И он вынул из кармана футляр с браслетом, в котором горели чудные солитеры. Ювелир пристально посмотрел на вещь, взглянул на господина, потом достал из ящика литографированный рисунок и сличил. – Посмотрите, – произнес он, – не может быть сомнения, что это тот браслет. – Какой тот! – воскликнул господин и страшно побледнел; его руки задрожали, так что он выронил футляр. – Этот снимок с браслета графа Самбери, похищенного при убийстве его камердинера 17 сентября. Вы верно читали в газетах? – Что вы болтаете вздор! Это мой фамильный браслет. Я… – И господин назвал громкую фамилию. – Простите, но я имею строжайшее приказание задержать всякого, кто явится с вещами, похожими на эти снимки. – Вы, кажется, хотите разогнать всех своих заказчиков?! Это мне нравится!! Даже браслеты, а тем более бриллианты бывают похожи! Значит, вы всех будете задерживать?! – Но такое сходство! – Я не вижу полного сходства, хотя похожее есть. Извольте. Я доставлю вам удовольствие. Потрудитесь взять мой браслет, ваш рисунок и поедемте вместе к следователю. – Ах, очень вам благодарен, очень, очень, – засуетился ювелир. – Простите, но ведь наше положение щекотливое. Строгое приказание… Нам это очень неприятно, но мы обязаны. – Хорошо, хорошо, одевайтесь и едем, мне некогда, мы дорогою поговорим о подробностях работы. У меня будет для вас еще несколько заказов к свадьбе. Я женюсь на княжне. – И господин назвал старинную княжескую фамилию! – Сейчас, сейчас, я только пальто и галоши одену. – Одевайте… Вот мой кучер. Господин небрежно повернулся, лениво открыл дверь. – Готовы? – спросил он. – Иду, иду, – послышался голос ювелира. Приказчик стоял почтительно. – Вот и я! – выскочил из соседней комнаты ювелир. – А где же господин? – Они только что вышли к кучеру, – ответил приказчик. – А браслет где и чертеж? – Они взяли с собой. Ювелир бросился к двери и выскочил на улицу. Вдали виден был кузов пролетки и спина господина. – Держи, держи, – заорал ювелир во все горло и помчался по мостовой. Он растерял калоши, распахнул пальто, бежал и орал. Прохожие останавливались и с удивлением смотрели на него. – Сумасшедший? – Держи, держи, – кричал несчастный, начиная задыхаться. – Кого держать, – догнал его городовой. – Вон, вон, господин поехал. – Где? – Вон, вон. – Да это едет какая-то дама. – Нет, там, там впереди. – Да, там никого нет. Постойте, скажите, в чем дело. Впереди не было уже никакой пролетки с господином. Та пролетка давно скрылась из виду… Задыхающийся ювелир упал на руки городового. Только через четверть часа, придя в себя, он рассказал все, что произошло. Когда на другой день он повторил рассказ у следователя, тот не выдержал: – Что вы за младенец?! Отчего вы не послали приказчика за полицией?! Вы не должны были ничего говорить неизвестному! – И чертеж увез! – Расскажите его приметы. – Солидный господин лет сорока, с окладистой русой бородой. Богато одет. – И только? – Больше я ничего не разглядел. – Приведите своего приказчика. Может быть, он лучше рассмотрел. – Ах я, телятина, – повторил ювелир, – не мог приказчику сказать подать мне пальто и калоши; да в голову не пришло! 24 «Прости» Елена Никитишна ожила и к вечеру в тот же день чувствовала себя совершенно здоровой. Очевидно, физически она ничем не страдала, а вся ее болезнь была душевная, нравственная… Как только она вышла из-под гнета давившего ее кошмара, облегчила себя исповедью, избавилась от неизвестности и шантажа, у нее явилась сила, вернулась энергия, она повеселела, как бы помолодела. Такой оживленной, жизнерадостной, бойкой никто никогда ее не видал!.. Окружающие привыкли видеть ее постоянно сосредоточенной, серьезной, молчаливой, несколько сумрачной и никогда не улыбавшейся… А тут Елена Никитишна порхает по комнатам, напевая какой-то мотив, и весело болтает со всеми приходящими. Она ждала возвращения мужа от прокурора с радостным нетерпением, точно речь шла о получении какого-нибудь интересного подарка или приятной новости… «Так вот где был ключ моего счастья, – думала Елена Никитишна, чувствуя такой прилив нежности, что, кажется, весь мир готова была бы расцеловать. – Какая земная кара может сравниться с теми пытками, которые пережила я за эти дни… А раньше? Совесть, правда, меня не беспокоила, молчала, но за то был ли хоть один момент такого нравственного, духовного подъема, как сейчас?! Был ли момент, когда я могла бы назвать себя счастливой?! Я