1 В восемь часов вечера балтиморский аэропорт был почти пуст. Широкие серые коридоры обезлюдели, газетные киоски темны, кафешки закрыты. Большинство зон ожидания закончили работу, табло над ними погасли, пустые и призрачные тянулись ряды кресел в накопителях. Но с дальнего конца зала доносился бормочущий рокот ожидания. Посреди коридора кружилась перевозбудившаяся девочка, вот кто-то из взрослых подхватил ее и унес, хихикающую, отбивающуюся, обратно в зал ожидания. Припозднившаяся женщина в строгом платье почти бежала к зоне прилетов с охапкой роз на длинных стеблях. Завернув за угол, вы бы наткнулись на сцену, напоминающую званый прием в честь будущего малыша. Весь зал ожидания у выхода, куда прибывал рейс из Сан-Франциско, заполняли люди с розовыми и голубыми свертками – должно быть, подарки, – над головами плыли флотилии серебристых воздушных шаров с надписью «У НАС ДЕВОЧКА!», ниспадали спирали розовых ленточек. Мужчина сжимал ручку коляски-колыбели с нежными оборочками, словно ждал, когда можно будет закатить ее в самолет, неподалеку стояла женщина с прогулочной коляской наготове – сплошь хромированные детали, рукояти сверкают так, что хоть сейчас на автогонки. По меньшей мере полдюжины зрителей были вооружены видеокамерами, у прочих на шее висели фотоаппараты. Одна женщина таинственно и с напором говорила что-то в диктофон. Рядом с ней мужчина прижимал к груди бархатистое детское автомобильное сиденье. МАМА – гласил значок на плече этой женщины, такие ламинированные значки видишь повсюду в год выборов. Мужчина был ПАПА. Симпатичная парочка, не такая уж молодая; жена в широких черных штанах и «богемной» черно-белой блузе с геометрическим узором, в коротких ее волосах проглядывала седина; муж – крупный, жизнерадостный, лучащийся улыбкой, светлые волосы колючим ежиком, из просторных бриджей застенчиво выглядывают голые колени. Тут присутствовали не только МАМА и ПАПА, имелись и БАБУШКА с ДЕДУШКОЙ, две пары, полный комплект. Одна бабушка – уютная, растрепанная женщина в хлопковом летнем платье, в бейсболке с платочным узором, другая – стройная, с золотистыми волосами и искусным макияжем, в брючном костюме небеленого льна, лодочки в масть. Дедушки тоже были подобраны в масть: муж растрепанной такой же растрепа, седую курчавую стружку давно пора постричь, а у золотистой и муж в льняных брюках, в «тропической» рубашке, ярко-желтые волосы хотя бы частично наверняка были его собственные. Тут же дожидались другие люди, не входившие в эту праздничную группу. Женщина в бигуди, с усталыми глазами; женщина постарше с молодой – возможно, дочерью; отец с двумя детишками, оба уже в пижамах. Эти чужаки стояли с краю, тихие, словно померкшие, время от времени бросая взгляды на МАМУ и ПАПУ. Самолет задерживался. Ожидавшие нервничали. Кто-то из детей с упреком заметил, что на табло по-прежнему светится ПО РАСПИСАНИЮ – это же вранье! Несколько подростков убрели в неосвещенную зону по ту сторону коридора. Маленькая девочка с косичками уснула в пластмассовом кресле. Судя по значку на зеленой клетчатой блузке, КУЗИНА. И вдруг что-то переменилось. Объявления не было, громкоговорители уже какое-то время глухо молчали, но разговоры постепенно затихли, все сгрудились у выхода, вытягивая шеи, привставая на цыпочки. Женщина в форме протиснулась сквозь толпу и распахнула дверь. Подоспел носильщик. Вернулись подростки. МАМУ и ПАПУ до той минуты находившихся в самом центре группы, ласково подталкивали вперед, перед ними как по волшебству освобождался проход, чтобы они могли