— Да. — Он способен на причуды? — О нет! Он вполне серьезный человек, в последнее время его всецело занимала учеба в Технологическом институте. — У Василия были еще знакомые по имени Екатерина? — О знакомых не могу сказать, но его матушку тоже назвали Екатериной. — Где она сейчас? — Год тому умерла. — Сегодня утром Василий Осипов явился в отделение и дежурному чиновнику заявил, что два дня тому у Николаевского моста он ударил железным кольцом в висок знакомую барышню и, чтобы скрыть преступление, утопил тело в проруби. — Не может такого быть! — вскочила она, прикрыв ладонью рот. — Кого же он убил? — Он сказал, что вас. — Меня? Меня? Но я же, я… — Да, поэтому я поинтересовался о его фантазиях. — Где Василий? — Он у нас, и боюсь, что его состояние вызывает глубокое беспокойство. Он нуждается в первую очередь в помощи врачей, его помутившийся рассудок не отличает реальности от фантазий. — Бедный Вася! — в ее руке, как у фокусника, из ничего возник белоснежный платочек, которым она вытирала появившиеся из глаз слезы. Иван Дмитриевич приказал Соколову, чтобы тот привел Осипова. Через пять минут, в течение которых в кабинете висела тишина, каждый был занят своими мыслями, дверь после двух-трех ударов открылась, и первым вошел Осипов со впалыми щеками, покрытыми многодневной щетиной, казавшейся грязным налетом, и остекленевшим пустым взглядом из-под густых бровей. — Катя, ты уже вернулась? — бесцветным голосом произнес он. Она же в изумлении смотрела на вошедшего, наверное, впервые увидела его в таком состоянии и небрежной грязной одежде. — Тебе не больно? — сказал он, обращаясь, скорее всего, в пустоту, потому что смотрел куда-то в стену. — Василий, — Иван Дмитриевич обратился к нему, но взгляд молодого человека по-прежнему оставался направлен в стену, — ты узнаешь Катю? — Да, я ее убил два дня тому. — Я жива! — воскликнула девушка. — Ты снова пришла ко мне, — его губы безжизненно зашевелились, словно это он вернулся с того, неведомого нам света, — я рад тебя видеть, скоро мы встретимся. — Иван, — Путилин обратился к Соколову, — бери сани и вези господина Осипова в больницу Николая Чудотворца на Пряжку. Когда в сопровождении агента Василий был уведен, Иван Дмитриевич обратился к Екатерине. — Госпожа Извицкая, я думаю, вашему жениху больше требуется помощь доктора, нежели сыскной полиции. Хрупкие плечи девушки всякий раз вздрагивали при всхлипывании, маленькими ладошками она закрывала лицо. Глава вторая К чему приводят ночные прогулки РЕСТОРАЦИЯ ГОСПОДИНА ДАВЫДОВА, что находилась на Владимирском проспекте, напротив Стремянной улицы, была известна петербуржцам как «Давыдка», или, с легкой руки завсегдатая — литератора Слепцова, «Капернаум», прозванная в честь города, упоминаемого в Новом Завете как любимое местопребывание Иисуса Христа. Тем самым Слепцов давал самую лестную характеристику заведению. В первый зал можно было войти с улицы и, не снимая верхней одежды, пройти к большой стойке, где услужливый официант мог налить рюмку водки и поднести к ней на белой с каймой тарелке пирожок для закуски, откланяться и покинуть заведение. Хотя второй зал и не привлекал посетителей особой роскошью, но его отличительной чертой был поставленный у стены длинный стол с рядом чернильных приборов для господ литераторов, журналистов, художников и иных деятелей научного труда, которые здесь же иногда, когда не хватало времени, за рюмкой водки писали срочные статьи. В редкие дни за столом не появлялся Лесков, в прошлом году опубликовавший отдельной книгой свой роман «На ножах», коим событием сам автор был крайне недоволен, выражая свое негодование — редактор так приложил руку к правке, что Николай Семенович не узнал своего романа. Терпигореву, недавно возвратившемуся из ссылки, и Тургеневу приходилось прилагать большие усилия, чтобы гасить невольный гнев довольно известного в России литератора… Ныне же за соседним с литераторами столом сидели надворный советник Сергей Иванович Левовский, чиновник Экспедиции заготовления государственных бумаг, и ротмистр 8-го Уланского Вознесенского Его Высочества Принца Александра Гессенского полка Илья Николаевич Торонов, пребывающий в отпуску. Левовский смаковал из высокого бокала французский кларет, перед ним стояли тарелки с бараньими ребрышками, отбивной из телятины и твердыми итальянскими сырами. Его же приятель пристрастился в полку к русской водке, и перед ним возвышался запотевший графин, рядом стояли рюмка, две икорницы, квашеная капуста, нарезанная тонкими кусками буженина и соленые грибы. Чиновник после