* * * Эдуард Овечкин В тумане Зябко. Туман такой густой, что не сразу понятно: то ли это подводная лодка плывет по морю, то ли аэростат летит по облаку. Спереди – ни зги, сзади – ни зги, по левому борту едва виден красный ходовой огонь, по правому зеленый – чуточку лучше, но кому они светят? Внизу моря будто и нет, хотя им пахнет, и оно там точно есть и даже иногда плещется по бортам, но звук не такой, как обычно, а глухой, посторонний, где-то должна быть полная луна, и она наверняка где-то и есть, и можно даже показать пальцем в ту сторону, сверившись с картами: показать можно, а вот увидеть – нет. Старпом на мостике страдает: он же не привык ждать милостей от природы, а тут природа возьми да и расставь все по местам: извините, мол, товарищи военморы, но у меня сегодня меланхолия, и сколько вы ни стреляйте в меня своими красными ракетами, а я буду хандрить, спасибо за внимание. До свидания – вот вам, кстати, еще белый туман. На резине конденсируются капли, и оттого резина кажется жирной – капли сидят на ней плотненько, пузатенькие такие, дрожащие. Прозрачные. И, если тронуть их пальцем аккуратно, чтоб не раздавить, они тут же срываются вниз по покатому борту рубки и весело исчезают в тумане, оставляя за собой пунктирные следы из махоньких таких капелек, своих, видимо, детишек. Но в воздухе сыро, и долго с капельками не поиграешь. Вахта началась недавно, но все уже успели и вдоволь наговориться, и всласть намолчаться, и делать-то больше нечего, кроме как следить за курсом. – Боцман, на румбе! – Проходим двести семьдесят, ложимся на курс триста! – Есть, боцман! Скорость маленькая, и лодка слушается руля неохотно – поворачивается на новый курс долго, по сильно пологой дуге. Вверху висит огрызок флага, периодически просыпается и лениво хлопает, брызгаясь водой. Надо бы не забыть штурмана взбодрить по этому поводу: меньше половины уже осталось от синего креста – никакой солидности. Вахтенный офицер тянется к рычагам «Тифона» и «Сирены». – Ну-ка, дай-ка я! – отодвигает его старпом. Хоть вахтенный офицер и минер, с подачей сигналов он точно справился бы и самостоятельно, но старпому невмоготу рулить кораблем и не рулить им одновременно от невозможности и бесполезности этого занятия. Хоть бы врезался кто, и то веселее было бы! Сначала два раза «Тифон»: басовито и низко, так, что вибрируют пломбы и дрожат напуганные капли на стекле, а рулевой морщится и оборачивается в сторону мостика – ревет ведь у него над головой; потом «Сирена», тоже дважды, но высоко, визгливо, будто захлебываясь в истерике, – рулевой снимает перчатки, хлопает себя по мокрым карманам тулупа и, отыскав сигареты, закуривает. Пару минут тишина – все слушают, не отзовется ли кто, и на миг кажется, что отзывается, – старпом даже сдергивает шапку, чтоб лучше слышать. – Да? – спрашивает он у минера. – Нет. Эхо вроде. – Да, вроде как оно. Один черт, не понять ни направления, ни дистанции. Ты там куришь снова? – Нет, что вы, Сей Саныч! – Дым откуда? – Из ушей! Дудите там как не в себя! Мозги лопнут уже скоро! – Откуда у тебя мозги? Были бы мозги – пошел бы в военное училище, а не сидел бы рулевым всю жизнь! – А рулевым тогда кто бы сидел? – Тоже верно, – кроме тебя, и некому. Хоть ты и без мозгов. Чаю будешь? – Можно, да. – Ну сбегай вниз и мне заодно сделай. – И мне. – Минер топает по коротенькому трапу сверху, подменить рулевого. Лишние слова им не нужны – все и так знают, кто, что и когда делает. – На румбе двести девяносто, ложимся на триста. – Боцман знает, что минер это тоже знает, но порядок на то и порядок, чтоб все было в порядке. – Есть двести девяносто на триста. Мостик на румбе двести девяносто, ложимся на триста! – Есть, смену рулевого разрешаю! Хоть за чаем сходить, хоть на абордаж сбегать, а все должно быть так, как должно быть, а иначе какой же это Военно-морской флот? Это разве что мотострелковое подразделение, набранное двадцать восьмого декабря из скрывавшихся ранее резервистов. – БИП мостику! – кричит старпом в переговорное устройство. – Есть БИП! – голос у БИПа ленивый, расслабленный в тепле и мерном жужжании центрального. «Спит, сука!» – думает старпом. – Обстановка? – Горизонт чист! – Спишь, сука? – Никак нет, мостик! – Смотри у меня! И если что там – сразу доклад! Немедленно! Как понял? – Есть доклад немедленно. – Спит там, сука, представляешь? – кричит старпом минеру. Минер встрепенулся: тоже задремал, – внизу так же холодно, как и на ходовом мостике, но хоть не так сыро и лампы вон светят, а от них кажется, что теплее. На румбе – триста пять градусов, проскочил курс, тихонечко руль влево – авось не заметят. – Мостик, штурману! – Есть штурман. – Рекомендую задержаться на курсе триста! – На румбе? – не понимает старпом, который как раз на этот курс и ложился. – Триста три, – врет минер, – устаканиваю! – Тоже там спишь, собака бешеная? – Никак нет! – Никак нет, – дразнится старпом, – есть штурман, задерживаемся на курсе триста! Дружок твой, рогатый, уснул на руле! – Не друг он мне после того случая на Яграх! – А сам виноват! – кричит минер. – На румбе триста! – Есть триста! Штурман, смотри, на румбе триста! – Подтверждаю. Есть триста. – Штурман, мостику! – Есть штурман. – Так что там было, на Яграх-то? – Так я вам три раза уже рассказывал!