пройти к самой двери. Первым вышел очень высокий парень, с растерянным видом, какой бывает у человека после долгого перелета. Заприметил мать с дочерью, направился к ним, наклонился, чтобы поцеловать девушку – только в щеку, слишком уж пристально она смотрела мимо него. Она торопливо чмокнула его в ответ и снова уставилась на прибывающих. Два бизнесмена с кейсами целеустремленно проследовали к терминалу. Подросток с огромным рюкзаком – точно муравей, ухвативший хлебную крошку не по росту. Еще один бизнесмен. Еще один подросток, этого востребовала женщина в бигуди. Малыши в пижамах вцепились в улыбчивую, пухлощекую женщину, рыженькую. Пауза. Словно для большей сосредоточенности. Восточного облика женщина в отутюженном костюме вышла в зал ожидания с младенцем на руках. Девочка пяти или шести месяцев от роду уже довольно уверенно сидела на руках. Пухлое личико, на удивление густые черные волосы шапочкой прикрывали лоб и верхушки ушей. Розовый комбинезон. «Ах!» – выдохнули все, даже посторонние, даже немолодая мать при взрослой дочери (только жених дочери все так же глядел растерянно). Будущая мать вытянула руки навстречу девочке, диктофон повис на обматывавшем ее шею шнурке. Но женщина с младенцем на руках остановилась – неприступно, официально, – выпрямилась и выкликнула: – Дональдсоны! – Дональдсоны! Это мы! – отозвался будущий отец. Голос его дрогнул. Он избавился от автокресла, не глядя сунув его кому-то, но держался позади жены, только руку положил ей на спину, словно искал у нее поддержки. – Поздравляю вас, – сказала восточная женщина. – Вот Джин-Хо. Она передала младенца в простертые руки матери, затем сняла с плеча розовую сумку с подгузниками и вручила ее отцу. Мать зарылась лицом в нежную шейку. Малышка, все такая же пряменькая, вытягивалась и таращилась на толпу. – Ах! – твердили вокруг. – Красотка! Куколка настоящая! Вспышки фотоаппаратов, настойчивое жужжание камер, все сгрудились плотною толпой. У отца глаза на мокром месте, у многих глаза тоже влажные, со всех сторон захлюпали. И тут мать подняла наконец лицо, щеки были мокрые от слез, и сказала отцу: – Теперь ты ее подержи. – Ох, я боюсь, а вдруг я… ты сама, дорогая. А я посмотрю. Восточная женщина энергично перебирала стопку бумаг. Пассажиры продолжали выходить, обтекая ее и маленькую семью, окруженную друзьями и доброжелателями, чуть не спотыкаясь о многочисленные детские причиндалы. К счастью, самолет прибыл полупустым. Пассажиры выходили словно толчками: мужчина с тростью, пауза, парочка пенсионеров, пауза… Потом еще одна восточного облика женщина, помоложе первой и попроще, тревожно и будто виновато оглядывавшаяся по сторонам. Она тащила переноску для младенца, в форме корзины, и легко было догадаться, что ребенок весит совсем мало. Тоже девочка, судя по розовой футболке, но мельче первой, желтушная, сморщенная, тоненькие пряди черных волос упали на лоб. Она, как и доставившая ее молодая женщина, с тревожным интересом оглядывала толпу, настороженный взгляд черных глаз быстро метался от одного лица к другому. Молодая азиатка произнесла что-то вроде: «Яз-дун?» – Яздан, – откликнулась с дальнего края зала женщина. Так, точно исправляла неверное произношение. Толпа вновь расступилась, люди не очень понимали, в какую сторону податься, но старались помочь, и три человека, на которых до сих пор никто не обращал внимания, вышли вперед, гуськом друг за другом: довольно молодая, иностранного вида парочка – оливковая кожа, красивые лица, а замыкающей – стройная женщина постарше, блестящие