Нет, с мозгами у этой скотины точно не все в порядке. Только подумать, он рубашку, которой я полы мыла, на кровать притащил и на меховом одеяле, или как оно называется, разложил! И теперь сердито на меня шипит, клешней над этой тряпкой размахивая. – Нельзя было этой рубахой пол мыть? – предположила я и по разъяренному фырканью поняла, что угадала. – Но она же старая, посмотри – на локтях потерта, и ворот тоже… Там в шкафу много хорошей одежды, не переживай, когда хозяин комнаты вернется, он про это старье и не вспомнит! Услышав мои объяснения, Фуссо просто озверел от ярости – подскочил к шкафу, выхватил несколько первых попавшихся вещей и вмиг взбешенно искрошил их на лоскутки. «Черт, наверное, эта рубашка как-то связана в его примитивном мозгу с хозяином комнаты», – расстроилась я. Может, именно ее тот надевал, когда выводил Фуссо на прогулку… или кормил… не важно, но его злость мне понятна и близка. Точно так же я до сих пор свято храню мамину перчатку, которую она случайно оставила в прихожей в тот проклятый день, и папины домашние очки, он их терял по пятнадцать раз за вечер. – Слушай, зая, а давай я ее отстираю и попробую зашить, раз она тебе так дорога? – чувствуя свою вину, пытаюсь договориться с чудищем, все-таки нам еще долго общаться придется… надеюсь, что долго. Но он мне, похоже, не поверил. Или не понял, что я сказала? Рубашку, то есть теперь уже половую тряпку, утащил в дальний шкаф и там спрятал, а к дверце шкафа скамеечку приставил, единственную, которая в комнате была не из дерева. На ней до этого горшок с полузасохшим растением стоял, теперь он в угол задвинут. В полной оторопи от его выходок направляюсь назад к диванчику за рюкзачком и нечаянно обнаруживаю, что на столе неизвестно когда появились тарелки, вилки, кувшинчик с кружкой, а самое главное – прикрытые крышками горшочки и миски, которых там раньше не было. Обед! Вот это хорошая новость! Немного поздновато, но лучше уж поздно, чем никогда. Без излишней скромности шлепаюсь на стул и начинаю снимать крышки. Уговаривать поесть меня не придется, да на самом деле и некому. Наверное, еду принесли, когда я спала. Могли бы и разбудить ради такого благого повода. В одной из мисок обнаружились булочки, вполне земные на вид. В другой – нечто, отдаленно похожее на кашу. В небольшом горшочке – какой-то то ли суп, то ли соус. А в последнем, широком и низком, горшке – несколько румяных кусков жареного мяса, от одного вида которых я пришла в отличное расположение духа. Вот теперь я согласна и взаперти посидеть, с таким-то меню. Знакомое шипение раздалось рядом, едва я взяла в руки двузубую вилку с непривычно длинной ручкой и положила на взятую из стопки тарелку булочку. – Фуссо, – чувство вины еще не выветрилось из моей души, – хочешь кушать? Наколов на длинную вилку самый большой кусок мяса, протягиваю монстру, и он мгновенно исчезает в страшной пасти. Следующий кусок кладу на свою тарелку, но молниеносное движение клешни в тот же миг отправляет его следом за первым. «Ну ничего, там еще достаточно», – успокаиваю себя, потянувшись к горшку. Злобное шипение и клацнувшая по вилке клешня заставили меня отшатнуться. А монстр ловко подхватил со стола горшок и мигом вывалил все его содержимое в огромную пасть. «Ничего себе выходки!» – поглядывая на ополовиненные зубцы вилки, ошарашенно вздыхаю я, наблюдая, как Фуссо бросает в рот булочку, потом сует кончик клешни в кашу и, зачерпнув как ложкой, отправляет неизвестную еду себе в рот. Последним взмахом вылив себе в рот содержимое кувшинчика, монстр великодушно пододвигает мне оставшиеся булочки. – Спасибо, – язвительно фыркнула я, но отказываться не стала. Хоть какая-то еда. Жаль, запить нечем, впрочем, я не неженка, могу и просто водой, в интернате не раз приходилось. А Фуссо уже до блеска вылизал длинным раздвоенным языком миски и кувшинчик и, сложив клешни на пузе, успокоенно застыл подле шкафа, где спрятано его сокровище. Засов на двери загремел, когда я уже давно доела булки и запила их водой, налитой из крана в ванной. Вкусной, как из теткиного колодца, – воняющую хлоркой воду из интернатских кранов, которую все мы постоянно пили, с ней и рядом не поставить. Вошедшая в комнату Биша, демонстративно поджав злые губы, молча собрала со стола пустую посуду и ушла, не удостоив меня даже взглядом. Но мне было как-то поровну ее выступление, после еды снова неуклонно потянуло в сон, хотя я вроде особой засоней никогда не была. Добредя до облюбованного диванчика, укладываюсь на прежнее место и подтягиваю на себя меховое одеяло. Хоть на улице весь день светит летнее солнце, в комнате довольно прохладно. От каменных стен, что ли? Странное состояние полусна постепенно охватило меня: вроде все слышу и даже