второй бутылки вина чувствовал себя благостно, дела на службе шли прекрасно. Сергей Иванович со дня на день ожидал новой должности, что сулило немалую прибавку к жалованию, которого в последнее время не хватало из-за пагубного пристрастия к карточной игре. Он с превеликим удовольствием прикладывался к высокому бокалу, наполненному рубиновым терпким напитком, забывая о закусках. — Завидую тебе, — Сергей Иванович крутил между пальцами ножку бокала, едва не выплескивая на белоснежную скатерть вино, — у тебя интересная жизнь: служба, походы. Шашку пристегнул — и вперед, а у меня… — он махнул рукой, едва не опрокинув графин. — Сергей, не завидуй, — Торонов перехватил пытавшийся упасть графин и, словно фокусник, наполнил из него рюмку до краев, — я бы с превеликим удовольствием поменял свою службу на твою, ты уже надворный, скоро станешь коллежским, а мне до полковника… Эх! — Что ты? Просто ты не представляешь. Каждый день одно и то же: копаешься в кипах бумаг, пишешь бесконечные отчеты, никому не нужные доклады.… Перестань упоминать о моем сидении в присутствии, мне становится от самого упоминания плохо, хотя лукавлю, и в моей службе есть некоторое разнообразие. Когда-нибудь я тебе расскажу об одном дельце, но как-нибудь потом, а теперь давай лучше за тебя, за твои походы и армейский дух, — он поднял бокал. — Что ж, присоединяюсь, — Илья Николаевич с хитрецой прищурил правый глаз, — а как продвигается дело с Марьей Николаевной? — Думаю, на Пасху ты не откажешься поприсутствовать на нашей свадьбе, — расплылся в улыбке Сергей Иванович и поднес бокал к стоящей на столе рюмке, которую подхватил Торонов. Они звонко чокнулись. Одним глотком Сергей Иванович проглотил огненный напиток и закусил паюсной икрой. — А почему ты раньше не приглашал меня сюда? — Илья Николаевич сделал ложечкой круг в воздухе. — Знаешь, мне нравится чувствовать себя причастным к русской литературе, что порой рождается за тем длинным столом, — он украдкой указал на соседний стол. — Там собираются литераторы и журналисты, чьи имена у нас на слуху. После службы хочется возвышенного, почувствовать себя человеком, а не бумажным червем. Кстати, ты видишь, вон сидит один с левого края с русой бородкой? — Вижу. — Так это автор «Отцов и детей»… — Извини, Сергей, но я не любитель книг, поэтому мне, что отцы, что дети, одного поля ягоды. — Ладно, забудь. А когда тебе в полк? — попытался перевести беседу в другое русло Левовский. — Умоляю, не напоминай мне о службе, — рука опустилась на левую сторону груди, а лицо скривилось, будто Илья Николаевич съел лимонную дольку. — Не буду, не буду, — открестился от приятеля Сергей Иванович, — только и ты не говори мне о моей. — Договорились. — Еще по одной? — Я по армейской привычке только «за», — он приложил два пальца к виску и отсалютовал, как польские офицеры, — кстати, если задумаю выйти в отставку, в твоем ведомстве не найдется теплого местечка для бывшего офицера? — После того, как я получу новую должность, смогу помочь старому приятелю. — За дружбу. — За дружбу. Около часа ночи, когда приятели расплатились, одарив официанта щедрыми чаевыми, и вышли на опустевший Владимирский проспект, морозный воздух наполнил грудь и заставил придержать дыхание от резкого вдоха. — Сани? — Нет, — ответил Сергей Иванович, — я предпочел бы пешую прогулку, после долгого сидения требуется размять ноги. — По такому морозу? — Какой мороз? — Левовский скривил губы. — Ныне хоть зима пришла, в прошлую так до Рождества снега не было, одна слякоть. Выпадет и растает, все мостовые были залиты грязью. Поневоле вспоминаешь годы, когда пробирался на горку, утопая в снегу, что заваливал город по колено. — Ах, детство, детство, — поратовал Торонов. — Не тереби беззаботных воспоминаний… На Стремянной улице им не встретилось ни одного человека, появилось чувство, что город опустел и они остались одни во всей столице. Приятели не видели, как из ресторана господина Давыдова вслед за ними, поднимая бобровый воротник, вышел высокий человек в темном пальто, подбитом медвежьим мехом. Он не таился, улица и без того была плохо освещена, а в темных местах он вообще был не заметен. Человек продолжал идти сзади, наблюдая за приятелями и прислушиваясь к каждому слову. На Николаевской Торонов остановил приятеля. — Мне налево, тебе, как я понимаю, направо. — Точно… Может, ко мне? — Сергей Иванович предложил ротмистру. — У меня найдется бутылочка хорошей домашней настойки, присланной из дома. У следующего за ними человека вдруг быстро застучало сердце, но ответ принес облегчение: