— Мне обдумать все нужно… и в Англию ехать, — ответил после продолжительной паузы Мерик. — И не только ты, я отправлю с тобой людей, дам соболей, чаю, будет что принести в дар моему венценосному брату Якову, — отвечал я. Посол ушел. Я потратил три часа своего драгоценного времени на то, чтобы опутать Мерика, и словесными кружевами и заинтриговать цифрами, которые рисовали будущее Англии, если она будет торговать с Россией, как рай на Земле. Конечно, не все так очевидно, и я шел на условия, которые, во-многом, невыгодны России. Но тут нужно было понимать, что для того, чтобы побудить европейскую страну основательно влезть в торговые дела с Россией, нужны такие условия, которые вызовут обильное слюновыделение у элит европейской державы и непроизвольное потирание ладоней в предвкушении куша. Россия, для пока не слишком-то и образованной Европы, далека и стала действительно известна только после того, как Иван Грозный замахнулся на Ливонию, которая, впрочем, так же очень далека от развивающихся европейских государств. Сейчас начинается эпоха, когда государство лишь тогда влияет на международную повестку, если есть флот или непосредственная граница с иными государствами Европы. У моего же государства еще есть очень сложные отношения с Югом, отсюда Россия и ассоциируется, как некая полустепная держава. Да, ничего, прорвемся. Деньги нужны, — это конечно. Но переплата англичанам или еще кому — меньшее зло, чем пытаться только своими силами начать рывок в развитии. Петру пришлось опираться на европейцев, ломать через колено мировоззрение русского народа. Попробую обойтись без излишеств и поэтому… не хочется, но нужно — сегодня я отправляюсь на богомолье в Троице-Сергиеву лавру. Буду поддерживать реноме православного монарха. Ксения уже дня два молится в Новодевичьем монастыре с будущей свекровью Марфой-Марией Нагой. * * * Между Брянском и Стародубом 23 августа 1606 года Победа никогда не бывает полной, если ею не воспользоваться. Разбить войска Лжедмитрия удалось, но много банд разбрелось по округе. Что же касается претендента на трон, самоназванного царя Димитрия, то он оказался живучим паразитом, и даже отрубленная по локоть правая рука и потеря крови не отправили Богданку к его еврейскому богу. Да, как выяснили чуть позже, раздев мерзавца, товарищ был обрезан, что более чем указывало на то, к какому народу относился Богданко, несмотря на то, что его имя было вполне славянское. В Литве немало евреев, многие из них порядочные люди, но для того, чтобы вписаться в экономическую и общественную систему, порой евреям приходилось внешне становится христианами, при том, чтобы тайно молиться Яхве. Масштабы разорений русских земель, князь Дмитрий Михайлович Пожарский осознал только на следующий день, после сражения под Брянском. Только людей, не военных, а мирян, которые были поверстаны в рабов, оказалось более двух тысяч человек. В основном, это были женщины, молодые, привлекательные, женщины. Были и мужчины, которых использовали на строительных и любых хозяйственных работах. И что делать с этими людьми, Пожарский не знал. Женщины держались особкой, мужчины, бывшие только что сами рабами, осуждающе смотрели на тех представительниц слабого пола, защитить которых не смогли. Более того, мужики плевались в сторону женщин. Не менее брезгливо смотрели и на баб воины. Во время войны мужчиныстрадают больше? Весьма спорный вопрос, если только мужчины не те, которые ни в коем случае не дают своих женщин в обиду, дерутся за своих жен, сестер, матерей до конца и с остервенением. Другой категорией были пленные. Куракинское войско, которое ранее самоуверенно пошло бить, казалось, сиволапых разбойников, еще вчера тянувших крестьянское тягло, недооценило участие профессиональных воинов на стороне Лжедмитрия. Самоуверенность никогда не бывает во благо. И теперь почти две с половиной тысячи, некогда русских воинов, а нынче, голодранцев, так же ставили перед Пожарским вопросы. Что получалось? Куракин приказал убить людей государя, он же, по словам опрошенных, собирался идти воевать Димитрия Иоанновича, а теперь те люди, которые