– Куда это поставить, детка? Клара вытаращилась на цветы. Как и сама Мирна, ее букеты были громадными, пышными и неожиданными. В этой композиции присутствовали кленовые и дубовые ветки, тростник с речушки Белла-Беллы, протекавшей за книжной лавкой Мирны, яблочные ветви, на которых еще оставалось несколько яблок, и большие пучки трав. – Это что? – Где? – Вот здесь, в середине композиции. – Колбаса. – Обычная колбаса? – Угу, а посмотри-ка вот сюда… – Мирна ткнула пальцем в переплетение стеблей. – «Избранные сочинения У. Х. Одена[8]», – прочла Клара. – Ты шутишь. – Это для мальчиков. – А что там еще? – Клара обозрела огромную композицию. – Дензел Вашингтон. Только Габри не говори. В гостиной Джейн продолжала рассказывать историю: – …Потом Габри сказал мне: «Я получил удобрения для вас. Именно так Вита Сэквилл-Уэст[9] и носила их всегда». Оливье прошептал на ухо Габри: – Ты очень гомосексуален. – Разве ты не рад, что хотя бы один из нас таков? – Старая и удобная шутка. – Ну как вы? – спросила Мирна, выходя из кухни в сопровождении Клары, и обняла Габри и Оливье. Питер налил Мирне виски. – Думаю, у нас все в порядке. – Оливье поцеловал Мирну в обе щеки. – Удивительно, почему этого не случилось раньше. Мы здесь уже сколько живем? Двенадцать лет? Габри, набивший рот камамбером, кивнул. – И вот впервые за эти годы нас попытались унизить. В самый первый раз меня побили за неправильную ориентацию, когда я был еще мальчишкой, в Монреале, несколько взрослых дядек. Вот это был ужас. Все продолжали молчать, и лишь поленья потрескивали в камине, создавая звуковой фон для рассказа Оливье. – Они поколотили меня тростями. Забавно, но, когда я вспоминаю, это и было самым мучительным в том происшествии. Не синяки и царапины, а то, что, прежде чем ударить, они тыкали в меня тростью. – Он показал рукой, как они это делали. – Словно я не человек. – Это необходимый первый шаг, – сказала Мирна. – Они сначала как бы обесчеловечивают жертву. Ты это хорошо объяснил. Она знала, о чем говорит. До своего приезда в Три Сосны Мирна работала психотерапевтом в Монреале. И, будучи чернокожей, часто видела на лицах людей то единственное в своем роде выражение, которое появляется, когда на тебя смотрят как на мебель. Рут обратилась к Оливье, меняя тему разговора: – Я была в подвале и нашла там кое-какие вещички. Подумала, может, ты продашь их для меня? Подвал Рут был ее банком. – Прекрасно. Что за вещи? – Да кое-что из рубинового стекла… – О, замечательно. – Оливье любил цветное стекло. – Ручное дутье? – Ты что, меня за идиотку держишь? Конечно ручное дутье. – Ты уверена, что они тебе больше не нужны? – Оливье всегда задавал этот вопрос своим друзьям. – Прекрати меня об этом спрашивать. Думаешь, я завела бы разговор, будь у меня какие-то сомнения? – Старая сука. – Шлюха. – Ну хорошо, расскажи мне о них, – сказал Оливье. Вещи, которые Рут доставала из подвала, и в самом деле были невероятными. У нее словно имелась нора, прорытая в прошлое. Там было много мусора вроде старых сломанных кофеварок и перегоревших тостеров. Но от большинства других вещей у Оливье сердце заходилось. Корыстный торговец антиквариатом в нем (а эта личность составляла гораздо бо?