вижу сквозь полуприкрытые веки, но почему-то не могу ни двинуться, ни заговорить. Бряцанье засова доносчиком сообщает о пришедших гостях, а шорох шагов – о том, что они совсем близко. И хотя я все слышу и понимаю, но не могу шевельнуть даже пальцем. А что самое странное, несмотря на ясные мысли, исчезли все эмоции, и я больше не испытываю ни страха, ни возмущения. Словно это не меня изучающе рассматривают, словно засушенную бабочку, холодные кукольные глаза и другие, непроницаемо-черные, как космос. И не в моем, грубо выдернутом из-под головы рюкзачке копаются чужие бестактные руки. Непонятное оцепенение позволяет мне только отстраненно фиксировать эти действия, не оставляя никакой возможности на них ответить. – Она точно ничего не чувствует? – словно продолжая начатый разговор, спрашивает уже знакомый голос, странным образом подрастерявший изрядную долю своей мелодичности. – Как камень, – в низком взрыкивающем голосе молчуна звучит презрительная нотка. – Тогда, может, сейчас?.. – Хозяин не договорил, но я почему-то отлично поняла, что мне очень не понравилось бы продолжение фразы. Если бы я могла хоть что-то чувствовать. – Что, так не терпится опробовать новую игрушку? – язвительно бурчит черноглазый, копаясь в рюкзачке, похоже, он не очень-то пресмыкается перед прекрасным принцем, не иначе как друг или сообщник. – Но денек все же придется подождать, завтра ночью полнолуние, к тому же равноденствие, силы будут на пике, самый благоприятный момент. – Все шутишь, – зло цедит Роул. – Что тут пробовать? Быстренько отделаться, и пусть себе зреет. – Быстренько не выйдет, – гнусно хихикнул черноглазый. – Нужно, чтобы с гарантией. Иначе придется до осени ждать – столько времени впустую. – Ладно, будет тебе с гарантией, – так же пакостно ухмыльнулся хозяин. – Ну почему так не везет? Была бы парнем, сразу бы и слили, такой потенциал! – Зря жалуешься, зато этот вариант самый безотказный. Сливание – вещь капризная, не всегда удается. – Кому ты рассказываешь, – фыркнул Роул, – сколько раз мимо уходило. Ладно, идем, там еще троих привезли, проверить нужно. Может, еще переодетая ведьма найдется, посимпатичнее этой. – Нет, ты неисправим, – пытаясь выколупать стекло из папиных очков, бормочет его друг, и я отстраненно думаю, что убила бы его, если бы могла испытывать хоть какие-то эмоции. – Даже в таком серьезном деле не можешь не думать о бабских прелестях. Он пренебрежительно бросил очки в рюкзачок и так же небрежно сунул его мне под голову. – Ну не все же такие… – язвительно начал было Роул, но враз осекся под тяжелым взором черных глаз, мне это хорошо было видно. Его сообщник как раз стоял перед моим диваном, меряя принца вовсе не дружеским взглядом. Возле шкафа очень кстати злобно зашипел Фуссо, словно чем-то рассерженный, и друзья сразу расслабились. – Да он, похоже, и впрямь предан тебе как собака, – с притворным изумлением пробурчал черноглазый и направился к двери. – А куда ему деваться? – довольно заржал шагающий следом Роул, и дверь за ними захлопнулась. Фуссо покинул свой пост возле шкафа, дотопал до диванчика и, осторожно прихватив клешней одеяло, натянул мне до подбородка. Потом направился к окнам, в которых пламенело закатное зарево, и плотно задвинул шторы, погружая комнату в темноту. «Значит, считает, что мне нужно спать», – поняла я. Мысли текли в голове непривычно ясные и логичные, все, что произошло в этой комнате, казалось понятным, как задачка для второго класса. И даже слишком понятным: вернись ко мне в эту минуту подвижность и эмоции, уже резала бы на полоски нарядные рубахи из шкафа и плела веревку. Я в каком-то фильме видела, как это делается. Хотя зачем мне веревка? Если я даже не знаю, как открываются окна и куда они выходят. Если по закону Марининых книжек фэнтези – то должны в сад, где никогда никто не гуляет, а если по закону подлости – во двор, полный охраны. И почему мне вчера не пришло в голову выглянуть в окно? Не мучилась бы сейчас напрасными предположениями. Однако мозг, подстегнутый снадобьем, которое, несомненно, я сжевала с булками, не хотел отдыхать и десятками изобретал и обосновывал планы побега и спасения от грязной и унизительной процедуры, неминуемо надвигающейся на меня вместе с грядущим днем. Однако ни один из этих планов детальной проверки не прошел. Во всех имелось несколько слабых мест, но одно было общим – мое абсолютное незнание местности и обычаев этого мира. Явно враждебного по отношению к таким, как я. Глава вторая День второй, очень тревожный Проснулась я внезапно и сама сначала не поняла, отчего. Вытаращила глаза, попробовала подвигать руками и ногами… Пальцы шевелятся, ощущения вернулись, по крайней мере, тревога и страх – так точно. Даже внутри все похолодело