— Я понимаю ваши чувства, но поверьте мне, вы не правы. Наездом занимается Юго-Западное окружное управление, а я работаю на Петровке, в Московском уголовном розыске, и мы пытаемся раскрыть совсем другое преступление. — Какое отношение мог иметь к этому Валентин? Он честнейший человек, за всю жизнь копейки чужой не взял, мухи не обидел… Женщина заплакала, но быстро взяла себя в руки. — Ладно, спрашивайте. — Примерно десятого — двенадцатого октября к вашему мужу обратился некто Борис Карташов с просьбой свести его с врачом-психиатром для получения консультации. Ваш муж говорил вам об этом? — Да, я помню этот разговор. Он сразу сказал, что попробует дозвониться до Масленникова, а если не найдет его, то позвонит другому знакомому врачу, Голубеву. — Валентин Петрович не сказал вам, что за проблема возникла у Карташова? — Сказал. У девушки Карташова будто бы возникла идея воздействия на нее по радио. Нет, кажется, не так… Подождите… А, вот! Она решила, что кто-то крадет ее сон и рассказывает его по радио. Так будет точнее. — Что было дальше? — Валя тут же позвонил Масленникову, договорился с ним. Помню еще, Масленников сказал, что в ближайшие два дня будет очень занят, поэтому принять Валиного знакомого сможет только в пятницу. — В пятницу? У вас нет поблизости календаря? — Вот, пожалуйста. Вдова Косаря протянула маленький календарик, который вынула из лежавшей на столе записной книжки. В календаре карандашом было обведено пятнадцатое октября, пятница. — Вы не помните, о какой пятнице шла речь? Пятнадцатого октября или позже, двадцать второго? — Скорее всего, пятнадцатого. Да, точно, — она заглянула в календарь. — Видите, дата обведена карандашом. — И что это означает? — Это Валин календарь, он им постоянно пользовался. Одним цветом обводил дни рождения и памятные даты, другим — визиты, о которых договаривался, и так далее. А простым карандашом он обводил числа, которые лично к нему отношения не имели, но о которых надо было кому-то сказать, как в случае с Карташовым. Валя, видите ли, всегда боялся кого-нибудь подвести или что-то напутать. Женщина готова была снова расплакаться, но удержалась. — Это записная книжка вашего мужа? — Да. — Можно ее взять на некоторое время? Я обязательно верну. — Берите, если нужно. — Еще вопрос, если позволите. Вы постоянно были в курсе дел мужа? — Разумеется. Мы были очень дружны… — У него было много друзей? — Послушайте, не травите мне душу. Какое это теперь имеет значение? Не думаете же вы, что его сбил на машине кто-то из друзей? И вообще, вы сказали, что не занимаетесь делом о наезде… — И все же, скажите, пожалуйста, были у него друзья, с которыми он делился всеми своими проблемами? — Да он со всеми делился. Он был такой открытый, такой общительный! — Значит, о Карташове и его заболевшей знакомой он рассказывал не только вам? — Он говорил об этом практически всем, с кем в тот день разговаривал. Даже своей матери. Позвонил ей, чтобы справиться о самочувствии, а потом говорит: «Ты представляешь, мама, какие бывают болезни! Мне сегодня позвонил один знакомый…» Ну и так далее. На него история с девушкой Карташова произвела почему-то большое впечатление, он еще долго о ней вспоминал. — Валентин Петрович больше ничего не рассказывал вам о Карташове? — Нет. — Вы абсолютно точно помните? — Вы могли бы убедиться, что у меня хорошая память. Я помню все, что касается Валентина. После его смерти я перебирала в памяти последние месяцы, дни, часы, как будто это могло оживить его. Мне казалось, что стоит вспомнить все до последней мелочи — и он вернется… * * * Бежевая «волга» свернула с Киевского шоссе