После путча 1991 года, когда одна партия умерла окончательно и на ее месте, как грибы, стали появляться во множестве новые партии и партийки, Сергей Александрович с воодушевлением, подкрепленным хорошо конвертируемой материальной базой, стал ковать новую страницу в своей жизни. И тут на его пути после многолетнего перерыва возник Никифорчук… Аркадий прожил восемнадцать лет, прошедших после распределения, совсем иначе. На последнем курсе он женился на студентке того же института, худощавой невысокой брюнетке с маленькой соблазнительной грудью и большими претензиями, из очень хорошей семьи и с очень плохим характером. После случая в лесу он инстинктивно избегал женщин ярко выраженного русского типа, крупных, светловолосых, сероглазых и круглолицых, он просто представить себе не мог, как дотронуться до них, не то что спать с ними. Сам он, — изящный, высокий, с красивым нежным лицом, привлекал внимание девушек, но из всех претенденток выбрал ту, которая меньше всего похожа была на русскую красавицу Леночку Лучникову. Никифорчук, с детства приученный к иностранным языкам, с удовольствием изучал в институте голландский, что и помогло ему через год-другой получить назначение в Нидерланды в качестве представителя одного из объединений Внешторга. Жена была в восторге. Все шло так, как она себе представляла, выходя замуж за Аркадия. Родилась девочка. Но блистательно начавшаяся карьера вдруг застопорилась. Аркадий периодически напивался и впадал в хандру, слушал грустную музыку и рассуждал о смысле жизни, греховности и прочей ерунде. Жена стала нервничать, она ваяла из него дипломата и считала, что он должен работать, угождать нужным людям, ходить на приемы, а он вместо этого валяет дурака. А потом на одном из ответственнейших приемов Никифорчук безобразно напился, потерял лицо, говорил глупости — одним словом, вел себя неправильно. Основной темой его пламенных пьяных высказываний было то, что, мол, все мы тут сидим сытые и благополучные и делаем вид, что все в порядке, а на самом деле каждый из нас пришел сюда по трупам и на каждом лежит грех. В течение суток его отозвали в Москву. Он стал невыездным, на зарубежных поездках можно было ставить крест, поэтому жена, долго не раздумывая, забрала дочку и все совместно нажитое и без сожалений покинула брачное ложе. Шел 1977 год. К 1980 Аркадий допился до увольнения из Внешторга и с тех пор обретался в издательстве «Прогресс» в качестве переводчика. Когда в 1981 году родители окончательно вернулись из-за границы, жизнь его стала совсем невыносимой. На собственную квартиру он заработать не сумел, поэтому был вынужден ежедневно выслушивать родительские причитания и упреки. Он терпел сколько мог, потом женился на официантке и ушел жить к ней. С задушевным другом Сергеем Градовым он виделся за эти годы только один раз, в 1983 году, на встрече выпускников 1973 года, перекинулся с ним парой слов, обменялся телефоном, помялся и потихонечку покинул праздник. Хвастать ему было нечем. По мере появления совместных предприятий дела у Аркадия пошли чуть получше, его стали приглашать для устного перевода на различных серьезных и несерьезных переговорах. В 1991 году его в очередной раз пригласили переводить на переговорах с каким-то голландским фирмачом. Голландец вмиг положил глаз на красивую секретаршу Вику, подававшую кофе и напитки, и после окончания официальной части пригласил ее в ресторан. Заодно позвал и Аркадия, так как объясняться с девушкой без его помощи не мог. В ресторане все крепко набрались, и фирмач повез их к себе в гостиницу, в двухкомнатный «люкс». Пока он развлекался с Викой, Никифорчук успел слегка вздремнуть на диванчике в соседней комнате. Голландец вышел из спальни с усталой улыбкой и предложил Аркадию