были готовы убивать природного царя, пленники и их освободил Пожарский. Отпускать? Оставлять в плену, но уже у себя, или использовать, требуя крестоцелования истинному царю? Но они же русские воины? И сам Пожарский вернулся к Димитрию Иоанновичу при спорных обстоятельствах. Да, он не хотел вступать в бой с войском бежавшего царя, но… А еще проблемы с провиантом и фуражом. Ртов прибавлялось, а продуктов особо не было. Оказалось, что у Лжедмитрия, намечалось напряжение с этим. Округа была ограблена под чистую, а базы, центра, от куда могли прийти обозы, не было. С Литвы не снабжали войско Лжедмитрия. — Милетий Ярофеевич, — обратился Пожарский уже ко второму воеводе своего войска Дворянинову. Первый героически погиб, а этот… не нравился он Пожарскому, выжил. Пожарский обратился к заместителю и внутренне скривился, так ему не нравилось называть выскочку по имени-отчеству. — Ты занимаешься пошуком татей и кабы всех изловил! А я ухожу в Москву. Беру с собой токмо своих личников да литовских коней и брони гусарские, остальные войска тебе отставляю. Полоняных вслед за мной отправь под охраной, — дал распоряжение князь. Пожарский спешил лично сообщить сеунч, благую весть о победе, государю. За время, что прошло с окончания сражения, особенно после того, как похоронили павших, князь постепенно пересматривал свое отношение к победе. Дмитрию Михайловичу уже не казалось, что он победил как-то не так, что победа стала, словно, поражение. Находилось немало людей, которые поздравляли, восхваляли князя, постепенно уверяя того, что лучше провести бой, чем это было, невозможно. И теперь Пожарский стремился оставить рутину на выскочку Дворянинова, а сам поспешить в столицу, не забыв прихватить самое ценное, что было добыто — гусарские кони и гусарские же доспехи. Коней, оставшихся в живых было двести тридцать два — целое состояние. Доспехов, было больше. Не то, чтобы Дмитрий Михайлович захотел забрать себе и коней и отличные гусарские доспехи. Он хотел, даже не так, мечтал, создать подобное польско-литовским гусарам, войско, но уже русское. Ранее это было просто невозможно дорого, сейчас же самое дорогое, что есть у гусара, в наличие. И князь гнал от себя мысли о том, насколько же непросто выучить гусара. Уже на выезде из Брянска, когда начал накрапывать небольшой дождик, грозящий перерасти в ливень, Дмитрия Михайловича догнал вестовой и передал бумагу. По мере чтения приказа, Пожарский менялся в лице и проявлял нетерпение, желая на ком-нибудь сорваться. — Сеунч отменяется! — зло сказал воевода. — Взять всех конных, да и стрельцов и выдвинуться к Болхову, перекрывая все дороги в Литву. Пришло сообщение от Захария Ляпунова. Государь, напутствуя князя Пожарского перед походом к Брянску, говорил, что такие вести могут быть и Дмитрию Михайловичу предписывалось исполнить все то, о чем в письме будет написано, словно то его, царская, императорская, воля. И вот этот очередной выскочка, Ляпунов, которого и в местнической книге нет, приказывает князю, в крови которого есть частичка Рюрика. Однако, теперь стало понятно, пусть и не до конца, почему в войске самозванца не было Александра Лисовского. Захарий Ляпунов и Заруцкий все-таки загнали этого польского хищника в ловушку и ему, Пожарскому, следует поспособствовать, чтобы зверь не вырвался из клетки. * * * Москва 23 августа 1606 года Григорий Петрович Шаховской находился в растерянности. Он теперь стольный воевода. Такой должности ранее не было, но, что именно делать понимал, как и осознавал, ставший высоким, свой статус. Это стремительный рост. Такое место по местничеству Григорию Петровичу не занять было никогда в жизни. Но все меняется, государь-император меняет устои и, если ранее Шаховскому это определенно не нравилось, теперь он решил во всем и всегда поддерживать своего государя. Вдруг, как только государь сообщил о назначении, Григорий Петрович понял, что рядом с таким царем его может ждать большое будущее. Но теперь обозначились сложности. Через седмицу после того, как Димитрий Иоаннович вновь сел на царский стул, Шаховской, не получив ожидаемых благ, стал