать злость. Коломба специально выбирала самые темные переулки и с надеждой замедляла шаг, когда навстречу попадались существа мужского пола, но прохожие сторонились окружающей ее черной тучи. Добравшись до дому, она была уже настолько вне себя от ярости, что почти решилась постучаться к соседу снизу, который как-то вернул ей упавшие к нему на балкон с бельевой веревки стринги (на следующий же день она купила сушилку). «Готов поспорить, вы в них отлично смотритесь», – сказал он, окинув ее раздевающим взглядом. Тогда она вырвала трусики и отправила соседа восвояси, но теперь бы с радостью стерла похотливую улыбочку с его лица. Однако на верхней ступеньке лестницы сидел Ровере. 10 Коломба не знала, на что решиться: то ли молча его обойти, то ли схватить за лодыжку и спустить с лестницы, то ли заорать ему в лицо. Выбрав четвертый вариант, она села с ним бок о бок. – У Сантини гематома на подбородке, и он в бешенстве, – сказал Ровере. – Пусть подаст на меня рапорт. – Он будет выглядеть не лучшим образом, если узнают, что его побила женщина. Ему выгоднее спустить все на тормозах. – Ровере закурил. – Это он оставил тебе ссадины на шее? Коломба потерла шею – она уж и забыла об этом. – Нет. Тип, который шлялся под окнами у Торре. – Похоже, ты взяла этого Торре под крылышко. Коломба не ответила. – Не забудьте потом забрать с собой окурок. Не хочу из-за вас ругаться с консьержкой, – сказала она вместо этого. – Можем поговорить в квартире? – спросил Ровере. – Нет. – Как пожелаешь. – Он открыл стоявший перед ним на ступеньке дипломат и вытащил поясную кобуру и беретту, казавшуюся уменьшенной копией табельного пистолета. Модель «Px4 Compact». Десять патронов в магазине, еще один – в стволе. Подходит для скрытого ношения. – Вы шутите, – сказала Коломба. Ровере положил между ними пистолет, две коробки девятимиллиметровых патронов и обойму. А сверху – новенькое разрешение на ношение оружия. На нем было пятилетней давности фото Коломбы. То же фото она использовала, чтобы обновить удостоверение. – Лицензия на оружие для самообороны, – пояснил Ровере. – Пистолет зарегистрирован на твое имя. Сама понимаешь, служебное оружие я не могу тебе вернуть, пока ты в отпуске. – То есть до завтрашнего дня. Я принесу вам заявление об отставке. – Ты не можешь сейчас все бросить. Коломба саданула рукой по перилам. Удар гонгом прокатился по лестничному пролету. – Если у нас и был шанс повлиять на следствие, то мы его прохлопали. Торре совсем свихнулся! – А что, если он прав? Коломба встала: – Вы готовы за любую соломинку схватиться, лишь бы подсидеть Сантини. Извините, но я пас. Посидите, пока я вам вынесу долбаное заявление. Ровере удержал ее за руку: – Торре сказал правду насчет свистка. – А вам откуда это знать? Ровере снова открыл дипломат и вынул пластиковый файл с бумагами: – Сегодня Торре обвинили в том, что он никогда не упоминал о свистке, и он это признал. В действительности же он не говорил о нем следователям, однако сказал одной журналистке. Вот, почитай. Его первое и единственное интервью. Он передал Коломбе пластиковый файл, в котором находилась цветная ксерокопия статьи в еженедельнике «Оджи» за август девяносто первого года. Через два года после освобождения Данте. В статье было три его фотографии. Данте сидел на скамейке в парке, на много лет моложе и на несколько килограммов поупитаннее. Здоровой рукой он в напускной задумчивости подпирал подбородок с выпендрежной бородкой, а изуродованную опустил в карман. Данте казался мальчишкой, которой корчит из себя взрослого дядю. На нем были вельветовые брюки, каких сегодня днем с огнем не сыщешь. Интервью едва затрагивало тему заточения Данте и было почти полностью посвящено его новой жизни. Отношения с отцом, долгожданное возвращение домой… Журналистка объясняла, что Данте назначил ей встречу в городском саду на площади Рома в Кремоне, поскольку старался как можно больше времени проводить под открытым небом. «Я слишком много лет провел взаперти», – сказал он. Коломба задумалась: возможно, это просто отговорка, и он уже тогда страдал от клаустрофобии, или же ее первые симптомы проявились позднее? Статья была приторной и насквозь фальшивой. Данте признавался, что хочет сдать вступительные экзамены в университет и кататься на велосипеде по набережным реки По, наслаждаясь обретенной свободой. «Мне бы хотелось окончить университет, поступить в полицейскую академию и не допустить, чтобы произошедшее со мной случилось с другими» – на этой фразе заканчивалось интервью под названием «Мальчик, на одиннадцать лет запертый в силосной башне, хочет стать полицейским». В статье был даже снимок башни. Коломба никогда раньше его не видела. Это была шестиметровая бетонная башня диаметром около четырех метров. Башня почернела от копоти – перед самоубийством Бодини поджег ферму, – и на мгновение Коломба представила, что сама заперта внутри. Одну из реплик Данте Ровере выделил желтым маркером – это была единственная фраза, в которой Коломба заметила оттенок столь хорошо ей знакомой иронии. «Полиция обнаружила много моих школьных вещей. К сожалению, я потерял металлический свисток, который, как я верил, приносил мне удачу. Очевидно, на этот счет я ошибался». Ровере ткнул пальцем в статью: – Вряд ли господин Торре отпустил эту шуточку, чтобы использовать двадцать лет спустя. – Это доказывает только, что он не врал о своем прошлом, и вовсе не значит, что он не ошибается насчет настоящего. Его похититель давным-давно мертв. – Но что, если следствие ошиблось? Что, если все эти годы господин Торре пытался до нас достучаться, но никто ему не верил? – А вам не кажется, что у нас нет мотива? – с притворной уверенностью спросила Коломба. – Ты готова поклясться, что не он повесил туда свисток? – Да. Ровере взмахнул потухшим окурком. – Взгляни на прикрепленную к статье распечатку. Коломба сняла скрепку и достала фотографию площади возле шоссе. – Что бы мы ни думали о людях из уголовно-аналитической службы, они догадались прочесать все идущие от места преступления дороги, – сказал Ровере. – А поскольку они увлекаются фотографией, сегодня утром они сделали также снимок столба, на котором вы нашли свисток. – Ну вот и все. Это был не убийца в бегах, – заметила Коломба. – Ты права, свисток появился позже. Но дождь не мог смыть с него следы ДНК, потому что сегодня было сухо. Коломба с подозрением посмотрела на него: – Вам известно многое из того, что говорил сегодня Де Анджелис. Сомневаюсь, что вам обмолвился об этом он сам или Сантини. Инспектор, который помогал снимать показания? – Старый друг, – немного смущенно произнес Ровере. – Как бы то ни было, убийца вернулся, чтобы повесить свисток, уже после отъезда уголовно-аналитической службы. – Он рисковал, что его увидят. – Вероятно, у него была на то важная причина. – Хотел оставить подпись? – Да, причем он должен был знать, что вскоре там окажется единственный, кто может ее распознать. – Но это же безумие, – пробормотала Коломба, похолодев. – Самое настоящее безумие.