объедки с барского стола. Девушка была необыкновенно хороша, и Аркадий, кляня себя в душе за слабость и превозмогая отвращение к самому себе, предложение принял. Вика смутно напоминала ему кого-то, и он спросил ее фамилию, надеясь вспомнить, где мог с ней встречаться. Услышав фамилию «Еремина», вздрогнул и помертвел, но тут же принялся утешать себя тем, что фамилия распространенная и это не более чем совпадение. Но отделаться от болезненного интереса к Вике оказалось не так просто, поэтому Аркадий вызвался отвезти ее из гостиницы домой, зашел к ней и остался до утра. Посреди ночи она проснулась с криком, вся в поту, в слезах, вскочила с постели, налила стакан водки, выпила его залпом и рассказала Никифорчуку про сон, который ее пугает. Потом она рыдала, билась в истерике, ее рвало, Аркадий вытирал ей слезы и с ужасом думал о том, что это они с Градовым виноваты в искореженной жизни и поломанной психике девушки. Ему было мучительно жалко Вику и так же мучительно стыдно. После двадцати лет угрызений это стало последней каплей. Наутро он позвонил Градову и стал нести какую-то околесицу о том, что они-де должны помочь Вике, они виноваты в том, что ее жизнь сломалась, на них лежит тяжкий грех. Градову удалось на некоторое время успокоить старого приятеля. — Какой сейчас из тебя помощник, — ласково уговаривал Сергей Александрович, — ты же дня прожить не можешь без стакана. Давай мы сначала тебя в порядок приведем, а потом подумаем, как помочь девочке. Отведу тебя к своему доктору, он тебе вошьет эспераль, поправишься, вот тогда и будем решать. На какое-то время уговоры помогли, но потом Аркадий все чаще стал звонить Градову по ночам с бредовыми идеями наложить на себя руки и написать покаянное письмо, или пойти к священнику исповедаться, или признаться во всем Вике и вымолить у нее прощение. Градов понял, что Никифорчук становится опасен. И решение Сергей Александрович принял, как обычно, грубое и радикальное. * * * — Ну, как она? — тихонько спросил Арсен, зябко поеживаясь и согревая дыханием замерзшие руки. В комнате был полумрак, тихо жужжал электрокардиограф, самописцы вычерчивали загадочные кривые, в которых был зашифрован ответ на заданный вопрос. — Пока ничего, держится, — ответил врач, отлепляя от тела девочки провода и складывая аппарат в чемоданчик. — Пульс хороший, тоны чистые. — Но долго так продолжаться не будет? — уточнил Арсен. — Как вам сказать… — неопределенно протянул врач, — Вы мне скажите, что вам нужно, а я тогда отвечу, как лучше это сделать. Он заискивающе поглядел в лицо Арсену, для чего ему пришлось сильно наклонить голову, так как старик был намного ниже ростом. — Не подстраивайтесь под меня, — резко сказал Арсен. — Вы врач, вот и скажите мне совершенно определенно, сколько еще можно держать девочку на препарате без риска для ее здоровья. Вы называете мне конечный срок, и я в соответствии с ним буду принимать решение. — Видите ли, — помялся врач. Ему очень хотелось угодить Арсену, и он пытался понять, какой ответ тот хочет услышать. — В общем… Это зависит от состояния сердечной деятельности… Вообще от того, насколько она здорова, не переносила ли тяжелых заболеваний в последнее время. — Перестаньте морочить мне голову, — рассердился Арсен. — С вашей женой мне гораздо легче работать. Она всегда четко оценивает и ситуацию, и свои возможности, и не боится настаивать на своих оценках. Я вас держу как специалиста, так имейте же свою точку зрения. Если бы я сам мог решать медицинские вопросы, я бы не платил вам бешеные деньги за услуги. Так вы уж будьте любезны отрабатывать их добросовестно. Вот вы сейчас сделали ей укол. На сколько его хватит? — На двенадцать часов. — Стало быть, завтра в восемь утра нужно делать следующий? — Ну… В