задумываться о правильности решения присоединиться именно к этому претенденту на русский трон. Григорий Петрович был уверен, что это, только и исключительно, его участие решило исход противостояния Тульского Димитрия и Василия Шуйского. И что он получил? Даже Захарий Ляпунов, и тот стал приближенным царя и много, даже слишком много, разговаривал с государем, да все наедине, тайно. Предатель Скопин-Шуйский стал тем, кем хотел быть Шаховской — головным воеводой. Пожарский получил войска и пошел добывать себе славу. А Пожарский, тот, за кого Шаховской просил царя, также мог считаться предателем. А он, Григорий Петрович, все еще оставался только лишь одним из воевод, да еще и без назначений в войска. Хотя б воеводой над столичными стрельцами назначили, но нет, — воевода без войск. И тогда Шаховской стал искать того, кто будет точно недоволен воцарением Димитрия Иоанновича. Единственно, к кому можно было обратиться, так это к бывшему патриарху Гермогену. Григорий Петрович немного знал характер этого человека и понимал, что Гермоген не станет мириться с тем, что его подвинули. Было странно для Шаховского, почему Димитрий Иоаннович так спокойно оставил в покое бывшего патриарха, при этом опозорив того, громогласно заявляя, что Гермоген был самозванцем. Священнику предписали отбыть в Табольск, но Гермоген не спешил, отговариваясь тем, что ему нужно закончить дела. Потом бывший патриарх самоустранился и молился, пребывая то в одном монастыре, то в ином. Это уже сейчас патриарх Игнатий разослал вестовых по обителям с требованием не привечать Гермогена. Но государь, то ли не решался отправить стрельцов, чтобы те насильно сопроводили священника в Сибирь, может, не хотел вызвать недовольство некоторых епископов, которых успел приблизить деятельный Гермоген, то ли вовсе забыл об этом вопросе. Шаховской же не напоминал государю. Гермоген отказался помочь Шаховскому и войти с ним в сговор, отговариваясь тем, что он, мол, смиренный, не собирается восставать супротив царя. Однако, через некоторое время, к самому Шаховскому подошли люди и задали откровенный вопрос. И Григорий Петрович ответил, что да, он готов работать против Димитрия Иоанновича, но за это требует чин головного воеводы. Стоит ли упоминать, что Шаховскому пообещали все, о чем он просил? Но не был столь наивен Григорий Петрович, он потребовал гарантий. Единственной гарантией могла стать встреча с тем человеком, который готовил заговор. Встречи не случилось, но Шаховскому передали письмо, в ходе чтения которого все стало понятно… Романовы… Это они мутят воду и во главе всего стоит митрополит Филарет, который уехал в Ростов и, казалось, только и занимается тем, что молится, да шлет здравицы государю. Письмо после прочтения сожгли. Теперь Григорий Петрович Шаховской шел на встречу с человеком, которого в будущем назвали бы связным. Стольный воевода шел сказать, что отказывается от сотрудничества, чтобы от него отстали, и тогда и он не будет выжигать крамолу и не расскажет никому. Теперь, после того, как Шаховской стал очень значительным человеком в империи, он с превеликим удовольствием уничтожил бы всех, кто готовит заговор. Он добился и чина и статуса столь большого, что не смог бы, если не противоречить системе местничества, при любом ином государе. Но как уничтожить гнездо созревающего заговора, если не знать всех птенцов и воронов, которые в там гнездуются? Ну убьет он Филарета и тех людей, которые с ним общались и советовали, что дальше? Сколько еще знатных родов замешаны в заговоре? Немало должно быть обиженных, даже Нагие не заполучили то, на что рассчитывали после возвращения Димитрия Иоанновича. Так что на Шаховского могли указать, как на участника заговора. Да, он тогда расскажет, что Филарет строит козни против царя. Но где доказательства против Романова? Только слова обиженного Шаховского? Хотя и против него может быть мало свидетельств. И за лучшее в этой ситуации разойтись миром, так считал Шаховской. И Григорий Петрович шел на ранее запланированную встречу с конкретным предложением, что называется «ни нашим, ни вашим». Он молчит о