* * * Скелет прислушивался к дыханию «однопалатника». С того самого раза, когда сосед душил его подушкой, он каждую ночь долго ждал сна, да и спал тревожно, часто выныривал из забытья с распахнутыми глазами, сдерживая рвущийся из глотки крик. Почему-то Скелет был уверен, что если он еще хотя бы раз нарушит сон Тузова, тот может продержать подушку у него на лице минутой дольше, и тогда… Казалось, что толстолобый отморозок способен даже на большее. Иногда Скелет не мог уснуть из-за болтовни здоровяка во сне. Не то что бормотал, а взаправду общался с кем-то, как будто бы не спал вовсе. Сначала Скелет даже подумал, что сосед решил среди ночи поговорить по телефону с девушкой, но нет: слишком уж тягучими выходили слова, слишком долгие повисали паузы. Сосед уговаривал собеседницу, потом причмокивал, будто бы целовался, а Скелет лежал под одеялом, глядел в потолок блестящими глазами и ждал, ждал, боясь вырубиться. Ибо тогда он захрапит, а сосед проснется и… Еще здоровяк угрожал кому-то, чуть ли не рычал как пес. Одними разговорами толстолоб не ограничивался. Скелет в первый раз замер от страха, думая, чем же он провинился и как будет отбиваться, не удавят ли его совсем. Но потом понял, что сосед ходит с закрытыми глазами во сне. Останавливается, как будто разглядывает стены, ощупывает, проверяет. Походит к окну, трогает подоконник и раму, мацает стекло и несет что-то совсем уж неразборчивое. Все это нагоняло жуть, и один раз Скелет попросил, чтоб его перевели в другую палату, но свободных мест не оказалось. Да и объяснить причину, почему у него возникло такое желание, он толком не мог. Точнее, боялся сказать правду. Вдруг медсестра сообщит соседу? Впрочем, что если она УЖЕ сообщила? Тогда ему вообще нельзя спать. Так он и лежал, думая о всяком, совсем забыв о своих болячках (единственный плюс), но в конце концов, начинал моментами проваливаться в сон, неглубоко, будто бы пробивал ногами тонкую корочку льда на болоте, выныривал, и опять хрустел осколками. Засыпал Скелет более-менее крепко только перед самым рассветом. Еще удавалось поспать днем. Больше всего любил Скелет отсыпаться, когда сосед куда-то надолго отлучался. Здесь не очень-то следили за больными, так что при желании и возможности, можно было уйти после утренних процедур, хотя и существовал формальный запрет. Но сосед ускользал на выходные, так как в это время больные в сущности были предоставлены самим себе. Если вечером в пятницу уйти, то никто тебя не хватится два дня. Остаются, конечно, дежурные медсестры, но они более тщательно штудируют книги и сканворды, нежели коридоры и палаты. Вот тогда-то Скелет и обретал душевный покой. И как же он не хотел, чтоб наступал вечер воскресенья… Сосед иногда возвращался с царапинами на лице, иногда с обломанными ногтями, почти всегда в грязной одежде. Один раз Скелет увидел грязные кроссовки, которые толстолоб не успел замыть в туалете. Скелет почему-то сразу вспомнил, как они с отцом ходили на рыбалку и возвращались примерно в таком же виде, и как тогда ворчала мама, но тут же замолкала, увидав улов. Когда они возвращались грязные и без рыбы, да еще и пьяного отца шатало будь здоров — вот тогда мама устраивала знатный скандал. Что поделать, не всегда идет клев. Скелет вздохнул. Слушая бормотания соседа, и укрывшись с головой, он попытался ни о чем не думать. * * * Когда Турка узнал о новом скандале, сотрясшем школу, он удивился лишь тогда, когда понял, что замешан в нем новый историк. Андрей-как-его-там — Турка даже не запомнил отчество, — совсем не походил на маньяка-педофила. Хотя справедливости ради стоит сказать, что почти так всегда и бывает. Но… внешний вид одно, другое дело, что и поведением историк не выделялся, разве что уж был как это… чересчур агрессивным? Но многие учителя повышают голос, здесь ничего такого нет. В то, что он пытался изнасиловать Алину, как говорят, тем более не верилось. Воскобойникова та еще фантазерка. Только зачем ей это? Больше взволновал Турку конверт и листок бумаги, которым перед ним тряс отец. Мысли с утра путались, глаза слипались, проснуться мозгу мешали утренние мартовские сумерки. Уже декада прошла, но никакого намека на окончание