– Стыдно мне, Николай Гаврилович, наглупила я как девчонка и теперь приходится вот расхлебывать! – Вы не хотите рассказать? – Могу, могу. Слушайте. Она низко опустила голову и вполголоса рассказала в подробностях весь свой визит к Куликову. Степанов слушал ее напряженно, боясь проронить слово. Когда девушка кончила, он воскликнул: – Подлец! Вот ужасный подлец! И это ваш будущий муж! С таким негодяем вы обречены жить всегда?! – Жить?! Не только жить, но находиться в его власти. Когда он стиснул мне тогда руку, я после два дня не могла владеть ею, распухла, покрылась багровыми пятнами! Воображаю, если бы он ударил меня! – Ах, Агафья Тимофеевна, что вы наделали?! И как можно было так опрометчиво поступать! Знаете ведь, что он негодяй и живьем дались ему в руки! Он хуже еще мог что-нибудь сделать! – Вы упрекаете вот, а сами думали, думали и ничего не могли придумать!.. – А вот и придумал!.. Ганя вскрикнула от радости и уставилась на него. – Придумали?! Говорите, говорите скорей что?! – Вот что! Мы с вами уверены, что он негодяй! Надо доказать это, надо скорее собрать сведения о нем! Вы старайтесь тянуть сколько можно свадьбу, а я займусь расследованием его прошлого, соберу справки, пойду хоть в Сибирь, за границу, все раскопаю, выкопаю! Возьму отпуск и уеду! Не может быть, чтобы мы ошибались! Когда мы привезем вашему папеньке доказательства, тогда разговор будет другой. – Голубчик, Николай Гаврилович, как мне благодарить вас?! – Нечего благодарить! Успеете еще поблагодарить, а теперь надо скорее действовать! Мы и так много времени потеряли! Вы продолжайте заниматься в конторе, учитесь на заводе, входите во все… Наши все помогут вам от души, а вы ведь умница. Постарайтесь только затянуть приготовления к свадьбе… Если я должен буду уехать, я буду писать вам все подробно… А теперь пойдемте в контору и сейчас же сделаем первый шаг. Ганя пошла за Степановым. На лестнице они встретили мальчика, бежавшего с улицы. – Ты откуда? – Хозяин посылал к Куликову, справиться о здоровье. – Ну и? – Дома их нет… Квартира заперта… – Иди, скажи… Они прошли в комнату. – Смешно ведь сказать… Папенька ваш человек старый, опытный… Выдает дочь и не знает за кого?! Куликов, Куликов… А кто такой этот Куликов? Мещанин, крестьянин, купец или дворянин? А может быть, он женат уж? Может, мазурик какой?! Эх! Ослепление как найдет – ничего мы, грешные, не видим! – А разве, Николай Гаврилович, это не все равно, из каких он. – Конечно, не все равно. Но главное-то в том дело, что при справках может истина обнаружиться, истина, которую он скрывает. Может, он судился и лишен прав?! – Да разве такие могут в купцах состоять и рестораны держать? – Временными купцами могут быть. А если и не могут, так скрыть ведь могут! – А вы тогда как же узнаете? – Кому надо, все узнает! Кому другому нужды нет справки наводить! Пусть себе торгует! А единственную дочь замуж выдавать нельзя без справок! Если бы Тимофей Тимофеевич сызмальства знал Куликова, тогда другое дело! – Что же вы намерены прежде всего делать? Где узнавать? – А вот сейчас пошлю справку сделать в полицию – по какому документу он живет и прописан. Тогда обратимся туда, где документ выдан и где он раньше проживал. – Он говорил – в Орловской губернии. – В Орловскую поедем! Хоть на край света! Если бы вы знали, как мне тяжело видеть ваше горе, Агафья Тимофеевна! – Николай Гаврилович, не сказать ли папеньке, что вы хотите собирать сведения? Это не худо ведь? – Нет, нельзя! Папенька скажет, это лишнее, не нужно, что он и так людей насквозь видит, умеет узнавать, что теперь уж поздно и прочее… А когда он запретит, тогда нельзя уж будет ехать! – Это верно! Правда! А как же вы уедете? Вы ему каждую минуту нужны. – Скажу, что по неотложному, семейному делу. – А Куликов воспользуется этим и заберет дела все в руки. – Он уж и так почти все забрал! Пусть забирает до поры до времени! – А что это значит, что его четвертый день нет? Не раздумал ли жениться? – Не таковский небось! Случая не упустит! Красавицу-девушку берет, с заводом и с капиталом! – Спасибо вам, Николай Гаврилович, спасибо! Ганя с чувством пожала его руку и побежала домой. Она почувствовала облегчение. Мелькнул луч надежды! 