Так что похоронили и Петра Ивановича Буйносова-Ростовского, и Василия Григорьевича Долгорукова по прозвищу Чертенок, и много иных. Особенно мне было обидно за Григория Борисовича Долгорукого Рощу. Этот человек в иной истории был героем обороны Троице-Сергиевой лавры, а сейчас пошел по кривой дорожке и был одним из главных, кто готовил мое свержение. — А это кто такой? — удивился я увиденному. На Соборную площадь, когда я уже возвращался в Кремль, выехала процессия. Видел я некогда, в иной жизни, кортежи и президента России и белорусского Батьки, однажды, при выполнении некоторого задания, лицезрел и чуть ли не сотню автомобилей сопровождения американского президента. Вот такая ассоциация и родилась, когда я наблюдал, как едет некто. Золоченая, а, может, и золотая карета, еще две кареты, не менее двух сотен вооруженных всадников, по богатому вооруженных. Все с пистолями за поясами, а это уже немалый показатель, дорогие, в бархате тигиляи, или, сверкающие даже при высокой облачности, бахтерцы. Кони… отдельная песня. У всех были просто отличные ездовые животные, насколько я стал разбираться в этом. Каждый всадник демонстрировал на себе стоимость вооружения и коня, не менее, чем в триста рублей. Умножаем на две сотни, столько насчитали воинов — шесть тысяч рублей без учета коней и карет. Это очень много! — А, ну, прочь! — кричал мужик на коне, который скакал впереди процессии и расчищал путь. Это он так МОЕМУ телохранителю! — Охренеть! Вроде я царь, или чего-то не понимаю! — пробурчал я, всматриваясь в происходящее. — А, ну, охолони! — кричал Али-кассимовец, который командовал охраной на выезде. — Прочь! — не унимался незнакомый наглец. Признаться, я даже чуть растерялся. Вот, думаешь, что ты самый крутой в песочнице, у тебя лучшие формочки и красивая лопатка для песка, а приходит мальчик с пультом от квадракоптера — и все, ты уже не крут, и дети из песочницы тебя не замечают. Так что? Это по Москве гуляет мальчик с пультом от квадракоптера? — Государь, мы уходим иным путем! — строго сказал подъехавший ко мне Али. Я подчинился. Охрана, особенно на выезде, главнее охраняемого объекта. Пусть учатся быть профессионалами. И я согласен, что идти на конфликт с этим некто, нельзя. Мы в меньшинстве, и дело даже не в этом. Если присутствует лишь гипотетическая угроза для охраняемого объекта, при этом существует простой способ избежать опасности, это нужно сделать. — Едем! Али, оставь кого, кабы прознали все о том, кто это вообще такой, — велел я. И без моего указания, быстро, на рысях, один из телохранителей отправился в Кремль, чтобы предупредить охрану. Все-таки двести прекрасно вооруженных воинов, да с пистолями и с луками — это сила. И, если я не знаю, кто так может разъезжать, то потенциальная опасность. Не страх это, а выстраивание системы охраны и поведения в различных ситуациях. Будем считать, что сейчас происходят учения и проверка моих телохранителей. На подъезде в Кремль меня встречала рота мушкетеров. Так все всполошились, что взяли под охрану ворота в московскую крепость. — Кто голова сегодня? — спросил я, спешиваясь у крыльца грановитой палаты. — Григорий Петрович Ляпунов, — отвечал, встречающий меня, Лука. Через пару минут прибежал и Григорий Петрович. — Дождись Али, он скажет, что, да как. Токмо отправь кого к Ефиму Бутурлину, кабы свой стрелецкий приказ по-тихому поднял. Також своих конных дворян подведи в Кремль, — приказывал я младшему из братьев Ляпуновых. Кроме как арестовать всех этих воинов сопровождения, да привести ко мне того дельца, что разъезжает по Москве, словно хозяин, иных решений я не видел. Еще нужно расследование, чтобы выяснить, кто пропустил в город этот отряд. На всех дорогах в Москву стоят посты, они проверяют телеги, смотрят на людей. К примеру, нельзя въезжать в Москву более, чем с одним пистолем, и то, коли дворянского сословия, пищали и мушкеты запрещены. И таких ограничений еще немало. Чтобы не было серьезных городских бунтов, в столице регламентируется оружие. Боярам ограничивается количество боевых холопов и их вооружение. Потому и имеет место ужесточение провоза вооружения. Я придерживаюсь того понятия, что только государство имеет право на насилие. И чтобы не было иначе, нужно ограничить оружие у обывателей. Через час я уже знал, кто это так пафосно разъезжает по Москве. Наконец-таки, прибыли Строгоновы, дядя Максим Яковлевич и племянник Андрей Семенович. — Лука! — прокричал я из своего кабинета. — Государь-император! — материализовался царев дьяк, но привычнее, — секретарь. — У нас все ладно по