В четыре часа дня мы уже сидим в кабинете врача; я чувствую себя совершенно спокойной и счастливой – так, как только может чувствовать себя женщина (у которой выходной и чьи дети играют в гостях у подруги) после изумительного похода в ресторан с любимым человеком. Мы с Дэном еще никогда не были на приеме у доктора Бэмфорда – страховая компания посоветовала нам его, – и он оказался весьма своеобразным человеком. Для начала он пригласил в кабинет нас обоих сразу, что было необычно уже само по себе. Хотя затем и последовали довольно стандартные вопросы, проверка кровяного давления и осмотр результатов процедур, которые мы сделали заранее, доктор Бэмфорд, заполняя наши карточки, декламировал их содержание громким, точно театральным голосом: – Миссис Уинтер, очаровательная леди тридцати двух лет, не курит, придерживается здорового питания… На словах «здоровое питание» Дэн подмигнул мне, но я сделала вид, что не заметила. Сегодня праздник, имею право себя побаловать. Да и как можно было устоять перед чудеснейшим двойным шоколадным муссом? Ловлю свое отражение в стеклянной дверце шкафа для медикаментов и, втянув живот, мгновенно выпрямляюсь. Я блондинка с длинными волнистыми волосами. По-настоящему длинными, до пояса. Совсем как у Рапунцель. Сколько себя помню, у меня всегда были длинные волосы; даже помыслить не могу о том, чтобы их обрезать. Это моя отличительная черта, моя особенность. Папа так любил мои золотые косы. Очень любил. У наших с Дэном девочек тоже красивые светлые волосы; я делала все возможное, чтобы подчеркнуть эту красоту: наряжала девочек сначала в милые платья и переднички, как у викторианских куколок, затем в модные сарафанчики и чудесные полосатые свитерки. По крайней мере, до прошлого года, когда девочки решили, что любят футбол больше всего на свете и готовы хоть до старости носить (уже порядком мне надоевшие) ярко-синие футболки с логотипом «Челси». Дэна я не виню. Почти не виню. – Мистер Уинтер, богатырского сложения мужчина тридцати двух лет… Доктор Бэмфорд зачитывает карточку Дэна, а я едва заметно улыбаюсь. «Богатырского сложения…» Дэну это понравится. Конечно, мы время от времени ходим в тренажерку, иногда занимаемся спортом, но мускулистым я бы Дэна не назвала. Дэн просто Дэн. Такой, каким он был всегда. Такой, каким и должен быть мой Дэн. – Вот и всё, в принципе. Отлично! – Доктор Бэмфорд закончил заполнять карточки и теперь смотрит на нас, улыбаясь во все пятьдесят два. Он носит парик; я это заметила сразу, как только мы вошли в кабинет, поэтому стараюсь ничем себя не выдать. Моя работа связана со сбором средств для Уиллоуби-хаус, крошечного узкоспециализированного музея в центре Лондона. Мне часто приходится общаться с почтенного возраста меценатами в дорогих париках. Какие только парики не мелькали у меня перед глазами: и откровенно ужасные, и те, которые смотрелись неплохо. Ладно, ладно, беру свои слова назад. Парики всегда смотрятся отвратительно. – Чудесная здоровая пара. – Доктор Бэмфорд одобрительно кивает, будто учитель, прочитавший хорошее сочинение. – Давно вы женаты? – Семь лет, – отвечаю я, – три года встречались до свадьбы. Прошло десять лет со дня нашего знакомства. – Во внезапном порыве нежности кладу свою ладонь Дэну на запястье. – Сегодня тот самый день! – Годовщина нашего знакомства, – подтверждает Дэн. – Поздравляю! Любопытное у вас семейное древо… – Доктор Бэмфорд вновь погрузился в наши документы. – Бабушки и дедушки либо еще живы, либо покинули этот