Второй раз за два часа этот парень поставил Настю в сложное положение. «А ты не прост, дружок, — озадаченно подумала она. — Другой бы вне себя от радости был и не раздумывал бы ни секунды. А ты что-то высчитываешь, выгадываешь, вопросы задаешь. Пожалуй, из тебя выйдет сыщик. Хорошо, что я тебя нашла». — У нас, как и всюду, некомплект сотрудников, — ответила она Мещеринову. — Поэтому мы рады любой помощи. Но чем толковее стажер, тем лучше, даже если он приходит всего на месяц. — Вы считаете меня толковым? — усмехнулся слушатель. — Приятно слышать. А то вы всех нас с дерьмом смешали. И майору милиции Анастасии Каменской стало неловко… * * * — Не разбудил? — послышался в телефонной трубке голос Андрея Чернышева. Настя включила лампу и посмотрела на часы — без пяти семь. Будильник зазвонит через пять минут. — Разбудил, садист несчастный, — проворчала она. — Пять минут драгоценного сна украл. — Не понимаю я, как ты живешь, Настасья. Я уже час назад встал, с Кириллом погулял, зарядку на улице сделал, сейчас я бодр и свеж, а ты дрыхнешь. Ты правда, что ли, еще спала? — Конечно, правда. — Ну тогда извини. Ты вполне проснулась? Информацию воспринимаешь? — Валяй. Настя приподнялась на локте, улеглась поудобнее и поставила телефонный аппарат себе на грудь. — Значит, первое. Передача «Свободная рулежка» по четвертому каналу шла 22 октября в 21.15, окончилась в 21.45. Второе. Мать Виктории Ереминой действительно была алкоголичкой, но Вику в дом ребенка отдали не потому, что мать направили на лечение, а потому, что она получила срок по статье сто третьей за умышленное убийство. Правда, по суду ей назначили принудительное лечение от алкоголизма. Умерла она и в самом деле от отравления денатуратом, но не в профилактории, а в колонии строгого режима. — Почему строгого режима? Это была не первая ее судимость? — Вторая. Первый раз она отбывала срок за кражу. Вика, кстати, родилась во время первой отсидки. В детдоме уже почти весь персонал поменялся, но одна воспитательница работает там давно. Она утверждает, что Вике не говорили правду, чтобы не травмировать. Хватит с нее и того, что мать больна алкоголизмом. Да и смерть страшная. Теперь третье, самое плохое. Готова? — Готова. — Валентин Петрович Косарь, обладатель широких знакомств в медицинском мире, умер. — Когда! — Крепись, Настасья, похоже, мы с тобой вляпались в какое-то болото. Косарь насмерть сбит машиной. Ни очевидцев, ни информации — ничего. Тело лежало на дороге, обнаружено проезжавшим мимо водителем. Дело находится в производстве в Юго-Западном округе. Деталей пока не знаю, собираюсь сегодня к ним наведаться. — Подожди, Андрюша, подожди, — Настя болезненно поморщилась и прижала свободную ладонь к виску. — У меня в голове полная каша, ничего не соображаю. Когда погиб Косарь? — Двадцать пятого октября. — Мне надо подумать. Ты двигай на Юго-Запад, а я пойду на работу, доложусь Колобку, потом съезжу к Ольшанскому. Встретимся с тобой часа в два. Годится? — Где? — Ты, как я понимаю, хочешь днем Кирилла покормить. — Ну… хотелось бы, конечно. — В половине второго подбери меня возле метро «Чеховская», поедем к тебе домой, ты покормишь пса, а потом пойдем с ним погуляем. Знаешь, мне кажется, мы с тобой как-то бестолково мечемся, толкаемся в разные двери, сами не понимая, что хотим найти. Хватит скакать, пора сесть и подумать. Ты согласен? — Тебе виднее, это про тебя говорят, что ты компьютер, а не про меня. Я при тебе вроде мальчика на побегушках до сих пор был. — Ты что? — испугалась Настя. — Ты обижаешься на меня? Андрей, миленький, если я что-то не так сказала… — Да брось ты, Настасья, тебе уж и слова сказать нельзя. У тебя по утрам чувство юмора долго спит: ты уже проснулась, а оно еще нет. В час тридцать, метро «Чеховская». Привет. Настя поставила телефон на место и вяло, еле волоча ноги, побрела в ванную. На душе у нее было слякотно. Обнаруженное несколько дней назад «кое-что» с каждым днем вырастало и крепло, и что с ним делать, она не знала. * * * С каждым днем Виктор Алексеевич Гордеев становился все мрачнее. Его обычно круглое лицо осунулось и посерело, движения становились медленнее, голос — суше. Все чаще, слушая собеседника, он произносил «ну да, ну да», и это означало, что он опять не слушает, что ему говорят, а думает о чем-то своем. Проводя утреннюю оперативку, он плохо слышал сам себя, вглядываясь в который раз в лица своих подчиненных и думая: «Этот? Или этот? Или вон тот? Кто из них?» Ему казалось, что он знает, кто из оперативников связан с преступным миром, но верить в это не хотелось. В то же время если это не он, не тот, на кого он думает, значит, кто-то другой, и от этого не легче. Гордеев ко всем относился одинаково, и кто бы ни оказался предателем — будет одинаково больно. Его раздирали противоречивые желания: с одной стороны, ему хотелось поделиться с Каменской своими подозрениями, но, с другой стороны, он считал, что втягивать ее не нужно. Конечно, Настасья умница, наблюдательная, с хорошей памятью и четким мышлением, с ней вместе легче было бы разобраться. И в то же время Виктор Алексеевич знал, как трудно будет ей, скажи он о своих подозрениях, разговаривать с этим человеком, работать с ним, обсуждать любые, даже не служебные вопросы. Кроме того, она может выдать себя и насторожить того, кто пока уверен в своей безопасности. Во время совещания он не спрашивал Настю о ходе работы по убийству Ереминой. Она поняла правильно и, вернувшись к себе в кабинет, терпеливо ждала вызова начальника. Не прошло и десяти минут, как Гордеев позвонил ей по внутреннему телефону с одним коротким словом: «Зайди». — Виктор Алексеевич, пусть Миша Доценко побеседует с этим человеком, — Настя протянула Гордееву листок, на котором были записаны координаты Солодовникова и вопросы, требующие как можно более точного ответа. Миша Доценко так искусно умел «работать» с памятью людей, пробуждая ассоциативные связи, что с его помощью порой человек вспоминал до малейших деталей и с точностью до минуты события, давно минувшие. Настя очень надеялась, что Мише удастся установить время, когда Солодовников звонил своему приятелю по институту Борису Карташову. Это поможет более точно очертить временной интервал, в котором раздался тот исчезнувший с кассеты звонок. — Хорошо. Что еще? — Еще нужно повторно допросить врача-психиатра, у которого консультировался Карташов. Это я должна сделать сама. — Почему? — Потому что я разговаривала с Карташовым, хорошо помню все детали беседы и, чтобы выявить противоречия в показаниях, с врачом должна разговаривать тоже я. Во всяком случае, то, что мне поведал Карташов, довольно сильно отличается от того, что записано в протоколе допроса доктора Масленникова. — Ты так серьезно подозреваешь этого художника? — Очень серьезно. К тому же эта версия ничем не хуже других. На проверку двух первых ушли три недели. Я согласна, те две версии были самые трудоемкие. По данным ОВИРа, никто из иностранных клиентов Ереминой в конце октября в Москве не был, за исключением того последнего голландца, но Ольшанский доверяет его алиби. Немотивированные действия в состоянии острого психоза до конца проверить все равно невозможно. Все, что было в наших силах, мы сделали. Остается ждать, что случайно выплывет какая-нибудь информация, но ждать этого можно до самой пенсии. А вот история с болезнью Ереминой кажется мне подозрительной. Виктор Алексеевич, у меня есть основания думать, что она не была больна и ее украденный сон — сказка про белого бычка. — А мотив? Если Карташов замешан, то какой мотив? — Не знаю. Вот и хочу попробовать узнать. Только нам трудно вдвоем с Чернышевым, поэтому дело двигается медленно. — По-моему, оно у тебя вообще не двигается, — проворчал Колобок. — Все пробуешь, проверяешь, тыкаешься, как слепой котенок, а толку — чуть. С отделением милиции по месту жительства Ереминой контакт поддерживаешь? — Ну… в общем… — промямлила Настя. В отделении милиции розыском пропавшей Ереминой первоначально занимался капитан Морозов, поэтому сотрудничать с группой, расследующей убийство, поручили тоже ему. В первые дни Настя пыталась подключить его к делу, но Морозов довольно популярно объяснил ей, что, кроме этого убийства, совершенного, между прочим, неизвестно где, возможно, в другом районе города и даже в области (а