принципе — да. — Что значит «в принципе»? — Это уже становится опасным. Следующий укол может убить ее. Она уже не проснется. — Так, уже какая-то ясность, — хмыкнул Арсен. — А может так случиться, что и следующий укол ей не повредит? — Конечно. Я же говорю, это зависит от ее здоровья, от сердца… — Значит, ситуация выглядит таким образом, — подытожил Арсен. — Завтра утром вы осматриваете девочку и сообщаете мне, можно ли делать следующую инъекцию. Если можно — делайте. Если нет — я приму решение, будить девочку или все-таки держать на препарате. К утру у меня будет достаточно информации, чтобы принять такое решение. — Но вы понимаете, что после завтрашнего укола она может… — врач запнулся и судорожно сглотнул. Арсен чуть приподнял голову и впился своими маленькими, очень светлыми глазками в лицо врача. Он затягивал паузу, и молчание его было куда более выразительным и угрожающим, чем любые самые строгие и бранные слова. Наконец злобный блеск в глазах погас, лицо старика снова стало обыкновенным и ничем не примечательным. — Как поживает император? — почти весело спросил он, изучая вытащенное из кармана расписание пригородных электричек. — Цезарь-то? Отлично. Ест за двоих, капризничает за троих, зато злобности в нем на десяток псов хватит, — в голосе врача слышалось нескрываемое облегчение. Он не только хотел угодить Арсену. Он смертельно боялся его. — Про сына не спрашиваю, о нем я и так все знаю. Супруга здорова? — Спасибо, у нас все в порядке. — Что-то холодновато у вас тут, — старик снова зябко поежился. — Девчонку не простудите? — Она тепло укрыта. А вообще-то в помещении и должно быть прохладно. В жаркой комнате наркотический сон переносится плохо, — авторитетно пояснил врач. — Видите, здесь только один обогреватель, его вполне достаточно, а в соседней комнате, где ваши мальчики сидят, намного теплее. Там у них два калорифера, да еще вдобавок плитка постоянно включена, они все время чайник кипятят. — Ладно, друг мой, мне пора, — Арсен наконец выбрал удобную электричку и засобирался. — Завтра в восемь утра вы осматриваете девочку, в восемь пятнадцать я жду вашего звонка. Если я приму решение больше инъекций не делать, скажете охранникам, чтобы везли ее в город и оставили в сквере, они знают, где это. — А если..? — робко спросил врач. — Тогда сделаете укол. И не забивайте себе голову разными глупостями. Арсен вышел из комнаты, спустился с крыльца и ступил на поскрипывающий под ногами снег. Здесь, за городом, зима была настоящей, снег не стаивал под ногами и колесами, а лежал ровным белым сахарным слоем. Старик знал, что от пустующего зимой пионерского (в прошлом, а ныне просто детского) лагеря до платформы ровно двадцать три минуты средним шагом. Он отправился в путь за двадцать три минуты до прихода электрички, чтобы ни одной лишней секунды не торчать на платформе и не светиться понапрасну. Разговор с врачом оставил в нем, как всегда, чувство легкой брезгливости. Старательный, но трусливый и угодливый, хотя и безусловно преданный, он нравился Арсену куда меньше, чем его жена. Вот она была истинной находкой. Просто сокровище. Но и без врача не обойтись, его надо держать на коротком поводке, нельзя его совсем уж отпугивать. Вот и с девочкой он помог. Арсен прекрасно понимал, что возвращать Надю опасно, она уже все понимает и может помочь нащупать какие-то ниточки, ведущие к нему. И в то же время возвращать ее надо, чтобы не потерять влияние на Ларцева, а потом и на Каменскую. Вариант с усыплением девочки идеально решал проблему: она ничего не видит и не слышит, поэтому ее можно вернуть безо всякого риска, но строптивый папаша будет понимать, что поведи он себя плохо, в следующий раз с девочкой поступят по-другому. Практика показывала, что до