– Ты обо мне не печалься! – отозвался Игнатий. – Я захочу, у меня сейчас будут! Хоть тыща! – Ой! Какой хват выискался, и впрямь наследник! – Наследник или нет, а кредит имеем неограниченный! Напишу записку, пошлю Катю, и сейчас деньги будут! – Что ты? К банкиру, поди, пошлешь! Положено на текущем. – Наше дело! Даром никто не даст, стало быть заслужено! – К кому же это вы пошлете? Не секрет? – Какие у нас секреты! К заводчику Куликову, Ивану Степановичу, зятю Петухова. Слышали такого? – Как не слышать! Бывали у него в «Красном кабачке». Он не с родни ли тебе придется? – Наше дело! А напишу тыщу – и пришлет! Беспременно пришлет, потому ему нельзя не прислать! Такое дело, что должен обязательно прислать! – Ну, ну, потише! Ты не очень заливай, недалеко ушел от нашего чина: камердинер тоже шестерка, что и официант. – То, да не то! Мы только у графов да князей, а к вам какой лапотник ни придет с деньгами, обязаны служить. – Видали и мы графов, почище ваших! А все-таки Куликову ты не родня! – Хочешь, сейчас напишу, да еще «ты» напишу. Пришли, мол, Ваня, тыщу. И пришлет. Поздно только теперь, тревожить неловко, а утром беспременно пошлю! – Да ты скажи уж начистоту, что за дело у тебя с Куликовым? – Много будете знать – скоро состаритесь! Сказано – дело, и довольно! – Вот видишь и врешь! Если б взаправду дело было, сказал бы, не утерпел бы, не такой ты человек: ты – хвастунишка. – Не могу сказать, потому чужой секрет. – Не таковский ты, чтобы чужие секреты беречь! Видно, у самого рыло в пуху. Откупается от тебя Куликов? Так? – Да что вы привязались? Я не спрашиваю, за что вас выгнали? – Мы, брат, ушли без убивства, а у тебя человека зарезали. Бог знает еще, кто зарезал! – Извини, и суд был, убийца Антон в каторгу пошел. – Один пошел, а другие, статься может, и не пошли. Дело темное. – Бросьте, – промычал Мартын, – не наше дело. Сыграем? Все одно в кредит сыграем, свои люди. Игнатий завтра тыщу получит, отдаст, а ты… – Не попросить ли мне у Игнатия оказать протекцию к Куликову: пусть писульку даст к ресторатору, он знакомство ведь имеет. – Не могим, чего не могим, того не могим! Тыщу могу, а писульки не могу. Андрей усмехнулся и достал из кармана колоду карт. – Кто банк закладывает? – Вот вам по красненькой для банка, – произнес Мартын, протягивая две десятирублевки. – А мы спать ляжем, – зевнула Настюша. – Марш по кустам! – скомандовал Игнатий. «Дамы» разбрелись по соседним кустам, подложив под головы подушки и покрывшись своими платками. Игнатий заложил банк, но Мартын сейчас же сорвал его. То же повторилось и с Андреем. Они выпили, и тогда Мартын сам заложил, но вместо денег вынул лист бумаги и карандаш. – На запись будем играть. Я тоже платить не стану. Отвечаю триста. Игра пошла азартная. Партнеры меньше 25 не писали. Игнатию не везло окончательно. Андрей играл вничью. Мартын утроил банк и передал следующему. Взошло солнышко, совсем стало светло, а товарищи все «резонились». Дамы мирно спали. Раздался протяжный рожок пастуха. Оживилось Горячее поле. Потащились в город за добычей безместные. – Пора, братцы, кончать, надо соснуть, – объявил Мартын. – Подводи записи. – Игнатий проиграл 922 рубля, Андрей выиграл 46 рублей. – Ай да Игнатий, молодчина, вот без малого тыщу и продул! Теперь хочешь не хочешь – посылай. – Сам пойду! Во как! Не токмо пошлю! Он встал, потянулся, зевнул. – А который теперь час может быть? – Солнце высоко, часов семь-восемь есть. – Пора идти, а то уедет… Я мигом… Вы меня здесь ждите… Приятели не дождались Игнатия, как осенью в «Красном кабачке» громилы не дождались Гуся. Куда делся Игнатий? Бедная Катя все глаза выплакала, ходила узнавать и получила тот же ответ, как когда-то громилы: – Вошел, но не выходил из дому. – Где же он? Куда делся? Никто не мог на это ответить. Жена Куликова говорила Степанову о каких-то стонах, мольбах, которые она слышала под землею, в подвалах, но… Есть ли какая-нибудь связь между этими стонами и участью Игнатия? Катя умерла в преждевременных родах. 