– Ничего, мадам. Джейн Нил из Трех Сосен – ваша тетушка? – Да. А что? – К сожалению, я привез вам плохие новости. Ваша тетушка сегодня утром была найдена мертвой. – Не может быть, – ответила она, вкладывая в эти слова столько же эмоций, сколько проявляет человек, обнаружив пятно на футболке. – Сердце? – Нет. Она умерла насильственной смертью. Йоланда Фонтейн уставилась на него, пытаясь постичь услышанное. Она явно понимала значение отдельных слов, но все вместе они были лишены смысла. – Насильственной? Что это значит? Гамаш посмотрел на женщину, сидящую перед ним: маникюр, светлые волосы взбиты и уложены, косметика на лице, словно она в полдень собралась на бал. По виду ей было лет тридцать с небольшим, но косметика странным образом старила ее – возникало впечатление, что ей под пятьдесят. Она не производила впечатление человека, живущего естественной жизнью. – Ее тело нашли в лесу. Она была мертва. – Убийство? – прошептала Йоланда. – Мы точно не знаем, – возможно, несчастный случай. Насколько я понимаю, вы ее ближайшая родственница. Верно? – Да. Моя мать была ее младшей сестрой. Она умерла от рака груди четыре года назад. Они были очень близки. Вот так. Йоланда попыталась перекрестить пальцы, но длинные ногти цеплялись друг за друга, словно в марионеточной версии «Борьбы всех звезд»[25]. Она сдалась и внимательно посмотрела на Гамаша: – Когда я смогу попасть в дом? – Простите? – В Трех Соснах. Тетушка Джейн всегда говорила, что завещала дом мне. За свою жизнь Гамаш повидал немало горя, и люди реагировали на него по-разному. Его собственная мать, проснувшись рядом с умершим ночью пятидесятилетним мужем, в первую очередь позвонила парикмахеру, чтобы отменить назначенную встречу. Гамаш не судил людей по тому, как они реагируют на скорбную новость. И все же этот вопрос показался ему странным. – Не знаю. Мы там пока еще не были. Йоланда заволновалась: – Знаете, у меня есть ключ. Могу я поехать и навести там порядок, прежде чем вы войдете? Он задумался на секунду: наверное, такова и должна быть нормальная реакция агента по продаже недвижимости. – Нет. Выражение лица Йоланды стало жестким, она покраснела, как ее ногти. Эта женщина не привыкла слышать «нет». И еще она не умела владеть собой. – Я звоню моему адвокату. Этот дом принадлежит мне, и я не даю вам разрешения входить в него. Вам ясно? – Если уж речь зашла об адвокатах, вы, случайно, не знаете, услугами какого адвоката пользовалась ваша тетушка? – Стикли. Норман Стикли. – Голос ее звучал ломко. – Мы тоже время от времени пользуемся его услугами, когда нужно переводить деньги за недвижимость в районе Уильямсбурга. – Вы не дадите мне его координаты? Пока она своей когтистой рукой записывала для него адрес адвоката, Гамаш огляделся и заметил, что некоторые пункты в списках, висевших на доске «Продается», извещали о продаже наследственных владений – прекрасных, обширных семейных домов. Большинство предложений по продаже были довольно скромными. Йоланда продавала немало кондоминиумов и трейлеров. Что ж, кто-то должен был продавать и их, и, вероятно, для этого требовался куда более искушенный продавец, чем для продажи дома, построенного сто лет назад. Но чтобы сводить концы с концами, нужно продавать много трейлеров. – Прошу. – Она пододвинула к нему бумажку. – Мой адвокат позвонит вам. Оливье уже ждал Гамаша в машине. – Я опоздал? – спросил Гамаш, посмотрев на часы: они показывали 1.10. – Да нет. Даже немного раньше пришли. А мне нужно было прикупить лука к обеду. – В машине стоял отчетливый и довольно приятный запах. – И, откровенно говоря, я не думал, что разговор с Йоландой займет у вас много времени. – Оливье улыбнулся, трогаясь с места. – И как оно прошло? – Не совсем так, как я предполагал, – признал Гамаш. Оливье отрывисто хохотнул: – Эта наша Йоланда – та еще штучка. Она там не рыдала истерически? – Вообще-то, нет. – Сюрприз. А я думал, что на публике, да к тому же в присутствии полиции, она вовсю разыграет свою роль единственной наследницы. Она всегда предпочитает внешний эффект реальному положению дел. Я даже не знаю, понимает ли она вообще, что такое реальность, настолько она занята созданием собственного образа. – Какого образа? – Успешного. Ей необходимо выглядеть счастливой и успешной женой и матерью. – А разве не так же хотим выглядеть мы все? Тут Оливье смерил его лукавым и открыто гейским взглядом. Гамаш встретился с ним глазами и только теперь понял, что сказал. Он поднял брови, укоризненно глядя на Оливье, и тот снова рассмеялся. – Я хотел сказать, – улыбнулся