– Но почему, Иван Степанович, вы торопитесь кончать все? Разве будущая жена вам помешает, или вы собираетесь медовый месяц за границей проводить? – Ничуть не бывало. Садитесь. Выпить хотите? У нас будет после свадьбы масса возни с тестем, заводом, его капиталами. Ох, знаете, у меня от всех этих дел голова кругом идет. Больно уж много всего сразу прикопилось. – Но все, кажется, идет благополучно?.. – Не клеится только у меня с Коркиной. Она еще до сих пор не являлась. – Что же думаете делать? – Послал ей записку. Жду только завтра… А там нужно будет что-нибудь придумать. Ну, рассказывайте у вас что? Все готово? – Через несколько часов мы должны быть там. Все необходимое у меня в ландо. У вас никаких препятствий нет? – Нет… Значит, можно собираться? Хотите выпить, закусить? – Лучше поедем, некогда теперь. Нужно ведь еще в два места заехать. – Да, правда. Поедем. Они наскоро собрались. Куликов порылся в своих комодах, достал несколько свертков, засунул их в карманы и, накинув на плечи пальто, вышел вместе со своим гостем. Скоро ландо запрыгало по ухабистой, болотистой дороге и скрылось из виду. В такие ненастные осенние дни «Красный кабачок» торговал еще лучше, чем обыкновенно. Большинство посетителей, забравшись в теплый, гостеприимный уголок, неохотно покидало его, стараясь по возможности дольше не выходить из-под кровли. Когда ландо с таинственным гостем увозило хозяина, в «Красном кабачке» на обеих половинах все столы были заняты. Старший приказчик Антонов отвел в сторону хозяина черной половины, так звали Митрича, и стал с ним шептаться. – А ведь с нашим хозяином-то что-то неладное. – Что? – Третий раз это ландо приезжает. Прошлый раз ночью приехал, какой-то шум в квартире был, возня и потом уехал вместе с хозяином. – Ерунда! Иван Степанович человек холостой, мало ли каких ландо приезжает!.. – Нет, не тем пахнет. Тут все один и тот же белобрысый господин приезжает, шепчутся. Я намедни подслушать хотел, а они друг другу все на ухо, в потемках, никого не было и все-то на ухо. – Это-то ничего! А он намедни меня призывает, да и спрашивает: не хочешь ли, мол, заведение мое купить? Доставай денег, я дешево продам. – Да заведение не его; он сам арендует. – Обстановка, посуда, это все его; права, контракт, вот это все он и продает. Дешево, говорит. – Заведение доход дает хороший, а он совсем им не интересуется! Никогда не проверит. Я полторы красненьких в день себе оставляю, а он и не замечает! – Да и я не меньше. Что ж на него смотреть?! – Не торговый он человек! Никаких понятий нет купецких! – И странный какой-то! Все у него таинственное что-то. Помнишь, с этим Гусем? – А что? – Да как же? Гусь – мазурик и душегуб первой руки, а ты посмотрел бы, как они всегда здоровались за ручку, целовались, вместе пили, и Гусь к нему на квартиру ходил. А ведь живет хозяин так, что не принимает никого к себе и, кроме нас, никто из слуг с докладом не смеет войти. Что твой министр или енерал. И вдруг Гусь – приятель, да еще какой. – А последний раз, когда Гусь был у него, куда он исчез? Я сам впускал Гуся, сам запирал двери и хорошо знаю, что выйти иначе, как в окно, Гусь не мог. Неужели он в окно его выпустил? Да и зачем? – Не могу понять! Знаешь, когда после слышались у нас в подвалах крики, мне все думалось, не Гусь ли попал туда. – Пустое! – Но куда же он мог деться? Я впускал его к хозяину, и никто не выпускал. – Не привыкать-стать Гусю в окно уходить. А может, пьяный проспал до утра и ушел. Ерунда, вот, что хозяин продавать «Красный кабачок» задумал и жениться – об этом нужно подумать. Слушай, Митрич, возьмем у него вместе в аренду трактир. Дело хорошее. Он нам на выплату отдаст, а тысячи две мы достанем. – Согласен. Возьмем. Я думаю, он, как женится, займется заводом тестя, ему уж не до трактира будет. – Смотри, не уехать ли вовсе думает! Больно у него таинственности во всем много! – Намедни записку посылал к Коркиной, секретно велел вручить. И там дела какие-то! Ох, грехи одни. – Митрич, Митрич, – раздались крики на черной половине. Буфетчик побежал туда. На черной половине, переполненной народом, происходила свалка. Рабочие дрались с бродяжками и громилами, против которых давно имели зуб. Антагонизм между двумя категориями посетителей черной половины постепенно разрастался и вылился наконец в форму настоящего побоища. В воздухе носились бутылки, стаканы и табуреты… Размахивали