Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 3 из 38 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я сидел во главе большого, массивного, выделанного из дуба, стола, и рассматривал людей, которых сам же пригласил на первое заседание нового органа государственного управления в России — Военного Императорского Совета. Закончилась эпоха Московского царства, начинается эра Российской империи. Мой предшественник, обладатель не лучшего тела, отчего я испытываю дискомфорт, постоянно называл Московское царство империей, а себя, собственно, императором. И это одно из тех явлений-наследия, которое я признавал за благо. Петр Первый объявит себя императором и будет искать поддержку европейских государей, чтобы те признали Россию империей. При всей своей кажущейся бескомпромиссности, царь действовал с оглядкой на Европу. Я же считаю, что государство доказывает, что оно империя своим истинным величием, и, когда страна Великая, никакие иные доказательства ее величия не требуются. Пусть недруги доказывают обратное. Формально же Московского царство давно стало империей. Уже сейчас при перечислении всех земель, что входят в состав Российской империи, можно выспаться, а территориально, даже не знаю, есть ли кто-то, обладающий большими территориями [испанские владения в этот период больше, чем освоенные в России территории]. На некотором аналоге такого органа власти в будущем, под названием Совет Безопасности Российской Федерации, присутствовали Скопин-Шуйский, Пожарский, Заруцкий, Шаховский, Прокопий Ляпунов, Ураз-Мухаммед. Это были те люди, которые привели меня к власти, либо без которых, как я считал, эту власть мне будет сложно удержать. Будут еще другие персонажи, и будет Государев Императорский Совет, но я пока что не знал, кого назначить ответственным за экономику, промышленность, дипломатию. Так что, по сути, Военный Совет, был сейчас в одном флаконе и Боярской Думой и всем остальным. Тем более, что военные вопросы были актуальнее иных. Пока не отобьёмся от недругов и не покажем, что быть с нами в ссоре — это больно. Решать иные вопросы крайне сложно. — Ваши мысли о том, что нужно сделать, — сказал я, после небольшой паузы, как только все уселись на скамью. Нужно стульев смастерить побольше. Форма проведения совещаний была инновационной. Все сидели за общим столом, где я чуть возвышался над остальными. Восседать на троне мне было неудобным и казалось не продуктивным. Слишком много церемониала, когда нужна была конструктивная работа. Вместе с тем, я, при равных, казался маленьким. Тот же детина, Скопин-Шуйский, под метр девяносто или более того будет. Никто не спешил высказываться. Было явной ошибкой призывать к дискуссии, когда вокруг сплошь местничество, на грани мистицизма. Даже Заруцкий, для которого, казалось, нет авторитетов, кроме царя, потупил взор. — Михаил Васильевич, — обратился я к Скопину-Шуйскому. — Что думаешь о Севере, Новгороде? — Тяжко буде, коли шведы более десяти тысяч войска приведут. Немцы воюют по-новому, яко голландцы, наши конные их не одолеют, — сказал Скопин, ловя на себе осуждающий взгляд Заруцкого, которого обидели слова про немощность конницы. — А что Иван Мартынович, казаки твои проскочат пики, что и мы пользуем? — спросил я, понимая причину недовольства казака. — Молчишь. Вот то-то и оно. Воевать нужно, как немчины, но с тем, что есть. С тебя, атаман, спрошу. Отчего так и не отбили казну у Шуйского, его самого не догнали, да и Мстиславского с иными упустили? Я спрашивал, но знал ответ. Никогда нельзя доверять только одному источнику информации. Я придерживаюсь такого принципа, когда лучше два сомнительных информатора, чем один, но, якобы, заслуживающий доверия. Две версии всегда можно сравнить и сопоставить, вычленяя истину. В рядах Заруцкого было уже два человека, которые, условно, «стучали». Захарий Ляпупов работал. Пока только по моей указке, примитивно и очень дорогостояще, но дело тайного сыска и государственной безопасности начало двигаться. А Заруцкий, исходя из того, что я про него знал, да и лично успел убедиться, являлся персонажем ненадежным, пусть и нужным. Вот и пришлось искать в его среде продажных людей. А как там в поговорке про то, кто ищет?.. Нашли, пусть и за немалые деньги. — Кто ж знал, государь, что Шуйский отправит охранять казну тысячу оружных конных? — сокрушался Заруцкий. «Вот