зимы. — Что это?! Вот так ты, значит, учишься? Вот так ты взялся за ум? — Пап, смысл кричать? Дай я посмотрю, что там. — Смысл кричать? — отец вытаращил глаза. — Ты что, обдолбался? — мужчина схватил его за предплечье и стал выкручивать, сильно сжимая пальцами. — Показывай вены! Вены показывай! — Пап, я не колюсь! — Какого черта тогда они хотят? Господи… Это хорошо, что мать до сих пор в больнице! Что бы с ней стало, будь она дома? Турка не знал, что ответить, потому что понятия не имел, что там за конверт нашел отец. — Дай я посмотрю, что там. — Убери руки! Ты мне должен сказать, что с тобой происходит. Почему ты где-то пропадаешь, с кем ты связался? — Да ни с кем я не связывался. Я ездил к девушке! — Ты же говорил, что она пропала? — прищурился отец. — Лена или как ее там? Ты говорил, что она пропала. — Она пропала, а я к другой ездил. К подруге! — быстро пояснил Турка. — Дай я посмотрю, что в этом сраном конверте, пап. — Разговаривай нормально! Не со своими дружками общаешься, а с отцом. Турка несколько раз глубоко вдохнул и на мгновение почти поверил, что это сон. Потом моргнул и сказал: — Так… мне можно глянуть? Отец сунул конверт и листок в руки сыну и вышел из комнаты. Турка быстро пробежал глазами текст, ничего не понял — прочитал еще раз. Тут же холодело в груди и стало понятна реакция папы. Турку вызывают давать показания. Почему повесткой? Черт знает. А если вызывают в участок, то нужно брать с собой отца. Он еще раз перечитал, убеждаясь, что понял все правильно. Отца нашел на кухне — тот разбивал яйца на разогретую сковороду. Он даже не взглянул в сторону парня. Отложил скорлупу, полез в шкафчик за солью. — Па, тут ничего криминального. Отец посыпал шкворчащую яичницу солью, убрал солонку. — Это не связано с тем делом, па. Она же забрала заявление. Это как раз про Лену, они ее ищут и опрашивают свидетелей. Я же не виноват, что знаю ее. Ничего страшного тут нет, нам просто нужно съездить, ну… чтоб я побеседовал с ними в твоем присутствии. Да я уже с ними общался! Они в школу приезжали. — Почему они тогда вызвали тебя так? — Не знаю. Может, ездить задолбались. Я правда не знаю. — Ладно. Отлично. Кстати, конверт валялся под калиткой. Наверное, в щель почтальонша забросила. Я на него даже наступил. Ты точно уверен в том, что говоришь мне правду? — отец лопаточкой поколдовал над яичницей и убавил пламя конфорки. — Уверен. Ничего такого я не делал, честно! — Понятно. Ладно, извини, что наорал, — пробормотал отец. — Но если выяснится что-то такое… Не обижайся. Ты ведь почти взрослый и я надеюсь, что ты отвечаешь за свои слова. — Я-то отвечаю. Но откуда мне знать, что они там придумали? — дернул плечом Турка. — Хочешь, я тебе по дороге расскажу все, что знаю? — Лучше уж ты мне расскажи, чем я потом буду краснеть в отделении. Яичницу будешь? — Ага. Отец филигранно раскидал глазунью по тарелкам. Они оба сели за стол, и отец замер: — Стоп! А школа? А хотя ладно, занятия потерпят… — Да, и еще… у нас там препод, историк… Его типа, тоже обвиняют, что он перед Восьмым марта… Ну, Воскобойникову зажимал в туалете. Или что-то такое. Ну, и она вроде как подтверждает, я не знаю, что там было. Отец замер с открытым ртом, вилка с кусочком белка застыла на полпути. — Погоди… Учитель?.. Историк? Что за бред… Что у вас происходит в школе?! Охренеть можно. И погоди, погоди, а что он сам говорит? Как его зовут? — Да не помню, ну Андрей там какой-то, Романович или Викторович, не помню. — И… что он говорит в свое оправдание? — пробормотал отец. — Типа зашел в туалет, увидел, что ученица лежит без сознания и начал делать ей непрямой массаж сердца, искусственное дыхание. Ну, это больше на правду похоже. — Наверное. Они с минуту молча двигали челюстями, погрузившись в мысли. Потом отец сказал: — С другой стороны, зачем бы девчонке оговаривать препода? — Чтоб привлечь внимание, — пробубнил Турка, с набитым ртом. — Она типа… идиотка, короче. Звезда. — С ума сойти… — вздохнул отец, качая головой. — Ладно… Маме мы ничего не говорим. Одеваемся, едем, беседуем с милицией. Вперед! * * * — Если вы что-то знаете, то лучше не лукавить, — выдохнул дым сквозь ноздри Стриженный. — Так будет только лучше для вас.