15 Заговор С опухшей от нескольких ночей пьянства и оргий физиономией Иван Степанович вошел утром в кабинет тестя, где застал и жену. Петухов сидел, наклонившись над столом, а Ганя стояла возле, обвив его шею рукой. При появлении Ивана Степановича они оба вздрогнули. Старик теперь так же быстро разочаровался в зяте, как прежде быстро увлекался. Поводы и причины разочарования встречались на каждом шагу. У него точно открылись глаза. Прошлое увлечение казалось ему каким-то бесовским наваждением. – Сатана попутал: туман на рассудок навлек, – вздыхал часто Тимофей Тимофеевич, припоминая и взвешивая прошедшее. – И где я в нем солидность нашел? Трактиришка какой-то, да и тот в аренде! А степенность? По две ночи дома не ночует! И в деле ничего не понимает: что он с моим заводом в полгода сделал! Хоть совсем закрывай. – Здравствуйте, папенька, здравствуй, жена, – подошел к ним Куликов. – Здравствуй, зятек, – произнес Тимофей Тимофеевич, – а мы только что о тебе говорили; тебя не было два дня. – Я уезжал в Новгород по делам. – Видишь ли: уехал в Новгород и не сказал ничего! А завод? Так нельзя, мой милый, делать! Я пригласил вернуться на службу Степанова. – Пригла-си-ли! – вскрикнул Куликов, совершенно забыв свой нежный, минорный тон, и напускная улыбка исчезла с его лица, сделав его сразу суровым. «Ого, вот ты каков», – подумал старик, уловив это превращение, и проговорил громко: – Да, пригласил, и на днях он обещал вступить в управление; я предложил ему переехать назад в свою прежнюю квартиру. – Но зачем вы это сделали, разве вы не знаете, что я уволил его за непочтительность ко мне и я не могу быть с ним на заводе! – Да тебе и нечего там делать. Я попрошу тебя вовсе не вмешиваться в заводские дела. Ты мне запустил так завод, что я не узнал его после болезни! – Благодарю вас за аттестацию. Так что же прикажете мне делать в вашем доме? – Послушай, Иван Степанович, нам нужно с тобой серьезно переговорить, ведь я совсем не знаю, какие у тебя дела, чем ты занимаешься, что ты делал в Новгороде два дня, зачем туда ездил, да и ездил ли еще?! Я начинаю не вполне тебе доверять! Правда, я несколько поздно спохватился, но во всяком случае – лучше поздно, чем никогда! Куликов слушал молча, опустив голову: он успел овладеть собою, но все еще не мог прийти в себя от неожиданности. В последнее время у него промахи следуют за промахами: как мог он не позаботиться завести около себя на заводе «верного человека», то есть шпиона, который доносил бы ему все, что происходит?! Тогда он не попал бы впросак; а то у него нет кругом ни одного преданного человека, и он не в курсе того, что происходит. Слишком он понадеялся на себя, на свои силы! – Стыдно мне, старику, – продолжал Тимофей Тимофеевич, – сознаваться в легкомыслии, но я сознаюсь. Я не отпускал никогда кипы кож в кредит без того, чтобы не собрать предварительно подробных справок о покупателе, а тут отпустил самый драгоценный свой товар человеку, которого совсем не знал. Скоро пришлось мне каяться, но, увы, кажется, слишком поздно! Моему зятю за сорок лет, он успел прожить больше полжизни, а я не имею даже представления, как он прожил свою жизнь, кто, что, откуда он! Ты говорил мне о каких-то подрядах, делах, но все это неопределенно, неясно, без всяких осязательных фактов! – Папенька, вы напрасно себя вините и напрасно оскорбляете меня! Если бы вы располагали целой сыскной полицией, то и тогда ничего предосудительного не узнали бы из моего прошлого! Мое прошлое светло и ярко, как хрусталь! На мне нет ни одного пятнышка, и вы с первого знакомства узнали меня, поняли и оценили! Вы слишком мудрый и опытный человек, чтобы нуждаться в сыщиках для определения окружающих вас лиц. Но я решительно не понимаю, что за перемена произошла в вас по отношению ко мне?! Я ждал, как вы обещали, водворения мира, тишины, согласия, а выходит… Ганя, что произошло? – обратился он к жене, стоявшей все время молча, не переменив положения. – Я только что вошла и ничего сама не знаю, – прошептала она, не поворачивая головы.