Строгоновым? — спросил я. — Так проговаривали уже, государь, ты говорил, что того хватит для разговору, — Лука пожал плечами. — Свиту Строгоновых арестуют, а их самих я жду послезавтра, пусть им передадут, — повелел я, и вновь склонился над нарисованной мной же карте, в очередной раз напрягая память, силясь вспомнить, где именно располагались на Урале медные и железные руды. Очень нужны железо и медь, а Строгоновы, насколько я был осведомлен, сели на земли, все больше собирая у себя крепостных крестьян. Занимаются солью, да сельским хозяйством. А недалеко от их владений, даже в центре вотчин, есть медь, но заводов, хоть какой добычи, не ведется. Почему? Недостаточно прозорливы или слишком традиционные и неповоротливые? В любом случае, мне нужны там или другие люди, или более активные Строгоновы. При этом не важна фамилия, важнее потоки меди, железа, чугуна. Ну, и серебро… Ходят слухи, что Строгоновы добывают серебро. Исходя из того, что я увидел на улицах Москвы, этот пафосный выезд, денег у них очень, ну очень, много. Но не сразу встречусь с теневыми русскими олигархами, а помурыжу. Мало того, лебезить перед этими дельцами хитрозадыми не стану. Есть кое-что на них, а главное — мое недовольство. *………*………* Москва 5 октября 1606 года — Спаси Христос, Ксения! — благодарил я жену, принимая на руки комочек счастья. Супруга молчала, хотя краешки губ стали чуть раздвигаться, чтобы явить мне улыбку, но Ксения сдержалась. Да и ладно. Мне теперь есть, кого любить в этом мире, мою Машеньку. — Государь-император, кормилице пора чадо подать, — прервала мое любование дочерью, головная мамка [по сути, главная няня]. — То, что я повелел, исполняете? — строго спросил я, все же передавая Машу мамке для кормления. — Да, государь-император, — отвечала дородная Прасковья, «Фрекенбок» моей дочери. Было в ответе Парашки недовольство. Я требовал вымывать, минимум раз в день, детскую горницу водой с щелочью, протирать водкой мебель, дезинфицировать руки прежде, чем брать ребенка, обязательно подмывать теплой водой после каждой «неожиданности» и еще ряд не советов, а чётких указаний к действию, особенно по питанию. А то уже и сальце соленое ребенку совали в рот, своего рода замена соски, и хлеб давали, да как… жеванку, когда мамка пожует хлеб, да ребенку в рот вкладывает. Я даже приказал овес максимально измельчить, чтобы никаких цельных зернышек в детской кашке было. Но каша на потом, пока молока хватать должно. А кормилица обладает таким «сердцем», пятого размера, не меньше, что молока хватать должно. Так, немного юмора, знаю я, что количество молока мало зависит от размера груди. Я задавался вопросом, почему в этом времени такая, просто катастрофическая, детская смертность. И нашел ряд очевидных причин. Кроме общих болезней, которые выкашивают и взрослое население, и детей, младенческая смертность имеет свои предпосылки. Здесь почти никакого понимания дезинфекции. С грязными руками можно брать ребенка, отчего болячки цеплялись к детям, словно иголки к магниту. Взрослые люди пойдут в баню, мыльню, там смоют и грязь, и бактерии, но с детьми так не поступишь. Другой причиной могло быть неправильное питание. Вполне нормой было дать ребенку сало, цельнозерновой хлеб, капусту. Не перемалывали пищу, не думали о том, что детский организм не может воспринимать многие продукты с рождения. Кроме того, лечение детей осуществлялось теми же лекарствами и методами, что и взрослых. Эти, как и некоторые иные, моменты я бы хотел избежать, поэтому и вводил жесткие правила ухода за моей дочерью. При этом заставлял себя слушать не только мамок, но и лекарей, скорее, тех, кто так назвался, но имел о медицине понимания чуть больше, чем ничего. До сих пор в шоке от того, что простуду лечат слабительными. Все лечат слабительными! Главное — это проср… очиститься. Но, я-то знаю, что многие достижения в медицине крайне спорны. А мои дети должны жить. Я не приемлю варианта, когда родители благодарят Бога, что оставил им в живых троих-четверых детей из десяти рожденных. — Димитрий, а что это за переполох такой в Москве? Все ли добре? — спросила Ксения, после того, как терпеливо выслушала, вместе с мамками, очередную лекцию о гигиене и обращении с ребенком. — Строгоновы, — кратко ответил я, после подумал, что не до конца использую такой ресурс, как дочь Бориса Федоровича Годунова. Ксения получила отличное, по местным меркам, образование, более того, была бы возможность, я и официальную должность ей дал. Всяко умнее многих других. И своим пытливым умом, она могла бы немало чего примечать во