и поехала в сторону Матвеевского. Возле Дома инвалидов и престарелых она остановилась, и из нее вышел дородный мужчина с привлекательным, благородных очертаний лицом. Мужчина уверенно вошел в вестибюль, поднялся в лифте на четвертый этаж, прошел по коридору и без стука вошел в одну из палат. — Здравствуй, отец. С подушки на него глянули тусклые слезящиеся глаза, в которых мелькнуло подобие улыбки. Старческие губы дрогнули. — Сынок… Давно не был. — Извини, отец. — Мужчина придвинул стул к кровати и сел. — Дела. Пришлось уехать на целый месяц, проводил избирательную кампанию. Ты же знаешь, через несколько дней выборы в Думу. Как ты себя чувствуешь? — Плохо, сынок. Видишь, лежу, почти не встаю уже. Забрал бы ты меня отсюда, очень уж не хочется на казенной койке помирать. — Заберу, отец, обязательно. Вот пройдут выборы, кончится беготня и нервотрепка — и сразу же заберу тебя домой. — Скорей бы. Не доживу… Старик прикрыл глаза. По морщинистой щеке сбежала слезинка и потерялась в складках кожи. — Отец, ты помнишь семидесятый год? — Семидесятый? Это когда с тобой… — Да-да, — нетерпеливо перебил мужчина. — Помнишь? — Помню. Как же не помнить такое? А что? Побеспокоили тебя? — Нет, нет, не волнуйся. Это дело похоронено. Но все-таки… Как ты думаешь, кто еще может помнить? — Дружок твой, с которым ты… — Это ясно, — снова перебил сын. — А еще кто? — Даже и не знаю. Батыров умер давно. Смеляков? Он, может, и помнит, да не знает, что к чему. Кроме меня, пожалуй, никто не знает. А ты к чему спрашиваешь-то? — Да так, на всякий случай. Сам знаешь, если моя партия наберет нужное количество голосов и я пройду в Думу, найдутся доброжелатели, любители в грязном белье копаться. — У тебя есть враги, сынок? — А у кого их нет в наше-то время? — Боюсь я за тебя, сынок. Не лез бы ты в это пекло, сожрут ведь тебя. — Не бойся, отец, прорвемся. Ну, я пойду. — Не бросай меня, сынок, приходи почаще, а? У меня на свете никого, кроме тебя, не осталось. Твоя мать умерла, моя жена тоже… — Не драматизируй отец. У тебя, кроме меня, еще дочка есть и сын. Ты сам виноват, сволочей из них вырастил, все лучшее им отдал, вот они и бросили тебя на старости лет. — Не надо так, сынок, зачем ты… — Голос старика был еле слышен. — Я и для тебя немало сделал, ты вспомни. — Я-то помню, — жестко ответил сын. — Потому и езжу к тебе. Ладно, отец, крепись, самое позднее через месяц заберу тебя отсюда. — Прощай, сынок. Глава шестая Можно ли составить такое уравнение, в котором уместились бы, не противореча друг другу, подспудные желания Бориса Карташова и Ольги Колобовой избавиться от Вики Ереминой, стертая запись загадочного телефонного звонка на кассете автосекретаря и инцидент с Василием Колобовым, о котором он сначала никому не рассказал, а потом и вовсе стал начисто отрицать? Настя Каменская, Андрей Чернышев, Евгений Морозов, стажер Олег Мещеринов и работавший «вслепую» Михаил Доценко сделали все возможное, опросив массу людей, но так и не получили доказательств того, что художник Карташов и его любовница Колобова причастны к исчезновению Вики. Правда, доказательств их невиновности они тоже не получили. Устанавливать чье-либо алиби спустя несколько недель после события — дело ненадежное, тем более что речь идет о целой неделе. Где же ты провела эту неделю. Вика Еремина, прежде чем тебя задушили? И почему на твоем теле оказались следы от ударов толстой веревкой? Тебя истязали, мучили? Похоже, ты и вправду была больна и попала в лапы к какому-то негодяю, который воспользовался твоим состоянием, а под конец убил тебя. Только непонятно, что же это был за телефонный звонок…