— Интересно, что он там делает, — бормотал он. — Вот возьмёт сейчас и высунется из-за двери. — Он по ночам выходит, когда темно, — сказал Джим. — Мисс Стивени Кроуфорд говорит, раз она проснулась среди ночи, а он смотрит на неё в окошко… смотрит, а сам похож на мертвеца, голова точь-в-точь как череп. Дилл, а ты его не слыхал? Ты ночью не просыпался? Он ходит вот так, — и Джим зашаркал ногами по гравию. — Думаешь, почему мисс Рейчел так запирает на ночь все двери? Я сам утром сколько раз видал у нас на задворках его следы, а раз ночью слышим — он скребётся в окно у заднего крыльца, Аттикус вышел, а его уже нет. — Вот бы поглядеть, какой он, — сказал Дилл. Джим нарисовал довольно похожий портрет Страшилы: ростом Страшила, судя по следам, около шести с половиной футов; ест он сырых белок и всех кошек, какие только попадутся, вот почему руки у него всегда в крови — ведь кто ест животных сырыми, тому век не отмыть рук. У него длинный кривой шрам через всё лицо; зубы жёлтые, гнилые; он пучеглазый и слюнявый. — Давайте выманим его из дому, — сказал Дилл. — Я хочу на него поглядеть. Джим сказал: — Что ж, если тебе жизнь надоела, поди и постучи к ним в парадную дверь, только и всего. Наш первый налёт состоялся, только когда Дилл поспорил с Джимом на книжку «Серое привидение» против двух выпусков «Тома Свифта», что Джим не посмеет сунуться в ворота Рэдли. Джим был такой — если его раздразнить, нипочём не отступит. Джим думал три дня. Наверно, честь ему была дороже жизни, потому что Дилл его донял очень легко. — Ты трусишь, — сказал он в первый же день. — Не трушу, просто невежливо ломиться в чужой дом. Назавтра Дилл сказал: — Ты трусишь, тебе к ним во двор одной ногой и то не ступить. Джим возразил, что он ведь сколько лет каждый день ходит в школу мимо Рэдли. — Не ходишь, а бегом бегаешь, — сказала я. Но на третий день Дилл добил его: он сказал Джиму, что в Меридиане люди похрабрее мейкомбских, он сроду не видал таких трусов, как в Мейкомбе. Услыхав такие слова, Джим прошагал по улице до самого угла, прислонился к фонарному столбу и уставился на калитку, которая нелепо болталась на самодельной петле. — Надеюсь, ты и сам понимаешь, Дилл Харрис, что он всех нас прикончит, — сказал Джим, когда мы подошли к нему. — Он выцарапает тебе глаза, и тогда не говори, что это я виноват. Помни, ты сам это затеял. — А ты всё равно трусишь, — кротко сказал Дилл. Джим попросил Дилла усвоить раз и навсегда, что ничего он не трусит. — Просто я никак не придумаю, как бы его выманить, чтоб он нас не поймал. И потом, Джим обязан помнить о своей младшей сестре. Как только он это сказал, я поняла — он и вправду боится. Когда я один раз сказала, что ему слабо спрыгнуть с крыши, он тоже вспомнил о своей младшей сестре, «Если я разобьюсь насмерть, что будет с тобой?» — спросил он тогда. Прыгнул с крыши, но не разбился, и больше не вспоминал, что он в ответе за свою младшую сестру, пока не оказался перед воротами Рэдли. — Что, слабо? тебе? Хочешь на попятный? — сказал Дилл. — Тогда, конечно… — Дилл, такие вещи надо делать подумавши, — сказал Джим. — Дай минуту подумать… это всё равно как заставить черепаху высунуть голову… — А как ты её заставишь? — поинтересовался Дилл. — Надо зажечь у неё под пузом спичку. Я сказала — если Джим подожжёт дом Рэдли, я скажу Аттикусу. Дилл сказал — поджигать черепаху гнусно. — Ничего не гнусно, надо же её заставить, и ведь это не то что кинуть её в огонь, — проворчал Джим. — А почём ты знаешь, что от спички ей не больно? — Дурак, черепахи ничего не чувствуют, — сказал Джим. — А ты что, сам был черепахой? — Ну, знаешь, Дилл!… А теперь не мешай, дай подумать… Может, если мы начнём кидаться камнями… Джим думал так долго, что Дилл, вздохнув, пошёл на уступки. — Ладно, не слабо?, ты только подойти к дому, дотронься рукой — и «Серое привидение» твоё. Джим оживился: — Дотронусь — и всё? Дилл кивнул. — Значит, всё? — повторил Джим. — Смотри, а то я дотронусь, а ты сразу станешь орать — не по правилам! — Говорят тебе, это всё, — сказал Дилл. — Он, наверно, как увидит тебя во дворе, сразу выскочит, тут мы с Глазастиком накинемся на него, схватим и объясним, что мы ему ничего плохого не сделаем. Мы перешли через улицу и остановились у ворот Рэдли. — Ну, валяй, — сказал Дилл. — Мы с Глазастиком тут. — Сейчас, — сказал Джим. — Не торопи меня. Он зашагал вдоль забора до угла, потом обратно — видно, изучал несложную обстановку и решал, как лучше проникнуть во двор; при этом он хмурился и чесал в затылке. Я смотрела, смотрела на него — и фыркнула. Джим рывком распахнул калитку, кинулся к дому, хлопнул ладонью по стене и помчался обратно мимо нас, даже не обернулся поглядеть, что толку от его набега. Мы с Диллом мчались за ним по пятам. Благополучно добежали до нашей веранды и, пыхтя и еле переводя дух, оглянулись. Старый дом стоял по-прежнему хмурый и унылый, но вдруг нам показалось, что в одном окне шевельнулась штора. Хлоп. Лёгкое, чуть заметное движение — и дом снова замер. 