палками, кулаками. Слышались удары, крики, стоны… Митрич остановился в недоумении и нерешительности… Войти в помещение не было возможности. Послать за полицией – более чем не желательно… Оставить драться – риск убийства может быть нескольких участников, и тогда закроют совсем заведение… Митрич начал выкрикивать: – Господа, господа, прошу вас, позвольте, одну минуту… Дайте сказать… Господа… Господа… Никто не слушал… Митрич созвал всех служащих в трактире и ринулся с ними в толпу… Он старался разредить толпу, разбить ее на части и тогда поодиночке приводить посетителей в себя… Старший буфетчик стоял у дверей и из ковша поливал дерущихся холодной водой… Добрых полчаса прошло, прежде чем удалось справиться с бушующими. Когда драка была прекращена, черная половина приняла вид какого-то разгрома… Весь пол был в остатках побоища, вся мебель переломана и валялась… Рядом с осколками битого стекла находились клоки волос, куски одежды… А фигуры участников сражения?! Растрепанные, истерзанные, разодранные, окровавленные, с подбитыми скулами, носами… – Господа! За что же это мне, – взмолился Митрич, готовый расплакаться, глядя на останки своего зала и буфета… – А ты не уважай мазуриков, не обижай нас перед ними, – заявил один из рабочих. – Мы честным трудом занимаемся, проживаем трудовые пятаки. – На деньгах знака нет! Все деньги равны! Мы рубли проживаем, а вы гроши, нечего вам за нами и гоняться. Совсем Митрич не должен пущать голь эту, – вызывающе произнес один из громил. – Мне все гости равны, я никому не могу… – начал было Митрич. – Врешь! Не все! Коли не мы, вам лавочку закрывать пришлось бы! – кричали громилы. – Позовите полицию, пусть разберут нас! – кричали рабочие. – Господа! Только еще полиции не хватало! Спасибо вам! По миру совсем меня пустить хотите… Пожалуйста, господа, расходитесь, дайте привести все в порядок… Я уж и денег не спрашиваю… – Полицию, полицию, – настаивали рабочие. – Успокойтесь, успокойтесь… Оба буфетчика, вместе со слугами, начали выводить гостей по одиночке. Каждый ломался, упрямился, но, в конце концов, уходил, удовлетворенный: он душу отвел в драке, за себя постоял и угостился бесплатно. Совсем хорошо, и продолжать скандал ни у кого особенного желания не было. Покладистее других разошлись бродяги, которых Митрич увел задним ходом, через кухню. Совсем уже стемнело, когда черная половина была окончательно расчищена. В это время к подъезду опять подкатило ландо. Хозяин с тем же незнакомцем вышли и скрылись в подъезде. Митрич пошел было доложить о происшедшем скандале и только что приоткрыл дверь, как отскочил назад. Хозяин и его гость, закутанные в какие-то пледы, с всклокоченными волосами, забрызганные кровью, прошмыгнули в квартиру, и дверь наглухо захлопнулась. Митрич остановился с широко раскрытыми глазами. – Это еще что?! 16 Призраки – Лена, Лена, куда ты, – остановил Коркин жену, с трудом догнав ее около самого «Красного кабачка». Елена Никитишна точно очнулась после летаргического сна и смотрела тупым взглядом на мужа. – Куда ты, – повторил Коркин, со страхом смотря на побледневшую и растерявшуюся жену. – Я… я… пройтись пошла. – Чего же ты бежишь так? – Я… я… не бегу, я шла. Разве скоро? – Да помилуй, я едва бегом догнал тебя! Лена, что с тобой, ты дрожишь?! Пойдем скорее домой! – Да, пойдем, мне худо. Тяжело опираясь на руку мужа, Коркина едва-едва дошла до дому и упала на диван без чувств. Илья Ильич послал скорее за доктором, который велел немедленно раздеть больную, уложить в постель и прописал ей лекарства. – Что с ней такое? – тревожно спрашивал Илья Ильич. – Сильнейшее нервное потрясение. Не случилось ли у вас какого-нибудь, неожиданного горя? Семейное несчастье? – Представьте, что решительно ничего не было! Как есть ничего! Все совершенно благополучно! Она несколько дней на себя не похожа. – Право, не знаю. Но только нервы у нее возбуждены до крайности, я опасаюсь, что у нее будет нервная горячка, если… если она не успокоится. К вечеру Елене Никитишне стало лучше. Она потребовала священника, исповедывалась и долго-долго беседовала с ним. Эта беседа доставила ей утешение, и она скоро спокойно уснула. Доктор, заехавший вечером, не велел ее беспокоить и прописал на случай успокоительную микстуру. Илья Ильич не отходил от постели жены. Сон больной был тяжелый, она металась, вздрагивала и часто просыпалась, с ужасом всматриваясь в глубину комнаты.