не могла даже молиться; губы шепчут слова молитвы, а мысли витают где-то на земле и время от времени останавливаются на холмике под тремя березами». Когда она покидала Саратов, Сериков, по ее настоянию, показал ей этот холмик и с тех пор она не могла его забыть; он врезался ей в память и, как сейчас, она видит его на краю высокого бора, одиноким, угрюмым, с рыхлою зазеленевшею землею и печально склонившимися над ним старыми березами… Неужели эта могила, без креста и венка, могила зверски убитого с ее согласия мужа?! Скорее, скорее туда. Разрыть этот страшный холм и убедиться! Если действительно там найдутся кости ее мужа, она, в вечной каторге, не переставая, будет молиться об упокоении его души. Если же… О! Если бы все это оказалось неправдой, если б с совести ее сняли это ужасное обвинение?! Боже, боже! Знакомый хозяйский звонок заставил ее вздрогнуть. Она бросилась в прихожую, сбила с ног горничную и сама открыла дверь. – Говори, говори, рассказывай скорей, – схватила она за руку мужа. – Ну? Ну, что ты узнал, что тебе сказали? – Ничего. Выслушал, записал и сказал – можете идти. Илья Ильич был в самом удрученном настроении духа. Жизнь баловала его. Он почти не знал никаких печалей, невзгод и больших неприятностей или неудач. Сегодняшний же день был воистину роковым. Он не мог еще разобраться в своих чувствах, потому что не привык вдумываться и давать себе отчет в происходящих событиях, но, тем не менее, сознавал, что Елена Никитишна перестала быть для него прежней любимой женой. Между ними выросла какая-то стена. Любит ли он ее теперь, как раньше любил? На этот вопрос Илья Ильич также не мог ответить, как и на вопрос о своем теперешнем состоянии; ему было ужасно тяжело, все окружающее его раздражало, он потерял даже аппетит, с которым никогда не расставался, но что, собственно, происходило с ним, что его так огорчило и расстраивало, он сам не знал, Прокурор так серьезно его слушал, так внимательно отнесся к самым деталям и подробно все записал, что теперь затушить дело ни в каком случае не удастся. – Илья, – молила Елена Никитишна, – расскажи мне все подробно, что ты говорил с прокурором, что он сказал? – Сначала прокурор не хотел меня принять, послал к секретарю, но когда я сказал, что речь идет об убийстве, он принял. Это, говорит, вам следует сообщить саратовскому прокурору. Я ответил, что если он не хочет принять заявление, то я вовсе не буду его делать. Тогда он стал записывать и все спрашивал, почему ты сама не пришла; я сказал, что лежишь больная, не можешь прийти. Рассказал про угрозы Куликова; он, когда кончил писать, велел секретарю сказать что-то по телефону нашему приставу. Вот и все. – Не говорил он, что теперь уже поздно начинать следствие? – Нет. Для раскрытия убийства не поздно хоть через двадцать лет. Смотри, я боюсь только, как бы тебя не арестовали! – Боюсь?! Я только и жду теперь этого! Неужели ты думаешь, я могла бы теперь жить с тобой, как прежде?! Нет, Илья, между нами все кончено. Даже если бы суд оправдал меня, я не вернусь к тебе, а уйду в монастырь! Не забудь, что я все-таки виновна, даже если муж и не убит, если он, действительно, погиб на «Свифте»! Я согласилась сделаться соучастницей убийц, я воспользовалась плодами преступления, я обманывала мужа при жизни и перешагнула через его труп, чтобы получить полную свободу. Неужели все это не преступление, даже если бы самое убийство и не удалось или не осуществилось?! Может ли такая женщина быть честной женой, носить твое незапятнанное имя?! Елена Никитишна смолкла. Молчал и Илья Ильич. Твердый, уверенный тон жены и неумолимая логика ее доводов подавляли его, и он не находил, что ответить. Но чем яснее он сознавал, что теряет свою жену, тем больше ему было ее жаль, тем тяжелее представлялась неизбежная и скорая разлука, по всей вероятности, навсегда. Он испытывал такое же ощущение, как у смертного одра любимой жены. – Околоточный надзиратель хочет видеть барыню, – вбежала с растерянным видом горничная. – Позови его сюда, – сказал Илья Ильич, переглянувшись с женой. Полицейский вошел. – Извините, Илья Ильич, я имею очень неприятное и щекотливое поручение. – Арестовать меня и доставить судебному следователю? – быстро спросила Елена Никитишна, вставая. – Да, именно. – Скоро же! Я очень рада и готова. Мы сейчас отправимся? – В предписании прокурора сказано «немедленно». Но все-таки можно и завтра, если…