2 В начале сентября Дилл попрощался с нами и уехал к себе в Меридиан. Мы проводили его на пятичасовой автобус, и я ужасно скучала, но потом сообразила — через неделю мне в школу! Ещё ничего в жизни я не ждала с таким нетерпением. Зимой я часами просиживала в нашем домике на платане, глядя на школьный двор, подсматривала за школьниками в бинокль Джима, изучила все их игры, не спускала глаз с красной куртки Джима, когда ребята играли в жмурки или в салки, втайне делила все их радости и неудачи. И ужасно хотела быть с ними вместе. В первый день Джим снизошёл до того, что сам отвёл меня в школу, обычно это делают родители, но Аттикус сказал — Джим с удовольствием покажет мне мой класс. Наверно, тут совершилась выгодная сделка: когда мы рысцой огибали угол дома Рэдли, я услыхала необычный звук — в кармане у Джима позвякивали монетки. Перед школьным двором мы замедлили шаг, и Джим стал мне толковать, чтоб в школе я к нему не приставала, не просила разыграть главу «Тарзан и люди-муравьи», не докучала намёками на его личную жизнь и не ходила за ним хвостом в переменки. Моё место в первом классе, а место Джима — в пятом. Короче говоря, чтоб я не путалась у него под ногами. — Что ж, нам с тобой больше нельзя играть вместе? — спросила я. — Дома мы будем жить, как жили, — сказал Джим. — Но, понимаешь, в школе не то, что дома. Так оно и оказалось. В первое же утро наша учительница мисс Кэролайн Фишер вызвала меня и перед всем классом отлупила линейкой по ладони, а потом поставила в угол до большой перемены. Мисс Кэролайн была молодая — двадцать один, не больше. Волосы тёмно-рыжие, щёки розовые и тёмно-красный лак на ногтях. И лакированные туфельки на высоком каблуке, и красное платье в белую полоску. Она была очень похожа на мятную конфетку, и пахло от неё конфеткой. Она снимала верхнюю комнату у мисс Моди Эткинсон, напротив нас, и, когда мисс Моди нас с ней познакомила, Джим потом несколько дней ходил, как в тумане. Она написала своё имя на доске печатными буквами и сказала: — Тут написано, что меня зовут мисс Кэролайн Фишер. Я из Северной Алабамы, из округа Уинстон. Класс зашептался: у жителей тех мест характер известный, наверно, мисс Кэролайн такая же.[4] В Северной Алабаме полным-полно водочных заводов, ткацких фабрик, сталелитейных компаний, республиканцев, профессоров и прочих людей без роду, без племени. Для начала мисс Кэролайн стала читать нам вслух про кошек. Кошки вели друг с другом длинные беседы, ходили в нарядных платьицах и жили на кухне в тёплом домике под печкой. К тому времени, как миссис Кошка позвонила в аптеку и заказала пилюли из сушёных мышей в шоколаде, весь класс так и корчился от смеха. Мисс Кэролайн, видно, было невдомёк, что её ученики — мальчишки в рваных рубашках и девчонки в платьях из мешковины — все, кто, едва научившись ходить, уже собирают хлопок и задают корм свиньям, не очень восприимчивы к изящной словесности. Дочитав до конца, она сказала: — Какая милая сказка, не правда ли, дети? Потом подошла к доске, огромными печатными буквами выписала на ней весь алфавит и, обернувшись к классу, спросила: — Кто знает, что это такое? Знали все: большинство сидело в первом классе второй год. Наверно, мисс Кэролайн выбрала меня потому, что знала, как меня зовут; когда я стала читать все буквы подряд, меж бровей у неё появилась чуть заметная морщинка; потом она заставила меня прочитать вслух полбукваря и биржевой бюллетень из «Мобил реджистер», убедилась, что я грамотная, и посмотрела на меня уже с лёгким отвращением. И велела мне сказать отцу, чтобы он меня больше не учил, это помешает мне читать как полагается. — Но он меня ничему не учил, мисс Кэролайн, — удивилась я. Она улыбнулась и покачала головой. — Аттикусу некогда меня учить, — прибавила я. — Знаете, он вечером всегда такой усталый, он только сидит в гостиной и читает. — Если не он, так кто же тебя учил? — сказала мисс Кэролайн совсем не сердито. — Кто-то ведь учил? Не с пелёнок же ты читаешь газеты. — А Джим говорит — с пелёнок. Он читал одну книжку, и там я была не Финч, а Пинч. Джим говорит, меня по-настоящему зовут Джин Луиза Пинч, но, когда я родилась, меня подменили, а по-настоящему я…