заговоре, при этом не проявляет активность в поиске тех, кто напал на семью царского телохранителя, ну а его никто не трогает и более не беспокоит. — И что, боярин, ты стал воеводой в стольном граде и нынче в зад возренуться решил? Отринуть уговоры наши? — спросил человек, имени которого Шаховской не знал, но постоянно держал связь именно с ним. — И вам в том благо. Мне крамолу изводить в Москве. А я очи свои прикрою… — озвучил, как думал Шаховской, неоспоримый аргумент. — Ты не сладил и с тем, кабы подобраться к самозваному вору. И мальчонку не скрал, кабы Егора-рынду подвязать на убийство вора. Сам же сказал, что с казаков он, чужой, станет супротив самозваного царя, — задумчиво говорил человек Филарета. — Трое моих людей полегло там. И не тебе, указывать… — не успел договорить Шаховской, как кинжал вонзился ему в спину, а после, когда Григорий Петрович собирался закричать, уже его собеседник резким движением перерезал горло стольному воеводе. — Вот же… токмо стал воеводой в стольном граде, так и все, не нужно ему! — усмехался Иван Лыков, после посмотрел на своего брата, который вышел из тени и вынул свой кинжал из спины мертвого Шаховского. — Все верно сделал ты. На нас могли выйти, не этот, так иной, Ляпуновы. А работать еще есть с кем. Все ж злато чудо сотворяет. — И двери отворяет, — подобрал рифму, чем часто сам себя развлекал, дворянин Степан Лыков, лично обязанный и преданный Ивану Никитичу Романову. Братья не стали избавляться от тела, но не побрезговали обокрасть стольного воеводу. Обшаривая одежду и даже снимая сапоги, Лыковы размышляли почему Шаховской пришел один, хотя мог и людей привести. И пришли к выводу, что о предательстве убитого никто более не знал, иначе сопровождение было бы обязательно. — Плохо это, работаем с остатним человеком при государе, — сказал старший брат Иван. Глава 7 Глава 7 Болхов 23 августа 1606 года — Степан Иванович, окстись и доверься. Все буде добре, — обращался Захарий Петрович Ляпунов к воеводе Болхова Степану Ивановичу Волынскому. — Захарий Петрович, да, кабы не бумага от Государя, уж, прости, но откровенно, и говаривать с тобой не стал бы. Так что, ты прими яко неизбежное то, что я не останусь в стороне, а буду участвовать в том подлом бою, что ты измыслил. Волынскому было крайне непривычно подчиняться человеку, чьего имени нет в местнической книге. Однако, данный факт не становился непреодолимом препятствием. Находясь чуть ли ни с рождения в разных местах службы отца, а после и в городах собственных назначений, Волынский был лишен спесивости, гонорливости и являлся более практичным человеком. Пребывая постоянно во фронтире, на границе со Степью, весь род Волынских привык не выпячиваться, а исполнять свою работу. — Пойми, Степан Иванович, ты можешь помешать моему замыслу. Окромя того, ехать ты должен: государь вызывает тебя, братов твоих и батюшку в Москву. Думаю я, что возвысить вас хочет государь-император, — Ляпунов продолжал уговаривать болховского воеводу — Понимаю я. Лисовский уже хаживал со своим отрядом бод Болховым. — Кабы было у меня пять сотен казаков да стрельцов, вышел бы в поле биться. Токмо не с тремя сотнями выходить супротив более тысячи конных, — не унимался Волынский. — Добре. Отбери лучших пять десятков, токмо сам в бой не иди, государь будет недоволен, коли помрешь, — Захарий Петрович махнул рукой. Захарий Ляпунов и воевода Волынский стояли на деревянной стене небольшой крепости в Болхове. Они вышли туда, чтобы убедиться, что все казаки попрятались в лесах и не отсвечивают. Никак нельзя было спугнуть Лисовского. Полковник Александр Лисовский был неуловимым. Казалось, тысяча двести человек — это уже немалое, по современным реалиям, войско, должно было медленно передвигаться. Те же казаки могли настигнуть и разбить. Любого… но не Лисовского. Он никогда не оставался на одном месте более, чем на два дня. Маршруты отхода и набегов, очень тщательно продумывались, никаких обозов и два-три заводных коня у каждого бойца. И многие кони, по крайней мере, у польско-литовской части отряда, были благородных пород, можно сказать, гусарскими.