следующего раза дело никогда не доходило, непокорные родители становились тише воды, ниже травы, ужаса, пережитого за время отсутствия их ребенка, им хватало на всю оставшуюся жизнь. Похищение Нади Ларцевой было уже пятым в деятельности Арсена и его конторы, и врач был в этих делах совершенно незаменим. Арсен ступил на платформу в тот момент, когда прямо перед ним раздвинулись автоматические двери. Он шагнул в тепло вагона, уселся в уголке и, прислонившись головой к стенке, прикрыл глаза. * * * Полковник Гордеев обдумывал сведения, которые Олег Мещеринов привез от вдовы Аркадия Никифорчука. Вчера, 29 декабря, Виктор Алексеевич получил первую информацию о соучастнике Градова по эпизоду в квартире Тамары Ереминой. Жаль, что следователь Смеляков не помнил, в каком именно институте учились молодые люди, которых пришлось срочно «убирать» из материалов уголовного дела. Пока Настя «вычисляла» Градова, найдя его по совпадению адресов с одним из фигурантов нынешнего дела, пока собирали о нем данные и выясняли, в каком институте он учился, пока искали его сокурсника Никифорчука, прошло немало времени. В обычном исчислении это было всего несколько часов, сущая безделица, но в жизни оперативных работников эти несколько часов превращались в непреодолимую пропасть, перешагнуть через которую Гордеев не успел: когда перед ним легли документы двухлетней давности об обнаружении трупа Аркадия Никифорчука, Настя уже была дома, и позвонить ей было нельзя. Сейчас Виктор Алексеевич искренне сожалел об этом, потому что в этих документах содержалась очень важная деталь. Тогда, два года назад, гибель Никифорчука была признана несчастным случаем. Мало ли алкашей помирают, не сумев справиться с непреодолимым влечением к спиртному, невзирая на строжайшее предупреждение врача-нарколога, вшившего им эспераль? Работники милиции делали все добросовестно, но никаких врагов у спившегося переводчика найти не сумели, корыстные мотивы тоже не просматривались. Но сегодня эта деталь, обрамленная всем тем, что случилось за два последних месяца, проливала свет на обстоятельства смерти Аркадия. Поэтому Гордеев вчера же велел стажеру Мещеринову съездить к вдове погибшего. Виктор Алексеевич не мог знать, что сразу же после получения задания Олег позвонил Арсену и обо всем доложил. — Съезди, но прежде чем докладывать Гордееву, свяжись со мной, я тебя сориентирую, — скомандовал старик. Вечером Мещеринов женщину не застал, она работала официанткой и освобождалась не раньше половины второго ночи, а беспокоить ее на работе по такому деликатному вопросу стажер не решился. Он явился к ней утром, выяснил все, что его интересовало, и в деталях живописал Арсену. К этому моменту руководитель конторы уже знал, что Гордеев звонил Каменской и жаловался на интенсивное давление «сверху». Информация о Никифорчуке только укрепила его в решимости порвать с Градовым, предоставив ему самому выпутываться. «Экий, право же, подлец наш Сергей Александрович», — с усмешкой размышлял Арсен, слушая четкий и лаконичный рассказ стажера. Мало того, что скрыл ту давнюю историю с убийством Лучникова, так еще и о подельнике своем промолчал. Совсем за дурака держит старого Арсена. Руководитель конторы привык к тому, что люди, обращавшиеся к нему за услугами, доверяли ему безраздельно, как больные доверяют врачу. Разве нормальному человеку в голову придет скрывать от врача половину симптомов своей болезни и потом надеяться на то, что ему помогут выздороветь? А если Градов не понимает таких простых вещей, то нечего ему надеяться на контору и на него, Арсена. — Можешь рассказать своему начальнику все как есть, — милостиво разрешил он Олегу. Если бы полковник Гордеев знал правду, он бы, вероятно, посмеялся над тем, что, совершив