и сжалось, когда вдруг сообразила – вот оно, началось. Связали и тащат, почему-то вниз животом, на алтарь, наверное, или где это у них происходит, издевательство над людьми. А я даже закричать не могу. Нет, что на помощь тут звать бесполезно, и сама отлично понимаю, но завыть, заорать от ужаса, от отчаяния… да просто в знак протеста! Спасите! Не хочу! Не надо! Боги, если вы есть, умоляю, верните меня обратно! Я буду мыть полы и доить козу по пять раз в сутки. А в искупление своей легкомысленной выходки стану каждый день ходить по улицам и всем малолетним дурочкам, решившим, что они уже умные, независимые и прекрасно проживут без помощи и защиты родичей, объяснять, доказывать, втолковывать, как малышам, сколько гнусных подлецов и ужасных ловушек ждет их на пути к самостоятельности. Конечно, не все в них попадут, но если бы люди заранее знали, как страшно и больно, когда злая судьба выбирает именно тебя. Как невыносимо хочется вернуться в ту простую жизнь, что еще вчера казалась такой скучной и серой. Как жутко сжимается сердце от мысли, что завтра взойдет солнце, а ты его уже не увидишь. И что тетка еще много лет будет шарить в прибитой к калитке старой сумке в надежде на письмецо от беспутной Катьки. Я замычала от горя и отчаяния, пытаясь поведать чужому, безразличному к моей судьбе миру всю глубину своей боли и ненависти. Просто не могла не ненавидеть тех, кто собирался сделать со мной нечто грязное и мерзкое. В ответ меня крепко стукнули по спине и молча потащили дальше. Да бейте, бейте! Теперь уже все равно. Я замычала еще сильнее и получила еще один увесистый тумак. И порцию злобного, противного… но такого знакомого шипения, что очередной вой сам застрял в горле. Подожди, Катька, подумай немного. Раз тебя тащат не слуги к хозяину на алтарь или в спальню, а Фуссо, то значит… А может, ничего это и не значит. Вполне вероятно, именно монстр и занимается в этом дворце переноской тяжестей, вон он какой здоровенький. Тогда, может… может, уже все было и тебя за ненадобностью отдали монстру на пропитание? Хотя нет, сообщник вроде сказал, что я должна созреть. Интересно, для чего? Черт, вчера вечером, когда во мне не было эмоций и не шевелились пальцы, так замечательно работала голова, а сегодня она тяжелая и тупо ноет, впрочем, как и все тело. Еще бы не ныть, если оно намертво перетянуто веревками и некоторые так впились в кожу, что под ними все занемело. Интересно, куда меня можно столько времени тащить? Теперь смутно припоминается, что и во сне давили на меня веревки и мир мягко качался, словно я ехала в электричке. – М-му… – мычу потише, но очень жалостно. Покачивание, как будто в ответ, становится более резким и отрывистым, словно вагон запрыгал на непрерывных стыках. Похоже, мой личный транспорт прибавил ходу. И это, конечно, имеет какое-то значение, вот только головная боль становится все нестерпимее. Точно так же, как в тот единственный раз, когда я умудрилась напиться. Мои родители никогда не зависели от стадной привычки пить спиртное по любому поводу. Хотя что-то в красивых бутылках в серванте всегда стояло, только меня тогда это еще абсолютно не интересовало. А вот прошлым летом на дне рождения у Ленки, что живет в крайнем доме на другом конце хутора, я первый раз попробовала водку. И вроде не ведусь никогда на подначки, а тут как черт вселился. А все Ленка, неизвестно с чего вдруг пригласившая нас со Светкой и Олеськой, хотя и не особо мы дружили с ней до этого. Несколько раз, похихикивая, прошлась на тему правильных малолеток, которые крепче «фанты» ничего во рту не держали, ну я и обозлилась. Доказывать начала, вот и додоказывалась… До сих пор без содрогания даже на пиво смотреть не могу. Хорошо, что к тому времени Олеська уже отцу втихаря позвонила. Он и примчался на тракторенке. Выматерил по-черному матушку именинницы, загрузил нас кучей в кузов и развез по домам. Тетка меня целую ночь поила какой-то гадостью и иначе, как пьянью подзаборной, не величала. Только когда я немного оклемалась и начала засыпать, она ушла по делам, с тихим вздохом бросив на пороге странную фразу – вроде того, что не по рангу ей такая должность. Тогда я так поняла – тетка жалеет, что забрала меня из интерната, а вот теперь начинаю сомневаться, о том ли вообще была речь. Вагон трясти перестало, заскрипело и зашуршало что-то невидимое, обдало лицо свежим воздухом… и тут меня уронили. Очень грубо уронили, на что-то твердое, хотя вроде и невысоко. Я возмущенно взвыла от боли, жалея о невозможности от души выругать подлого монстра, обращающегося с девушкой как с мешком овса, но он опередил меня, зашипев так свирепо, что я невольно стиснула губы. Кто знает, что там у него на уме? Лучше не сердить, может, дольше проживу.