не был бы ты мне нужен, так уже сейчас за вранье твое прижучил», — подумал я, но вслух ничего не сказал. Я знал, что имела место быть безалаберность, отсутствие взаимодействия между подразделениями. — Дмитрий Михайлович добавить есть что? — спросил я у Пожарского. Заруцкий, казачий атаман и князь, не самый далекий в местнической книге, переглянулись. — Да, государь, так и было. Сперва я послал вслед людей, так побили их, — говорил Пожарский. И вот как мне быть? Показать, что я знаю, и о количестве охранников обоза, и о том, как именно обстояло дело погони?.. Нет! И в этом времени люди вполне сообразительные, чтобы с ними играть в примитивные игры. Вполне? Да они более усидчивые и думающие, чем в покинутом мной будущем. В этом мире не столь много информации, которую нужно воспринять человеку, поэтому головы светлые и готовые впитывать знания и размышлять. Поэтому и не только, я смолчу. Не буду говорить, что знаю о том, что казну охраняло только пять сотен конных. Это профессиональные воины, но не столь вооружены, чтобы суметь выдержать атаку слаженного отряда вдвое больше численностью. Но сперва Пожарский отправил три сотни конных в погоню. Из трехсот человек вернулись меньше пяти десятков. После уже Заруцкий отправил как раз-таки пятьсот человек. Вернулись многие, но и они не разбили охрану и не отбили казну. Так что через два дня, как вернулись казаки и ни с чем, уже не было смысла посылать в погоню новый отряд. Примерно то же самое получилось и с погоней за Мстиславским. Но там сработала тысяча головорезов полковника Лисовского, которые и разбили погоню. В итоге, потеряны четыре сотни хороших бойцов, с очень неплохими лошадьми. Это много, но важно и то, что казна улизнула. Не менее ста тысяч рублей в наличии у Шуйского. Тут можно не только оплатить на год шведский корпус, но и рассчитывать на иных наемников. — Тебе атаман особливая моя воля, — говорил я Заруцкому. — Продумай, как изловить Лисовского. Много бед он принесет России. Никакого обоза, токмо добрые кони. У него тысяча конных. Думай, Иван Мартынович! — Дмитрий Михайлович тебе продумать, как снимать осаду с Брянска. Все свои войска возьмешь, такоже дам тысячу казаков и пушки, — нарезал я задачи и Пожарскому. — Михаил Васильевич! — я посмотрел на Скопина-Шуйского. — Неможно нам отдать шведам русские земли. Думай! Головой всему ты! Назначаю головным воеводой. Все присутствующие вначале с удивлением посмотрели на Скопина, после, видимо, нашли оправдание моему решению, принимая новость более спокойно. Да, он был пленником, но знатнее всех собравшихся вместе взятых, себя я выношу за скобки. На первом Военном Совете долго не размазывали масло на тарелке. Я нарезал задач, а исполнители уже в частном порядке должны принести свои предложения. Самым проблемным мне виделся вопрос со Лжедмитрием Могилевским. Нет, я его нисколько не боялся в деле пропаганды, конкуренции. В этом отношении более опасный Шуйский. Я опасался иного, что уже в следующем году Брянщину и часть Черниговщины просто обезлюдят. В районе Гомеля, Стародуба, Брянска происходит то, что в будущем назвали бы геноцидом. Людей вырезают всех. Эта навала преспокойно может сместиться, к примеру, южнее к Путивлю. И тогда получится, что вполне обжитые и развитые регионы обезлюдят и перестанут приносить доход, напротив, потребуют больших денежных и людских вложений. Пусть Шаховский и заверяет, что в Путивле у меня большая поддержка, да и вообще Новгород-Северская земля устала от потрясений, я знаю, что может найтись кто-то говорливый, что убедит людей на противление императорской власти, или придут казаки, да погулять захотят. Сейчас, как мне передают, лидерство в категории «зверства», среди убийц в лагере Лжедмитрия, занимает Лисовский, но не сильно ему уступают запорожцы и некоторые донцы. Сагайдачный прижал вольности в Сечи, запретил безобразие. Вот казачки, как только вырываются из Сечи, начинают наверстывать. Разоряют деревни уже не для того, чтобы получить наживу, а так, походя. Плохо, очень плохо, что на дворе уже август. Для того, чтобы провести реорганизацию войска, нужно месяца два, не меньше, а там холода рядом. Конечно, можно было продолжить воевать с теми войсками, с которыми я пришел в Москву и это частью будет именно так. Однако, если уйдут те воины, что привели меня к власти, то их место должны занимать иные: из тех, кто воевал против меня, или те, кто еще придет с других городов и регионов. И на кого я могу рассчитывать? Гвардия — вот на кого мог бы опереться в своих начинаниях. Петр Великий никогда бы не провел свои реформы, если бы не надежная опора в лице гвардейцев и жестокая чистка в рядах стрельцов. Потому уже был готов указ, по которому призывались пока добровольцы в ряды нового воинского образования, названия которому «охранители империи». Браться будут парни от четырнадцати лет, либо с опытом военных действий, такие были, особенно в дворянской среде, либо с выдающимися физическими кондициями. Ну, и важным было собеседование, в ходе которого нужно выяснить и психологическое состояние потенциальных новобранцев, а так же их отношение к власти. Вопросы я подготовил, получалось что-то в виде теста с однозначными ответами. Да, гвардию нужно учить, она сможет стать силой не ранее, чем через два года, но и набирать в два полка уже служивых людей, это только множить уже имеющиеся стрелецкие формирования с чуть иной подготовкой. И так стрельцов переобучать придется, но гвардия — иное, это охранители, преторианцы, янычары. В данном контексте нужны люди, которые будут благодарны за свое возвышение именно мне. — Государь, к тебе Владыко Игнатий и… — Ермолай замялся. — Ерема! Заменю тебя. Говори своему императору прямо и не мямли! — потребовал я.
— Инокиня… царевна… — Ермолай не мог подобрать слова, определяющие статус Ксении. Повторно указывать Ермолаю на необходимость четких докладов, я не стал. Это было бы несправедливо, ибо я и сам не знал, кто же такая Ксения. Потенциально царица, но этот вопрос еще не решен. Может случиться и так, что она станет опасной. Еще не видел Ксению, мне только рассказывали о ее необычайной красоте, может и не вызовет отвращения, как некогда Марина. Но я пойду на то, чтобы убрать и Годунову, если она станет напрямую мне угрожать. Сейчас крики, по типу, что царь не настоящий, не столь актуальны, вместе с тем, можно кричать и громко, и разные слова использовать. Так что немного, но я волновался. Лишних смертей никак не хотелось. — Зови! — повелел я и отложил бумагу, на которую умудрился поставить кляксу. «Нужно что-то с этим делать, определенно, невозможно писать» — подумал я, поправляя кафтан. — Государь-император! — приветствовал меня Игнатий, старающийся максимально угождать, видимо, понимал, что и с ним толком еще не понятно. Тот же Гермоген, который укрылся в Троице-Сергиевой лавре, может оказаться вполне сговорчивым. Тогда зачем мне грек Игнатий? Тем более, что, как только патриарх появился пред мои светлые очи, сразу начал отчитывать и вести себя, словно злой отчим. Я его одернул, потом полдня велел к себе не пускать. И это мое поведение имело воздействие. Не тот я, хоть передо мной Владыко, хоть кто иной, но именно я — Государь-император! В комнату, которую я уже облюбовал под рабочий кабинет, вошла… Вот тут можно было говорить о любви с первого взгляда, как чернявая пава в мгновение ока стала хозяйкой в моем сердце, сколь глубоки ее глаза, что я в них утонул и далее в том же духе. Можно так говорить, если лукавить и врать. Но я и в прошлой жизни никогда не влюблялся в обложку, но был способен полюбить женщину в процессе вычитки текста, что под красочной картинкой в начале книги. Сейчас же я наблюдал весьма искусного художника, что создал обложку для книги, которую захотелось открыть и прочитать. Чернявая. Мне всегда нравились брюнетки. Невысокая, даже с учетом современных низкорослых людей. Мне нравятся маленькие женщины, их подсознательно хочется защищать, а я по натуре защитник, будь то Родина, дом, женщина, но, главное, дети. Милое лицо с правильными чертами и наливными полными губами. Мне нравились у женщин губы иного вида, не люблю рты, накаченные косметологами. Худовата для современных образчиков красоты. Полные женщины мне также не нравились, но Ксения была явно склонна к полноте, так как ее худоба выглядела нездоровой. Так что женщина привлекательная, не без изъянов во внешности, но приятна на вид. И все… никаких романтических амуров вокруг не летали. — Оставь нас, Владыко! — повелел я Игнатию. — Далеко не отходи, прочти мой указ о создании правительства. Это еще токмо мысли, может, дельного чего подскажешь. Выпроводив патриарха под благовидным предлогом, я улыбнулся. Потом еще раз улыбнулся, продолжая