18 Сенька-косой После жестокой порки Сенька-косой часа полтора пролежал почти без чувств… Он слабо стонал и скрежетал зубами… Стонал от боли и скрежетал зубами от бешеной злобы. Как?! Его, Сеньку-косого!!! Выдрали публично, позорно?! Нет!! Этого пережить он не может!! Он должен жестоко отомстить за свой позор и покрытую рубцами спину… Федька-домушник не отходил от лежащего друга и прислушивался к каждому его вздоху. – Сеня, плохо тебе? – спрашивал он шепотом стонавшего. – Ничего… Вынесу, потому что… надо… перерезать их… всех… всех… и ее… и поросенка… всех… Слышишь? Ты поможешь мне!.. – Еще бы! Помогу, помогу, только отдохни… Чуть не убили проклятые… В три кнута, ракалии!.. Тебе не встать ведь?! – Встану, – прохрипел Сенька, – и сегодня же отомщу! И, несмотря на страшную боль, он приподнялся; опираясь на товарища, встал на ноги, но сейчас же застонав, опять лег на траву… – Нет, еще надо полежать! Слышишь хохот какой? Это они веселятся! Веселитесь, веселитесь! Петух не пропоет, как мы сведем с вами счеты! Веселей смеется последний!.. Ох! Сенька закрыл глаза… Сидевший рядом Федька прислушивался к отдельным звукам, долетавшим с полянки Тумбы… Прошло около часу… Шум и возгласы начинали стихать… Очевидно, пир приходил к концу… Дремавший Сенька вскочил… Его физиономия судорожно искривилась от боли, но он не произнес ни одного звука… – Чего ты, – успокаивал его Федька, – ляг, еще полежи… Рано еще… Отдохни хорошенько… – Пойдем, – глухо произнес Сенька и, повиснув на его руке, потащился сквозь кустарник… Федька не возражал… Он знал, что Косой не допускает никаких возражений; он обладает почти сверхъестественной силой воли… Однажды в борьбе он получил тяжкую рану. Зажав ее одной рукой, Сенька продолжал другой рукой состязание и вышел победителем; мало того, он не пошел даже к доктору или в больницу, излечил сам свою рану и скоро совсем был здоров. Так можно ли было удержать его теперь от мщения, которым он весь горел! Мщение теперь было единственным лекарством, способным поставить его на ноги, возвратить бодрость. Они прошли кустарник и вскоре увидели лужайку пиршества, начинавшую пустеть. Оставалось еще человек десять, но и они готовились откланяться хозяину. – Собирай сухие сучья и камни, – шепнул Сенька товарищу. Тот молча повиновался. Сенька не мог еще стоять на ногах без посторонней помощи и прилег на траву. Ему было видно все, что происходило у Тумбы. Вот он угощает гостей «по последней». Настенька подает закуску. Совсем рассвело уже, лучи солнца играют на верхушках деревьев. Хозяева утомились. Это видно во всех их движениях. Сейчас, проводив гостей, они заберутся в свою конуру и заснут беспробудным сном. Чудное утро совсем не походит на сентябрь. В такое утро спится на свежем воздухе после бессонной ночи – мертвецки! Это Сенька по опыту хорошо знает, особенно, если ночью привелось хорошо выпить. А Тумба выпил за эту ночь больше всех. Спите, спите, голубчики! – Федька, еще, еще, больше собирай, больше, – шептал Сенька. Домушник и так старался. Он смутно догадывался, что Косой задумал, но не смел подавать советов. – Т-с! – произнес Сенька. Федька залег в кусты, и оба они притаили дыхание. В нескольких шагах от них прошли четверо гостей Тумбы. Они весело болтали и смеялись: – А что Сенька? Жив ли он после порки? – Да, выпороли здорово! Я ему тоже подсыпал пяток горячих! Пусть помнит! Насолил он всем нам. – Вот, уж не жаль будет, если подохнет.