он, Морозов, обязан заниматься только преступлениями, совершенными на его территории), на нем еще восемнадцать краж, два десятка угонов, грабежи, разбои и парочка нераскрытых убийств, по которым ему Петровка не помогает и он крутится сам. Даваемые Настей поручения он выполнял неохотно, спустя рукава, особо не торопился, зато очень ловко прятался от нее, и найти его было очень и очень непросто. Через три-четыре дня Настя вообще перестала его искать и тащила всю огромную работу на себе и Чернышеве. Однако жаловаться и ябедничать Каменская не любила, поэтому на вопрос начальника промычала что-то невразумительное. — Ясно, — коротко хмыкнул Колобок, мгновенно все поняв. — Позвоню в отделение, проведу воспитательную работу. Подключай Морозова, нечего с ним церемониться. Можно подумать, у него нагрузка больше, чем у Чернышева. Послезавтра стажер придет, возьмешь к себе в помощь. И не стесняйся использовать наших ребят. Только делай это через меня. Поняла? Обязательно через меня. Я как начальник даю поручение — и точка. При этом могу ничего никому не объяснять. А ты ведь не сможешь им не ответить, если они начнут задавать вопросы, верно? — Верно, не смогу. Подумают, что я строю из себя невесть что. — Ну да, ну да, — задумчиво покивал полковник, и Настя поняла, что он опять на несколько секунд выключился из разговора. Настя поднялась из-за стола, аккуратно сложила свои записи. — Я пойду, Виктор Алексеевич? — полувопросительно сказала она. — Ну да, ну да, — снова повторил Гордеев и вдруг как-то странно посмотрел на Настю и очень тихо произнес: — Будь осторожна, Стасенька. Ты у меня одна осталась. * * * Следователь Ольшанский в противоположность Гордееву был приветлив и улыбчив, но большинство Настиных предложений встречал в штыки. И Настя догадывалась отчего. В первую неделю после возбуждения дела об убийстве Ереминой со следователем работали Миша Доценко и Володя Ларцев. Если к Доценке Константин Михайлович был равнодушен, то Ларцев числился у него в любимчиках, вполне, впрочем, заслуженно. Ольшанского с Ларцевым связывала и личная дружба, они ходили друг к другу в гости, а их жены стали добрыми приятельницами. Когда полтора года назад при родах умерли жена Ларцева и новорожденный ребенок и Володя остался с десятилетней дочкой на руках, именно Ольшанские помогли ему справиться с горем и как-то наладить жизнь. Но смерть жены изменила не только личную жизнь Ларцева. Она сказалась и на его работе. Володя уже не мог безраздельно отдаваться служебным делам и пахать с утра до глубокой ночи, как это бывало раньше. У него прибавилось забот и головной боли, он стал успевать делать гораздо меньше, потому что в течение дня старался решить кое-какие хозяйственно-магазинные проблемы, заскочить домой проверить, все ли в порядке, вечером пораньше уйти, чтобы проконтролировать дочкины уроки и приготовить ей еду на весь следующий день. Коллеги относились к беде сочувственно и многое Ларцеву прощали, тем более что его хлопоты отразились в основном на объеме выполняемой работы, но не на ее качестве. Однако Константин Михайлович Ольшанский, принимая близко к сердцу все, что касалось его друга, болезненно воспринимал любой намек на то, что Володя иногда недорабатывает. По-человечески все это можно было понять. Но Насте неприятно было, что в этой ситуации она оказалась «стрелочником». — Экспертиза пленки еще не готова, — сообщил Ольшанский, как только она переступила порог. Настя забрала у Карташова не только последнюю кассету, но и две предыдущие, на которых были сообщения, исходящие несомненно от самой Вики, и попросила следователя задать эксперту вопросы о природе непонятной паузы и о том, есть ли на последней кассете запись голоса, идентичного образцам номер четыре, одиннадцать и сорок шесть, отмеченным на двух других кассетах. Если уж не верить Карташову, решила она, то не верить во всем. Стало быть, надо проверять все и опять с самого начала. Услышав, что заключение экспертов еще не готово, она огорченно вздохнула. — Жалко. Я так надеялась. Но все равно, Константин Михайлович, надо разрабатывать Карташова. — Согласен, — кивнул Ольшанский. — Есть предложения?