И Джим запрыгал по двору. Я старалась попадать след в след. На тротуаре напротив дома мисс Моди к нам подошёл мистер Эйвери. Лицо у него было розовое, из-под ремня выпирал толстый живот. — Вот видите, что вы наделали? — сказал он. — В Мейкомбе снега не было с незапамятных времён. Погода меняется, а всё из-за непослушных детей. Я подумала — может, мистер Эйвери знает, как мы летом ждали, чтоб он повторил своё представление? Что ж, если снег послан нам в наказание, пожалуй, стоит грешить. Откуда мистер Эйвери берёт свои метеорологические сведения, я не задумывалась: конечно же, прямо с Розеттского камня. — Джим Финч, а Джим Финч! — Джим, тебя мисс Моди зовёт. — Держитесь оба посреди двора! У веранды снегом засыпало левкои, смотрите не наступите на них! — Не наступим! — отозвался Джим. — А красиво, правда, мисс Моди? — Да провались она, эта красота! Если ночью будет мороз, пропали мои азалии! На старой, с широченными полями соломенной шляпе мисс Моди поблёскивали снежинки. Она наклонилась над какими-то кустиками и окутывала их пустыми мешками. Джим спросил, для чего это. — Чтоб они не озябли, — сказала мисс Моди. — Как цветы могут озябнуть? У них же нет кровообращения? — Этого я не могу тебе объяснить, Джим Финч. Я знаю одно: если ночью будет мороз, цветы замёрзнут, вот я их и укрываю. Понятно? — Да, мэм. Мисс Моди… — Да, сэр? — Можно мы с Глазастиком одолжим у вас снега? — О господи, да берите весь! Там под крыльцом есть старая корзинка из-под персиков, наберите в неё и тащите. — Тут мисс Моди прищурилась. — Джим Финч, а что ты собираешься делать с моим снегом? — Вот увидите, — сказал Джим, и мы перетащили со двора мисс Моди столько снегу, сколько могли. Это была очень мокрая и слякотная работа. — А дальше что, Джим? — спросила я. — Вот увидишь, — сказал он. — Бери корзинку и тащи с заднего двора в палисадник весь снег, сколько соберёшь. Да смотри зря не топчи, ступай только по своим следам. — У нас будет маленький снеговичонок? — Нет, настоящий большой снеговик. Ну, давай принимайся, дела много. Джим побежал на задворки, достал мотыгу и начал быстро-быстро рыть землю за поленницей, а всех червей откидывал в сторону. Потом сбегал в дом, принёс бельевую корзину, насыпал в неё доверху земли и поволок в палисадник. Когда мы натащили туда пять корзин земли и две корзины снегу, Джим сказал — можно начинать. — Что-то грязь получается, — сказала я. — Это сейчас грязь, а после будет хорошо, — ответил Джим. Он стал лепить из земли ком, а на нём второй, всё больше и больше, и получилось туловище. — Джим, разве бывают снеговики-негры? — спросила я. — Потом он не будет чёрный, — буркнул Джим. Он принёс из-за дома персиковых прутьев, сплёл их по нескольку штук и согнул, получились кости, их надо было облепить глиной. — Это мисс Стивени Кроуфорд, — сказала я. — Сама толстая, а ручки тоненькие. — Сейчас сделаю потолще. — Джим облил грязевика водой и прибавил ещё земли. Поглядел, подумал и слепил толстый живот, выпирающий ниже пояса. Потом поглядел на меня, глаза у него блестели. — Мистер Эйвери ведь похож на снеговика, верно? Потом он набрал в горсть снега и налепил сверху. Мне он позволил лепить снег только на спину, а всё, что будет на виду, делал сам. Понемногу мистер Эйвери побелел. Джим воткнул ему сучки на место глаз, носа, рта и пуговиц, и мистер Эйвери стал сердитый. Для полноты картины в руки ему дали полено. Джим отступил на шаг и оглядел своё творение. — Прямо как живой! — сказала я. — До чего здорово, Джим! — Правда, неплохо? — смущённо сказал