черные волосы уложены узлом на затылке. Должно быть, это она откликнулась на призыв, и теперь повторила тем же ясным и отчетливым тоном: – Это наш ребенок. Яздан. – Слабый след акцента в смазанном «р». Молодая женщина обернулась к ним, неуклюже приподняла переноску. – Поздравляю. Это Соуки, – сказала она так тихо, словно ей не хватало воздуха, даже стоявшие рядом начали переспрашивать друг друга: «Что? Как она сказала?» – «Соуки, мне кажется». – «Соуки! Очень мило!» Долго возились с постромками, удерживавшими девочку в переноске. Это пришлось сделать новоиспеченным родителям, поскольку у сопровождающей были заняты руки. Родители суетились, им не хватало опыта. Мать негромко смеялась, запрокидывала голову, отбрасывая на плечи водопад крашенных хной волос, отец прикусил губу, досадовал на себя. Его маленькие, очень чистенькие очки поблескивали, когда он, изгибаясь то так, то эдак, воевал с пластмассовым зажимом. Бабушка – вероятно, это была бабушка – сочувственно цокала языком. Наконец малышку высвободили. Какая же она была крошечная! Отец извлек девочку, неуклюже, руки чересчур напряжены, и передал матери, та подхватила ее, покачала, прижалась щекой к перышкам черных волос. Малышка изогнула брови, но не отстранилась. Зрители снова зашмыгали носами, отец снял очки и протер линзы, но мать и бабушка с сухими глазами знай себе улыбались да ворковали. На окружающих они не обращали никакого внимания. Кто-то спросил: «Ваша тоже из Кореи?» Женщины не ответили, и только отец пробормотал: «А? Да-да, оттуда». – Слышите, Битси, Брэд? Еще одна корейская малышка! Мама из первой семьи оглянулась – она уступила обеим бабушкам место для тщательного осмотра – и сказала: – В самом деле? Муж эхом: – В самом деле! – Шагнул ближе ко второй паре родителей, протянул руку: – Брэд Дональдсон. А это моя жена Битси. – Рад знакомству, – сказал второй отец. – Яздан. Сами Яздан. – Он пожал Брэду руку, но незаинтересованность его была почти комической: он не мог оторвать глаз от дочери. – Э… моя жена Зиба, – добавил он мгновением позже. – Моя мать Мариам. Он говорил с обычным балтиморским акцентом и только имена женщин произнес так, как никогда бы не сумел американец: Зии-бА, Марь-Ям. Его жена и головы не повернула. Она держала на руках младенца, бормоча что-то вроде «сю-сю-сю». Брэд Дональдсон приветливо помахал ей рукой и вернулся к своему семейству. Прежде чем официальная передача детей завершилась – обе азиатки выполняли процедуру медленно и педантично, – приверженцы Дональдсонов начали рассеиваться. Очевидно, они планировали еще какое-то мероприятие, окликали друг друга – «увидимся дома», – продвигаясь в сторону терминала. Наконец освободились и родители. Битси шагала впереди, женщина везла за ней коляску, словно фрейлина за королевой (разумеется, никакая сила не заставила бы мать выпустить из рук драгоценного младенца). Брэд вразвалку шагал следом, потом еще несколько задержавшихся спутников, а в самом хвосте – Язданы. Один из дедушек Дональдсонов, тот, что растрепанный, приостановился и обратился с вопросом к Язданам: – А вы долго ждали вашу малышку? Большая куча бумаг, собеседований… – Да, – кивнул Сами, – очень долго ждали. – Он оглянулся на жену. – Порой казалось, это никогда не сбудется, – признался он. Дед прищелкнул языком: – Мне ли не знать! Господи, через что Битси с Брэдом прошли. Они миновали одинокого охранника, сидевшего на стуле, и спустились на эскалаторе – все, за исключением мужчины с коляской-корзиной. Ему пришлось ехать на лифте. Но женщина с прогулочной