Гамаш, – что у нас у всех имеется некий образ на публику. Оливье кивнул. Так оно и есть. В особенности в гей-сообществе, где ты должен быть веселым, умным, циничным и, самое главное, привлекательным. Если ты все время хмуришься, это раздражает. Это была одна из причин, по которым он уехал за город. Он чувствовал, что в Трех Соснах может попытаться быть самим собой. Вот только он никак не думал, что ему потребуется немало времени, чтобы понять, кто же он такой на самом деле. – Вы правы. Но в случае с Йоландой, как мне кажется, это гораздо глубже. Она как голливудская штучка. Фальшивый фасад – и полная пустота и уродство внутри. Легковесность. – А ее отношения с мисс Нил? – Они явно были довольно близки в детстве Йоланды, но потом случилась какая-то размолвка. Понятия не имею, что это было. Йоланда всех отфутболивает, но, вероятно, это было что-то серьезное. Джейн даже отказывалась видеть Йоланду. – Правда? Почему? – Понятия не имею. Возможно, Клара знает. Тиммер Хадли наверняка могла бы вам сказать, но она умерла. Опять это совпадение: смерть Тиммер в такой близости от смерти самой Джейн. – И тем не менее Йоланда Фонтейн, похоже, думает, что мисс Нил все свое состояние завещала ей. – Может, и так. Для некоторых родственные узы важнее всего. – Мне показалось, что ей очень важно попасть в дом покойной до того, как туда войдем мы. Вы что-нибудь можете сказать по этому поводу? Оливье задумался: – Не знаю. Сомневаюсь, что кто-то может ответить на этот вопрос, потому что никто не бывал в доме Джейн. – Как-как? – Гамашу показалось, что он ослышался. – Забавно, я к этому так привык, что даже забыл вам сказать. Да. Это единственный бзик, какой был у Джейн. Она пропускала нас в прихожую и кухню, но дальше кухни никто и никогда в дом не проходил. – Но Клара, наверное… – Даже Клара. И Тиммер там не бывала. Никто. Гамаш сделал себе заметку на память: заняться этим в первую очередь после ланча. Когда они приехали, у него еще оставалось несколько минут, и Гамаш устроился на скамеечке в центре луга, откуда наблюдал, как деревня Три Сосны живет и как она встречает смерть. Бен присоединился к нему на несколько минут, а потом потащил Дейзи домой. Перед тем как отправиться в бистро, Гамаш еще раз перебрал в памяти все, что удалось установить к настоящему времени, поразмышлял о том, кому могло понадобиться убивать доброту. Бовуар уже установил в отдельной комнате Оливье большую стойку, прикрепил к ней лист бумаги, рядом положил цветные фломастеры. Гамаш сел рядом с ним, посмотрел через стеклянные двери наружу. Он видел столики со сложенными зонтами над ними, а чуть дальше – реку Белла-Беллу. Он подумал, что она оправдывает свое название[26]. Комната заполнилась проголодавшимися и замерзшими полицейскими. Гамаш отметил, что агент Николь села в одиночестве, и удивился, почему она так сделала. Первым докладывал Бовуар, время от времени вгрызаясь в сэндвич с тонко нарезанными ломтиками ветчины, поджаренными, видимо, в кленовой подливке с медово-горчичной приправой, и в свежий круассан с состаренными кусочками чеддера. – Мы обшарили место преступления и нашли… – Бовуар сверился со своими записями, размазав капельку горчицы по странице, – три старые пивные бутылки. Гамаш поднял брови: – И все? – И еще пятнадцать миллионов листьев. Вот рана. Бовуар нарисовал кружочек красным фломастером. Полицейские наблюдали за ним без интереса. Бовуар опять поднял руку и начертил четыре линии, исходящие из кружочка, словно страны света на компасе. Несколько полицейских опустили сэндвичи. Их что-то заинтересовало. Рисунок был похож на грубо выполненную карту Трех Сосен. Глядя на жутковатую картинку, Гамаш размышлял, а не было ли это все-таки преднамеренным убийством. – Можно ли нанести такую рану стрелой из лука? – спросил Бовуар. Никто, похоже, не знал ответа на этот вопрос. «Если рана была нанесена стрелой, – подумал Гамаш, – то где же эта стрела? Должна быть в теле». Перед его мысленным взором возникло изображение из Нотр-Дам-де-Бон-Секур, церкви, в которую они с Рейн-Мари время от времени заходили. Стены там были исписаны фресками, изображающими святых на разных стадиях мучения или экстаза. Перед его мысленным взором предстал один образ. Святой Себастьян, скорчившийся от мучений, причиняемых множеством стрел, вонзившихся в его тело. Каждая торчала из его страдающего тела обвинительным перстом. Из тела Джейн Нил должна была торчать стрела, и эта стрела указывала бы на убийцу. Если бы ее убили стрелой, то не было бы выходной раны. А она была. Вот еще одна загадка.