Джим. Мы не могли дождаться Аттикуса к обеду, а позвонили в суд, что у нас для него сюрприз. Он пришёл и, видно, удивился, что мы всю землю из-за дома перетащили в палисадник, но сказал — мы отлично поработали! — Я не совсем понимал, из чего ты его вылепишь, — сказал он, — но впредь я могу за тебя не волноваться, сын, ты всегда что-нибудь да придумаешь. У Джима даже уши покраснели от такой похвалы, но Аттикус отступил на шаг, и он насторожился. Аттикус разглядывал снеговика. Весело улыбнулся, потом засмеялся. — Не знаю, что из тебя выйдет, сын, — инженер, адвокат или художник-портретист. Но сейчас тебя, пожалуй, можно судить за публичное оскорбление. Придётся этого малого замаскировать. И Аттикус предложил Джиму поубавить брюшко снеговика, дать ему в руки вместо полена метлу и повязать фартук. Джим объяснил, что тогда опять будет не снеговик, а грязевик. — Ну, сделай по-другому, но что-то сделать надо, — сказал Аттикус. — Ты не имеешь права лепить карикатуры на соседей. — Это не карикатура, — сказал Джим. — Он на самом деле такой. — Мистер Эйвери может с тобой не согласиться. — Придумал! — сказал Джим. Он побежал через улицу, скрылся за домом мисс Моди и вернулся гордый и довольный. Нахлобучил на снеговика её широкополую соломенную шляпу, а в согнутую руку сунул садовые ножницы. Аттикус сказал — вот и прекрасно. Из дому вышла мисс Моди и остановилась на крыльце. Поглядела через улицу. И вдруг усмехнулась. — Джим Финч, ах ты, чертёнок! — крикнула она. — Подайте сюда мою шляпу, сэр! Джим поглядел на Аттикуса, Аттикус покачал головой. — Она это не серьёзно, — сказал он. — Просто она поражена твоими… талантами. Аттикус перешёл улицу, и они с мисс Моди оживлённо заговорили о чём-то, размахивая руками; до меня донеслось только: — …выставить во дворе самого настоящего мофродита! Хорошо же ты их воспитываешь, Аттикус! Днём снег перестал, похолодало, и к ночи сбылись худшие предсказания мистера Эйвери. Кэлпурния, не переставая, топила все печи, а мы всё равно мёрзли. Вечером Аттикус сказал — плохо наше дело, — и спросил Кэлпурнию, может, ей лучше остаться у нас ночевать. Кэлпурния обвела взглядом большие окна и высокие потолки и сказала — у неё дома, наверно, теплее. И Аттикус отвёз её в автомобиле. Перед сном Аттикус подбросил угля в печку у меня в комнате. Он сказал — сейчас шестнадцать градусов, он за всю жизнь не запомнит такого холода, а наш снеговик совсем заледенел. Мне показалось, прошло совсем мало времени, и вдруг кто-то трясёт меня за плечо. Я проснулась и увидела поверх одеяла пальто Аттикуса. — Разве уже утро? — Вставай, малышка. Аттикус протянул мне мой купальный халат и пальто. — Сперва надень халат, — сказал он. Рядом с Аттикусом стоял Джим, весь встрёпанный, его качало. Одной рукой он придерживал ворот, другую сунул в карман. Он был весь какой-то толстый. — Быстрее, дружок, — сказал Аттикус. — Вот твои носки и башмаки. Я ничего не поняла, но обулась. — Уже утро? — Нет ещё, второй час. Ну-ка, побыстрее. Наконец до меня дошло: что-то не так. — А что случилось? Но теперь ему уже незачем было объяснять. Как птицы знают, что пора укрыться от дождя, так я знала, когда на нашу улицу приходила беда. Я услышала какое-то шелковистое шуршанье, шорохи, приглушённую суету, и мне стало страшно. — У кого это? — У мисс Моди, дружок, — сказал Аттикус. С веранды мы увидели, что у мисс Моди из окон столовой рвётся пламя. И словно затем, чтоб мы скорей поверили своим глазам, взвыла над городом пожарная сирена — всё тоньше, визгливее, и никак не умолкала.