коляской не устрашилась – ловко приподняла перед коляски и без колебаний ступила на движущуюся ленту. – Послушайте! – окликнул Брэд Язданов уже с нижнего уровня. – Не хотите поехать с нами? К нам домой, отпраздновать. Но Сами так сосредоточенно помогал жене шагнуть на эскалатор, что не ответил, и Брэд вновь махнул рукой в присущей ему дружественной, без настойчивости, манере. – Ну, в другой раз, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. И поспешил вслед за остальными. Двери раздвинулись, Дональдсоны хлынули наружу. Парами, по трое, по четверо они устремились на парковку, а вскоре вышли и Язданы, остановились на тротуаре и застыли неподвижно, как будто привыкая к жаркой и влажной, слабо подсвеченной, пропахшей бензином ночи. 15 августа 1997 года. День Прибытия. 2 Порой, поглядывая на свою маленькую новенькую внучку, Мариам Яздан чувствовала слабое, легчайшее головокружение, словно попадала в альтернативную вселенную. Все в этом ребенке было немыслимо совершенным. Идеально чистая кожа цвета слоновой кости, волосы настолько тонкие, что Мариам почти не ощущала их под своими пальцами. Глаза – арбузные семечки, очень черные, точно и аккуратно прорезанные на маленьком серьезном личике. Весила она так мало, что Мариам порой нечаянно поднимала ее слишком высоко. А ручки! Крошечные ручки с подогнутыми пальчиками. Морщинки на суставах цвета халвы (так удивительно, у малышки уже есть морщинки), ноготки размером с зернышко. Ее назвали Сьюзен. Выбрали имя, похожее на то, с каким она прибыла, Соуки, но удобное в произношении и для иранцев. – Сьюзен! – распевала Мариам, входя к малышке после дневного сна. – Сью-Сью-Сью! Сьюзен выглядывала из-за прутьев манежа, она сидела идеально ровно, обхватив каждую коленку ладонью, сосредоточенная, полностью контролирующая себя. Мариам присматривала за малышкой по вторникам и четвергам – в эти дни невестка работала, а Мариам нет. Она приезжала к детям примерно в полдевятого, чуть задерживалась, если попадала в пробку. (Сами и Зиба жили в Хант-Велли, более получаса езды от города в час пик.) К ее приходу Сьюзен уже сидела в высоком стульчике, завтракала. Она радостно вспыхивала и издавала приветственные звуки, стоило Мариам войти в кухню. «Ах!» – чаще всего произносила она, совсем не похоже на «Мари-джан», как ее приучали называть бабушку, и улыбалась – чудесная застенчивая улыбка, губы сжаты – и подставляла щеку для поцелуя. Нет, конечно, это началось не в первые недели. Первые недели были сплошным кошмаром, родители из кожи лезли вон, вопили: «Сюзи-джан!» – трясли перед носом у девочки игрушками, только что не танцевали с ней на руках. А она таращилась на них или хуже того – таращилась в пространство, извивалась, пытаясь высвободиться, упорно впиралась взглядом в какую-то неподвижную точку. Из бутылочки она отказывалась выпить больше одного-двух глотков, а когда просыпалась ночью – по нескольку раз каждую ночь, – принималась рыдать, и все старания родителей ее утешить только усиливали этот безнадежный плач. Мариам говорила им, что это естественно. По правде сказать, ничего она такого не знала, но им говорила: «Девочка из детского дома! Чего же вы ждали? Она не получала там внимания». – Джин-Хо тоже из детского дома. А ведет себя совсем иначе, – возражала Зиба. Они знали все подробности о Джин-Хо: ее мать позвонила им через две недели после Прибытия. – Надеюсь, вы не рассердитесь на меня за то, что я вас разыскала, – сказала она. – Вы единственная семья по фамилии Яздан во всем справочнике, и я не устояла перед желанием