выдерживать паузу и вынуждать Ксению начинать разговор. Порой, первые слова, со своими интонациями, могут сказать почти все и о том, как собеседник к вам относится, насколько он расположен и способен ли договариваться. — Владыко Игнатий надоумил молчать? — спросил я, понимая, что пауза слишком затянулась. — Просил не перечить тебе, — ответил звонкий голосок, в котором звенел… вот, обычно говорят «металл», но есть же сталь, медь, а есть серебро. Голос Ксении я бы назвал «серебряным», прочным, холодным, дорогостоящим, вместе с тем приятным на слух. Наверное, таким голосом ее мать, Мария Скуратова-Бельская, управляла батюшкой, Годуновым. — Я обидел тебя? — неожиданно для Ксении спросил я. В разговоре иногда нужно выводить собеседника из равновесия, заставлять продумывать ответы, чтобы не получать неудобные вопросы. — Ты силой взял меня! — удивленно отвечала Ксения, пытаясь поймать мой взгляд, как будто сможет рассмотреть в глазах моих нечто… А, может, и смогла бы рассмотреть глаза — зеркало души, а душа у этого тела, что предстало перед бывшей царевной, явно иная. — А ты посмотри на то иначе, Ксения Борисовна, — называя инокиню Ольгу по имени, даже по отчеству, я намекал или даже прямо говорил, что уже склонен видеть ее не монашкой. — Не будь ты подле меня, пусть и с насилием, так и убили бы. — Может лучше и смерть, но грех было накладывать на себя руки, — с нотками обиженности, говорила Годунова. — Чадо в твоем чреве мое? Али Мосальского? — задал я следующий шокирующий женщину вопрос [некоторое время, до того, как стать наложницей Лжедмитрия Ксения прожила в доме убийцы своего отца, Мосальского]. — Ты… ты… — закипала в негодовании Ксения. Я наблюдал за теми метаморфозами, что проявлялись на лице… симпатичном, все же лице, Ксении. Вот она негодует, силясь не оскорбить меня, или даже бросится с кулаками, потом тяжело дышит, стараясь взять себя в руки. Через некоторое время, все тем же серебряным голосом царевна, умевшая себя контролировать, ответила: — Тать и убийца Мосальский берег меня для тебя. После, словно расписное блюдо, подарил. Ты знать о том должен был. Отчего спрашиваешь то, что ведаешь сам? — вот и ожидаемое сомнение в том, что я — это тот самый Димитрий, кого Ксения знала ранее. — Не думаешь ли ты, царевна, что есть то, что и позабыть желаю? Как рыдал у тебя на коленях, как был слаб, словно и не муж, как вел себя недостойно. Иной я нынче, — отвечал я. Про взаимоотношения бывшего хозяина моего тела с Ксенией Борисовной было известно не так много. Даже покойный Басманов, который, казалось, держал ту самую свечку, о которой немало анекдотов осталось в моем времени, и то помнил лишь, что часто Ксения плакала, кричала, когда я ее… Знал Петр Басманов, что и я плакал, когда прибыла Марина Мнишек, но после увлекся уже полячкой. — Как ты, Ксения Борисовна, как ко мне относишься? — очередной шокирующий вопрос. Пауза и тишина говорили о том, что я вряд ли дождусь ответа. Может, и перегнул палку. Спрашивать у девы, пусть не девы, женщины, о том, как она ко мне относится, это нарушение устоев, наверное, я в этом времени мало еще общался с женщинами, хотя организм и требовал, чтобы понимать их. По правде сказать, не слишком большим знатоком женщин я был и в покинутом будущем. — Иной ты, прав был Владыко, — сказала Ксения и в этом ответе я смог немалое услышать. Во-первых, еще Игнатий говорил, что Ксения не желала называть его ранее Владыкой, признавая, что патриарх на Руси только Иов, причем она в этом была права. Сейчас высший церковный сановник, Игнатий, который ассоциировался только со мной, поставлен исполнять обязанности патриарха исключительно лишь моей волей. Следовательно, женщина признает меня, может, и частично. — Я желаю, чтобы имя отца твоего, как и брата, и матери, перестали хулить. Перехоронить царя Федора Борисовича и царицу Марию Малютовну, — перешел я уже к сути проблемы. — А батюшку моего ты же повелел достать из гробовины и порубать, да скинуть в реку, — меня одарили злым, отчаянным взглядом. — Ты услышала ли меня, Ксения Борисовна, али ты все еще инокиня Ольга? — не серебряным, но стальным голосом, спросил я. Намек был понят Ксенией. Она прикусила губки… может и не такие они и некрасивые, даже, напротив… — Кто я для тебя… иного тебя? — растерянно спросила девушка.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!