льшую часть его существа, чем он готов был признать) был в восторге оттого, что имеет эксклюзивный доступ к сокровищам Рут. Ему иногда снились сны наяву об этом подвале. Но если сокровища Рут возбуждали его, то при мыслях о доме Джейн он просто слюной истекал. Он готов был убить, чтобы увидеть, что там у нее за кухней. В одной ее кухне антиквариата было на десятки тысяч долларов. Когда он по настоянию паникера Габри впервые появился в Трех Соснах, то чуть не потерял дар речи, увидев линолеум в прихожей Джейн. Если у нее прихожая – настоящий музей, а кухня – сокровищница, то что, черт возьми, скрыто в других помещениях? Оливье выкинул из головы эту мысль, подумав, что его, скорее всего, ждет разочарование. «IKEA». И ворсистый ковер. Он давно уже перестал спрашивать себя, почему Джейн никогда никого не приглашает за распашную дверь в ее гостиную и дальше. – Что касается удобрений, Джейн, – сказал Габри, согнувшись всем своим мощным телом над одним из пазлов Питера, – то я смогу доставить их вам завтра. Вам нужна помощь по саду? – Нет, там уже почти все сделано. Но наверное, в последний раз. Мне это становится не по силам. Габри с облегчением услышал, что его помощи не требуется. Разобраться с собственным садом тоже требовало немалых трудов. – У меня есть много деток розового алтея, – сказала Джейн, вставляя на место кусочек пазла с голубым небом. – А как вам понравились бархатцы? Что-то я их у вас не заметила. – Я их сажал прошлой осенью, но они никогда не называли меня мамочкой. Вы мне еще не дадите? Могу поменять на монарду. – Боже, не делайте этого. Монарда была цукини цветочного мира. Она играла значительную роль на осеннем базаре и была незаменима в костре на День благодарения, от нее исходил сладковатый запах бергамота, а потому возникало ощущение, будто во всех домах деревни заваривают чай «Эрл Грей». – Мы рассказывали о том, что случилось сегодня после вашего ухода? – театральным голосом сказал Габри, отчего все уши в комнате насторожились. – Мы готовили горошек для вечера… Клара закатила глаза и прошептала Джейн: – Должно быть, потеряли открывашку. – …и тут раздался звонок и появились Мэтью Крофт и Филипп. – Не может быть! И что дальше? – Филипп пробормотал: «Я сожалею о том, что случилось утром». – А вы что ему сказали? – спросила Мирна. – Мы сказали: «Докажи это», – ответил Оливье. – Не верю! – вскричала Клара со смехом. – Поверь, я так и сделал. В его извинении не было искренности. Он сожалел, что его поймали, и беспокоился о последствиях. Но я не поверил, что он раскаивается в содеянном. – Совесть и трусость, – сказала Клара. – Ты это о чем? – спросил Бен. – Оскар Уайльд говорил, что совесть и трусость в сущности одно и то же. Мы не совершаем преступления не потому, что этого не позволяет совесть, – мы просто боимся быть пойманными. – Интересно, так ли оно на самом деле, – сказала Джейн. – А ты могла бы? – спросила Мирна у Клары. – Совершить преступление, если бы я знала, что оно сойдет мне с рук? – Изменить Питеру, – предложил Оливье. – Ограбить банк. А еще лучше – украсть работу другого художника. – Да все это детские игрушки, – фыркнула Рут. – Нет, давайте уж для примера возьмем убийство. Могла бы ты наехать на кого-нибудь своей машиной? Или отравить кого-нибудь? Или сбросить в Белла-Беллу во время половодья? Или же… – она огляделась вокруг, на ее озабоченном лице играли теплые отблески пламени из камина, – или же мы могли бы поджечь дом и не спасти людей. – Кого ты имеешь в виду, когда говоришь «мы», белая женщина? – спросила Мирна. – Если по правде, – сказала Клара, – то я, пожалуй, смогла бы все, кроме убийства. – Она посмотрела на Рут, которая заговорщицки ей подмигнула. – Представьте себе мир, в котором ты можешь делать все что угодно. Что душа пожелает. И тебе все сходит с рук, – сказала Мирна, снова возвращаясь к теме. – Какая власть в твоих руках! Кто бы не поддался соблазну в таких обстоятельствах? – Джейн не поддалась бы, – уверенно заявила Рут. – А вот что касается всех остальных… – Она пожала плечами.