позвонить и узнать, как дела. Джин-Хо, судя по ее словам, адаптировалась – лучше и желать нельзя. Спит всю ночь напролет, громко смеется, когда с ней играют в «Вот как, вот как леди скачет», а заслышав, что микроволновка включилась, перестает требовать бутылочку и ждет. А ведь она младше Сьюзен! Ей всего пять месяцев, а Сьюзен семь, хотя она и помельче. Должно быть, Язданы что-то делают неправильно? – Нет-нет, – уверяла Мариам. Слегка подправляя сюжет, она говорила: – Это хорошо, что Сьюзен грустит. Значит, на родине о ней хорошо заботились и теперь она скучает. Вы же не хотели бы, чтобы малышка оказалась бессердечной, беспамятной? А так мы знаем, что у нее добрая душа. Она сама хотела бы в это верить. И так оно и оказалось, благодарение небесам. Однажды утром Зиба вошла в детскую – и Сьюзен приветствовала ее улыбкой. Зиба так разволновалась, что кинулась звонить Мариам, хотя был вторник и Мариам должна была вот-вот подъехать; Зиба позвонила и своей матери в Вашингтон, а потом женам братьев в Лос-Анджелес. Как будто в голове Сьюзен щелкнул выключатель – она улыбнулась и Мариам, когда та вошла, и улыбка ее сразу была очаровательным пухлым полумесяцем. Видишь эту улыбку и чувствуешь, будто у тебя с девчушкой есть радостная тайна на двоих. Прошла еще неделя, и она смеялась ужимкам отца, беспробудно спала до утра и полюбила печенье «Чириос», упорно собирала крошки изящными пальчиками-пинцетами. – Я же говорила! – твердила Мариам. Да, она была оптимисткой. Или нет, пожалуй, все же пессимисткой. Но жизнь помотала ее по ухабам, и Мариам смотрела в лицо потенциальным катастрофам более философски, чем большинство людей. Ей пришлось расстаться с родителями, когда ей не было и двадцати, она овдовела, не дожив до сорока, вырастила сына одна, в стране, где так и осталась чужой. Но в глубине души она считала себя счастливой. Была уверена: если что-то пойдет вкривь и вкось, а такое, разумеется, случалось, она справится. Теперь она угадывала то же самое свойство в Сьюзен. Можете считать это женскими выдумками, если угодно, только она ощутила глубокую связь с малышкой в ту самую минуту, как впервые увидела ее в аэропорту. Порой ей чудилось и внешнее сходство с девочкой, но тут уж Мариам сама себя высмеивала, и все-таки что-то в глазах, в манере смотреть на все вокруг – взгляд наблюдателя – их роднило. Они обе не вполне свои в этом мире. Вот ее сын принадлежит здешнему миру целиком и полностью. У него и акцента нет, он с четырех лет отказался говорить на фарси, хотя на слух язык понимает. У невестки акцент остался, и довольно заметный: Зиба перебралась в Америку со всей семьей, когда уже заканчивала школу, но она стремительно, с восторгом натурализовалась, бесконечно слушала радио «98-Рок», болталась в торговом центре, запихивала щуплую, костистую, вовсе не американскую фигурку в синие джинсы и мешковатые футболки с надписями. Теперь уж она выглядит как урожденная американка. Почти. Зиба отправлялась по делам когда желала: она занималась оформлением интерьеров и сама назначала клиентам время. Частенько она при Мариам еще битый час слонялась по дому. Уже одетая по-рабочему (правда, со стороны не поймешь, все те же джинсы, разве что дополненные блейзером и туфлями на каблуках) – и никак не могла оторваться от Сьюзен. – Что скажете? – теребила она Мариам. – У нее зубик новый лезет – или я ошибаюсь? Тонкая белая полосочка на деснах – видите? Или уже возьмет ноутбук, снимет мобильный с зарядки, и вдруг: – О! Мариам! Чуть не забыла! Посмотрите, как она играет в пикабу!