— Но ведь меня… — Минц прикусил язык, безвольно присел на краешек стула, плечи опали, и перед Путилиным теперь сидел маленький несчастный человек. — Я знаю, что вас там не было. Но чтобы выгородить себя, Сенька во всем обвинит вас. — Но ведь я был на станции, когда совершалось смертоубийство. Иван Дмитриевич откинулся на спинку кресла. — Зачем надо было проливать столько крови? — Я не знал… Я все рассчитал до минуты, они должны были войти в дом и сразу до Федьки, связать, забрать деньги, золото, и пока Веселый освободился бы, эта троица уехала бы в столицу, а там их не найти. Притом Федька никогда бы не пошел в полицию, вы же знаете, что он скупал краденое. Но все пошло не так, как запланировано, это Сенька мне назвал приметы человека, на которого я должен был указать. — Как же Петр Трофимович? — Сенька упустил, а я не догадался. — Почему Сенька хотел сделать Прохора козлом отпущения? — Не знаю, спросите у него. — Ради чего все затеяно? — Деньги. — Десять убитых. — Это все Сенька. — Но вы же его надоумили совершить налет? — Но убивал-то он? — Теперь Сеньке до конца дней не выйти с каторги, там и подохнет, как собака. — А я? — Это решит судья, согласно закону… Глава первая Иван Дмитриевич Путилин ИВАН ДМИТРИЕВИЧ ПУТИЛИН, сын небогатого коллежского регистратора, волею судеб, а больше благодаря природной сметливости и железной хватке, недавно назначен был статским советником. Ныне он восседал за большим столом мореного дуба в кожаном кресле, отороченном полосками бархата, и писал срочную депешу всем полицейским частям и участкам Санкт-Петербурга о задержании некоего господина. На миг он задумался, скользнул взглядом по стене соседнего дома, которая смутно проступала за окном сквозь неплотно прикрытые шторы, и вписал в казенную бумагу фамилию злоумышленника. «Ежели будет тот обнаружен, то непременно схватить», — закончил он письмо. По другую сторону стола на стуле с обивкой коричневого шелка и высокой резной спинкой застыл помощник начальника сыскной полиции Михаил Силантиевич Жуков, или просто Миша, молодой человек двадцати трех лет. Невзирая на молодость, были у него врожденное чутье, медвежья хватка и сообразительность, что должны быть присущи чиновникам, поставленным на страже закона, чтобы за каждое свершенное злодеяние преступник, кем бы он ни был, понес заслуженную кару. Иван Дмитриевич протянул депешу. Миша уже был на ногах. — Какие будут поручения? — Сначала отправь, — указал рукой на дверь Путилин, иди, мол, и придвинул к себе новый лист с гербом в верхней части. Когда Миша закрыл за собою дверь, Путилин сделал попытку скрыть раздражение и поднялся с кресла, с шумом оттолкнув его, так что оно чуть не упало на пол. Начальник сыска подошел к окну, сквозь щель между шторами залюбовался жизнью столицы. Вот там идет лоточник, выкрикивая хвалу своему незаменимому товару. Иван Дмитриевич был в этом уверен, хотя не слышал голос лоточника, да голова полицмейстера была занята иным… Вот, цокая железными подковами, проскакала лошадь, понукаемая извозчиком, спешащим доставить нетерпеливого седока… Вот идут по спешным или неспешным делам люди… Однако Ивану Дмитриевичу не было никакого дела до суетливого бытия городской жизни, он думал совсем о другом. Дело, что давно тревожило его, занимало все его время, вопреки сложившемуся правилу не оставлять без присмотра ни единого злодейского происшествия в столице… В дверь раздался дробный стук. Путилин не отвечал, но спустя полминуты раздался повторный, но уже более настойчивый стук. — Войдите, — повышая голос, чтобы услышали за дверью, наконец произнес он. В кабинет, щелкая каблуками по дубовому паркету, вошел дежурный чиновник с военной выправкой — штабс-капитан