ошибку и доверившись стажеру, получил в результате достоверную информацию. Но правды он в тот момент не знал, потому и не стал задумываться над сложными перипетиями борьбы истины с ложью. Вдова же Никифорчука поведала, что в последний месяц перед смертью Аркадий пил больше обычного и часто по ночам звонил какому-то Сергею, плакал, упоминал имя «Вика». Кто такие эти Сергей и Вика, женщина не знала, и два года назад искать их в многомиллионной Москве было бессмысленным. Да и зачем, если смерть Аркадия не выглядела криминальной? Кроме того, она рассказала, что муж много раз затевал с ней разговор о детях. — Как ты думаешь, — спрашивал он, — трехлетние дети понимают, что вокруг них происходит? А как ты думаешь, они, когда вырастают, помнят о том, что было, когда они были маленькие? Вот ты помнишь себя в младенческом возрасте? Чем вызван такой горячий интерес к психологии младенцев, Аркадий никогда не объяснял. Но однажды обмолвился, что ему, мол, хочется знать, будет ли дочка его помнить, когда вырастет. Первая жена его, забрав ребенка и создав новую семью, напрочь вычеркнула Аркадия из жизни девочки. Объяснение казалось достаточно убедительным для второй жены, но совершенно не удовлетворило Гордеева, который, имея перед собой детальное жизнеописание несостоявшегося дипломата, сразу увидел, что в момент развода дочери Никифорчука было не три года, а всего полтора. Самой же важной деталью оказалась личность прохожего, случайно обнаружившего труп Никифорчука в темном закоулке возле здания станции метро. Он случайно наткнулся на лежащего неподвижно человека, хотел уже бежать вызывать «скорую», думая, что тот, может быть, еще жив, но, увидев проезжающую рядом патрульную машину, замахал руками и позвал на помощь милиционеров. Имя этого прохожего было Николай Фистин. Виктор Алексеевич зашел к Жерехову. Работа в его кабинете уже закончилась, труп Морозова унесли, эксперты сделали все необходимое и удалились, оставив после себя легкий запах реактивов. — Что Ларцев? — с порога спросил полковник. — Был в обществе охотников и рыболовов, потом ребята его потеряли, сейчас пытаются найти. — Паша, он что-то нащупал. Он ищет кого-то конкретного, пошли дополнительно людей ему вслед. Надо его подстраховать. У него от отчаяния может притупиться чувство опасности. — Сделаю, — коротко кивнул Жерехов. — Сведения о докторе Рачковой? — Ничего подозрительного. Живет с мужем — пенсионером. Муж увлекается филателией. Излишний достаток в семье не наблюдается. Дети живут отдельно. Ничего, за что можно уцепиться. — Ладно, значит, я с перепугу перестраховался. Совсем чутье потерял. Теперь другое. Усильте наблюдение за Фистиным. Это может оказаться очень интересным. — Виктор, думай, что говоришь! — с досадой покачал головой Павел Васильевич. — Где людей взять? У нас их не бездонная прорва. Если бы дело было на контроле у министра, тогда нам бы давали столько сил и средств, сколько попросим. А это дело даже не на контроле у начальника МУРа. Что я себе, рожу людей, что ли? Чтобы проверить сегодня обстановку у дома Анастасии и выполнить твое задание по доктору Рачковой, я снял наблюдение с Фистина. Теперь тебе понадобились люди бегать за Ларцевым. Это я сделаю. А где взять наружников для Фистина — ума не приложу. Гончаров меня сегодня уже трижды посылал, и с каждым разом все дальше и затейливее. И он, между прочим, прав, Виктор. У нас нет четкого плана операции, у нас вообще нет никакого плана, мы шарахаемся из стороны в сторону, делаем судорожные телодвижения, совершенно не понимая, что будет происходить в следующую минуту. Но это ведь наши с тобой трудности. Немудрено, что Гончаров взбесился. Мы без конца перетасовываем его людей, отменяем задания, не успев их толком выполнить…