мир в довольно почтенном возрасте. – Всё так, – довольно кивает Дэн. – Мои все живы-здоровы, а бабушка и дедушка Сильви здравствуют себе на юге Франции. – Они закаленные французской анисовой настойкой, – улыбаясь Дэну, вставляю я. – Но родителей осталось только трое? – Мой отец погиб в автокатастрофе, – поясняю я. – Ох. – Глаза доктора Бэмфорда светятся искренним сочувствием. – Но при жизни на здоровье он не жаловался? – Что вы! У папы здоровья было хоть отбавляй! Он казался мне вечно молодым. Папа был удивительным. Он был… Я не могу удержаться и лезу в сумочку за телефоном. Мой отец был невероятно привлекательным мужчиной. Доктору Бэмфорду нужно увидеть его, чтобы понять. Каждый раз, когда я разговариваю с людьми, которые не знали моего отца, во мне пробуждается странное чувство сродни возмущению, почти безмолвной ярости за то, что им уже никогда его не узнать, не почувствовать его крепкое, воодушевляющее рукопожатие; что они никогда не поймут, кого я потеряла. Люди часто говорили, что мой отец похож на Роберта Редфорта[3]. У моего отца был тот же внутренний свет, та же харизма. Папа был добрейшим, золотым человеком до самой своей смерти, с которой я до сих пор не могу смириться, хоть и прошло уже два года. Бывает так, я просыпаюсь утром и представляю всего на пару секунд, что он снова с нами, что все опять по-прежнему. Но правда тяжелым грузом давит на плечи. Показываю доктору Бэмфорду свою детскую фотографию с папой. Я нашла фотокарточку спустя несколько дней после его смерти и сфотографировала ее на телефон. Папа и я сидим на крыльце нашего старого семейного дома в тени прекрасных магнолий (этот снимок, должно быть, сделала мама). Мы смеемся над шуткой, которую я уже не вспомню, и солнечные зайчики скачут по нашим лицам и голым коленкам. Я жду, что же скажет доктор Бэмфорд, подсознательно желая, чтобы он горестно воскликнул: «Какая ужасная потеря для всего мира! И как вы находите силы жить дальше?!» Но, конечно, я никогда не услышу этого из уст врача. Я заметила, что чем больше времени прошло со дня смерти твоего близкого, тем сдержанней соболезнования окружающих. Доктор Бэмфорд просто кивает и отдает мне телефон, приговаривая: «Хорошо… Очень хорошо». Он поднимает глаза на нас с Дэном и серьезно говорит: – Вы, молодые люди, очевидно, взяли все самое лучшее от своих здоровых предков. Если исключить несчастные случаи, то впереди у вас еще много, очень много лет. – Отлично! – улыбается Дэн. – Как раз это мы и хотели услышать. – Все мы теперь живем гораздо дольше, – улыбка доктора Бэмфорда становится все шире. – Долголетие, знаете ли, – это сфера моих научных интересов. Ожидаемая продолжительность жизни растет с каждым годом. Но не все, к сожалению, это понимают. Правительство, специалисты по экономике, пенсионные фонды… Нет, они еще не осознали. – С губ врача сорвался короткий смешок. – Как долго вы надеетесь прожить? Каждый из вас? – Ох, – задумался Дэн. – Ну не знаю. Лет восемьдесят? Восемьдесят пять? – Девяносто, – самоуверенно вставляю я. – Моя бабуля прожила девяносто лет, что мешает мне прожить столько же? – О, вы проживете сотню лет, – самозабвенно уверяет меня доктор Бэмфорд. – Даже больше. Сто два года. А вы… – врач смотрит на Дэна. – Наверное, все-таки сотню. – Продолжительность жизни не может быть настолько высокой, – ахает Дэн. – Средняя продолжительность жизни, нет, – соглашается доктор Бэмфорд. – Но ваш уровень здоровья намного превышает уровень моего среднестатистического пациента. Вы