время правления своего отца. Всегда же есть подводные камни, знание о которых может мне помощь не нарваться на рифы. — А что ты скажешь про Строгоновых? — спросил я, жестом указывая головной мамке уходить. — Батюшка, царствие ему небесного, — Ксения перекрестилась. — Называл Строгоновых плутливым племенем. Они затребовали за поддержку отца, кабы он не лез в дела их, а также повелел привести из Европы рудознатцев и железных дел мастеров. Батюшка много серебра отдал за то, кабы из Англии и Нидерландов прибыли семь мастеров. — Они приехали? — с интересом спросил я. — Более того, семь мастеров, да еще и с помощниками. Ох, как батюшка лаялся, когда пришлось платить за них зело много серебра, — Ксения очень мило покачала головой, пытаясь передать негодование царя Бориса. Я улыбнулся. — Скажи, а сколь много платили Строгоновы в казну, али батюшке твоему? — задал я следующий вопрос. Это было важно, так как из документов, что сохранились, Лука при подготовке «личного дела Строгоновых» не нашел сведений о налогообложении Пермской земли и Урала. А тут, получается, царь с собственного кармана платит за специалистов, но что ему дали эти удельные князьки? — То не ведаю, токмо слышала, как матушка, царствие ей небесное, ругала батюшку, что тот более платит за Строгоновых, чем они дают в казну. А батюшка говаривал… — Ксюша замялась, видимо, хотела сказать, что-то крамольное об отце. Вот и экзамен для жены. Может ли быть со мной откровенной, есть ли шанс на то, что наша семья будет правильной, с доверительными отношениями. — Батюшка говаривал… если не Строгоновы, которые купили бояр, так и не стал бы он государем, — сказала Ксения и отвернулась, явно расстраиваясь. — Ну, буде! В державном управлении и не такое бывает. А батюшка твой более честный человек, чем иные государи. Я тебе после расскажу про Елизавету Английскую, семью Борджиа и иных. Вот там грязи… — я погладил иссиня-черные, густые волосы жены. Повернул голову Ксении и впился в ее губы поцелуем. Уже скоро дело чуть не дошло до горизонтального положения, но я взял себя в руки. Сам принимал роды, понимал, что восстановится жене нужно. Но, ничего, через неделю… Откажет, так и снасильничаю. Спешно оставив жену, чтобы не сорваться и не наброситься на ее, я направился в кабинет. По дороге думал, что мало чего знаю об этом времени, и отчего-то раскисаю рядом с Ксенией. И понимаю, что нет тут любви, но есть похоть, так чего не предложить жене иные способы решения моих сексуальных проблем. Обижу? А, может, в этом времени нормально ублажать своего мужа? В иной реальности, из которой я, такой вот стеснительный, попал. При нормальных отношениях между супругами таких проблем с близостью не было бы. Ну, да, чтобы все понять, степень допустимого, нужно, начать спать вместе. Знал бы ожидающий меня у кабинета Максим Яковлевич Строгонов с какими мыслями я к нему подхожу, поплотнее бы завязал тесемки на своих шароварах. Шучу, конечно, луна для меня нормального бледно-желтого цвета, без голубых оттенков. — Государь-император! — Строгонов-дядя поклонился в пояс. — Лука! Бумаги! — строго повелел я, игнорируя приветствие старшего из Строгоновых. Максим Яковлевич выпрямился и приоткрыл рот от удивления. Он, явно, рассчитывал на другой прием. Но, нет, здесь и сейчас я буду бороться против монополии и за свои деньги. Знаю, что в XVII-XIX веках среди российской знати бытовала поговорка «богатей, не богатей, а все равно богаче Строгановых не будешь». А мне не нужен русский Крез [древнеримский олигарх]. Мне нужна богатая держава и развитый Урал. — Ты кто, Максимка? — спросил я, намерено употребляя уничижительное обращение. — Слуга твой, государь! — растерянно говорил Строганов. Думаю, что первый шок Максим Яковлевич ощутил тогда, когда арестовали его людей. Подворье, где остановились Строгановы, как и соседнее, где частью обживались их люди, были окружены. Мало того, даже три полевых пушки были подведены. И штурм обязательно бы состоялся, если бы последовал отказ на требование сложить оружие и проследовать за Ефимом Варфоломеевичем Бутурлиным. Строгановым оставили только двадцать бойцов согласно закону, по которому боярину неможно иметь в стольном граде более десяти оружных людей. Вторым шоком, или подспорьем, чтобы продолжался первый, стало то, что я отказался принимать дары. Тут бы уже бежать Строгановым, да подальше. Но никто не собирался давать им такой возможности. Соляных королей сопровождала стража, якобы для безопасности самих же Строгановых. Ну, и третий шок накрыл Максима Яковлевича сейчас, при встрече со мной.