Орлов, бывший командир роты в пехотном полку. — Господин Путилин, — начал штабс-капитан с официального приветствия, — в дежурной комнате молодой человек хочет заявить о свершенном преступлении, но готов говорить только с вами. — Что за человек? — Мне кажется, он не в себе. На улице двадцатиградусный мороз, а он в легком пальто. — Половина столицы одета не по погоде. Дежурный чиновник на миг смутился. — Что с ним еще не так? — Болезненная бледность и безумный взгляд… — Ладно, зови, — махнул рукой Путилин и вернулся к своему горемычному креслу, едва не пострадавшему от начальственного невоздержанного поведения. Через несколько минут — за это время хозяин кабинета собрал бумаги на столе в одну стопку — раздалось несколько ударов, и распахнулась дверь. Дежурный чиновник вошел первым, обернулся к молодому человеку и произнес: — Проходите, господин Путилин вас ждет. Порог переступил высокий, болезненного вида человек, двадцати двух-трех лет. Сразу бросилось в глаза его узкое удлиненное лицо со впалыми щеками, бледными до прозрачности, с черными пробивающимися волосками на подбородке. Карие глаза с какой-то поволокой смотрели из-под длинных ресниц. — Добрый день! — поздоровался начальник сыска после повисшего в кабинете неловкого минутного молчания. Дежурный чиновник вышел и тихо прикрыл за собой дверь. — Что вас привело ко мне? — вновь нарушил молчание Путилин. Молодой человек в самом деле был не в себе. Наконец, он опустил правую руку в отвисший карман серого суконного пальто и сделал несколько шагов, остановившись только тогда, когда его путь преградил стол. — Арестуйте меня, — совсем тихо выдавил он. — Простите? — Иван Дмитриевич не совсем уловил его слова и хотел убедиться в истинности произнесенной речи. — Я — убийца. — Садитесь, — указал рукою на стул хозяин кабинета и продолжил: — Как мне к вам обращаться? — Важно не имя, а то, что я совершил злодеяние, и вина жжет меня изнутри, — он указал рукой на грудь. — Больно вот тут. — И когда вы его совершили? — Два дня тому, — незнакомец хотел достать что-то из кармана, но его попытки были тщетны. Наконец, сжав обескровленные губы, он нахмурил и без того пересеченный глубокой морщиной лоб, взял себя в руки и, выудив из кармана, положил на стол трехвершковое толстое металлическое кольцо. — Вот этим я ударил Катю. — Где произошло печальное событие? — У Николаевского моста. — Что же там с вами стряслось? — Разрешите присесть? — Будьте любезны. Молодой человек опустился на стул, словно внезапно обессилев. — Так о чем это я? — он поднес руку ко лбу. — Ах да, меня зовут Василий Осипов, с детства Васенькой кличут… Извините, но скажите, о чем это я?.. Да, да… Николаевский мост, два дня тому. Вы простите, но я плохо себя чувствую, знобит что-то. — Может быть, Василий, вам надо отдохнуть? — Нет-нет, я должен вам все рассказать. Два дня тому моя любезная Катя сказала, что не будет больше жить со мною. Это как удар молнии среди ясного неба. Я был расстроен, схватил первое попавшееся под руку и ударил ее в висок. Она так, бедняжка, и обмякла. И чтобы она никому не досталась, я ее в прорубь… — Василий, вы говорите, два дня прошло. — Два, точно два… Я эти дни по городу ходил, с собаками спал, чтобы теплее было. И кольцо в кармане таскал, боялся к нему прикоснуться, даже когда руки мерзли, в карман не опускал… — Как фамилия Кати? — Не помню, — он поднял руку с отогнутыми двумя пальцами, — два дня силился вспомнить, но никак. Словно кто стер. — Понятно, — Иван Дмитриевич дернул шнурок, закрепленный у правой ножки стола, чтобы вызвать дежурного чиновника. Тот не заставил себя ждать. — Отведи Василия Осипова в камеру, — распорядился Путилин, — и позови мне кого-нибудь из агентов.