следите за собой, у вас хорошие гены… Я абсолютно уверен, что вы отметите свой сотый день рождения, – заключает врач и награждает нас благосклонной улыбкой, будто Дед Мороз[4], вручающий несмышленому чаду первый рождественский подарок. – Ух ты! Пытаюсь представить себя стодвухлетней старушкой, но ничего не выходит. Никогда бы не подумала, что проживу так долго. Я вообще не думала о том, сколько проживу. Будь что будет, всегда говорила я себе. – Сто лет! – Дэн аж просиял. – А в этом что-то есть! – А мне будет сто два! – со смехом перебиваю я. – Вперед, в мою супердлинную жизнь! – Сколько лет, говорите, вы женаты? – спрашивает доктор Бэмфорд. – Семь? – Да, семь, – подтверждаю я. – А вместе десять. – Тогда я несказанно рад сообщить вам эти новости. – Доктор Бэмфорд просто светится от удовольствия. – Впереди у вас еще шестьдесят восемь прекрасных лет брака! Что? Что он только что сказал? Разеваю рот, мое лицо словно льдом сковано. Внезапно мне не хватает воздуха, а перед глазами пляшут мушки. Шестьдесят восемь лет? Шестьдесят восемь лет брака с Дэном? Нет, я, конечно, люблю Дэна и все такое, но… Еще шестьдесят восемь лет? – Надеюсь, у вас в запасе много газет и кроссвордов. – Доктор веселится от души. – Может, вы даже составите список тем вроде «Обсудить после девяноста пяти». Хотя телевизор есть всегда! Как и лото с настольными играми! Очевидно, он находит это смешным. Выдавливаю слабую улыбку и поворачиваюсь к Дэну. Может, мой супруг оценил шутку. Но Дэн сидит, будто в трансе, даже не заметив, что уронил на пол пластиковый стаканчик из-под воды. Лицо у него серое-пресерое. – Дэн! – осторожно тереблю его за коленку. – Дэн! Ты меня слышишь? Он приходит в себя, гримаса ужаса сменяется застывшей улыбкой: – Угу, – хрипло выдает он. – Разве это не прекрасно? – снова заговариваю я, но не верю своему голосу. – Шестьдесят восемь лет вместе. Нам так… повезло. – Конечно, – отвечает, нет, почти стонет Дэн. – Шестьдесят восемь… Повезло. 2 Новости-то радостные. Отличные даже. У нас отменное здоровье, жить мы будем долго. Нам бы устроить праздник, но… Шестьдесят восемь лет брака. Серьезно? Нет, не так. Серьезно?! До дома едем молча. Я то и дело бросаю на Дэна взгляды, когда он не видит (и точно знаю, что он делает то же самое, когда я смотрю в окно). – Приятные новости, правда? – нарушаю я молчание. – О сотом дне рождения и о том, что мы будем вместе… – Нет, не могу произнести число вслух. Просто не могу. – Вместе еще много лет, – наконец выдавливаю из себя я. – Ах да. Приятные, – отвечает Дэн, не поворачивая головы. – Мы ведь и представляли себе его долгим? – решаюсь я. – В смысле, наш брак. И вновь воцаряется молчание. Дэн хмурится, «волнует лоб», как и всякий раз, когда в думах его сумятица, которую он не в силах распутать. – Это очень долго, – через какое-то время произносит он. – Ты так не думаешь? – Долго, – эхом отзываюсь я. – Очень долго. Пока Дэн сворачивает на нашу дорогу, я предлагаю ему жевательную резинку. Жвачка – прекрасное спасение от неловкого молчания. Но я не готова отступать. – Но это долго в хорошем смысле? – Конечно, – быстро, даже слишком быстро отвечает Дэн. – Безусловно. – Прекрасно. – Да, прекрасно. И снова тишина. Обычно я на подсознательном уровне чувствую, о чем думает Дэн, но сейчас я уже ни в чем не уверена. Не спускаю с него глаз, мысленно передаю ему безмолвные сигналы: «Скажи что-нибудь. Начни разговор. Посмотри на меня. Ты что, умрешь на месте, если взглянешь на меня хоть разок?»