Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 26 из 123 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Палермо На улице – жутковатая тишина. Когда история обрывается в четыре часа утра, ты вдруг оказываешься беззащитен. Не можешь найти дорогу назад, в настоящее, потому что весь мир погрузился во тьму. Даже моря не слышно. Только где-то лает собака. Меня бьет озноб. Жоэль достает последнюю сигарету из пачки, закуривает. Между ее и его историями лежит бездна молчания. Я не могу представить, как Морица перенесло с одной стороны на другую. Две его жены жили в одно и то же время, недалеко друг от друга, но в двух разных реальностях. Если мне трудно даже свести их воедино в моем сознании, то как Мориц мог соединить их в своей жизни? – Что случилось с Виктором? – спрашиваю я Жоэль. – Он выжил? – Да. – Он был в Яффо? Или в Лидде? – Почему ты хочешь это знать? – Может быть, они встречались. Она пожимает плечами, молча. – Та семья, что жила раньше в вашей квартире… Ты знаешь, как их зовут? – Нет. – Они вернулись когда-нибудь? – Ох, дорогая. Что прошло, то прошло. Она встает, чтобы сделать себе кофе. У меня ноет живот, меня словно укачивает, как на корабле. Выхожу в сад подышать. И постепенно осознаю причину своей тошноты. Я помню это по прежним временам. Так было в моей семье. Когда бабушка уклонялась от вопросов о дедушке. Отсутствующие часто обладают большей силой, чем те, кто рядом, поскольку то, о чем умалчивают, могущественнее того, о чем говорят. Потому что нельзя ответить, нечего возразить. Ты топчешься в тумане. А тебе говорят, мол, не вороши прошлое. Но там скрывается нечто темное, неосязаемое и зловещее. Полуправда, которая хуже лжи. В детстве этот туман наводил на меня оцепенение. В какой-то момент я перестала спрашивать. Свыклась с неясностью. Твой дедушка был на войне. Нет, он не был настоящим нацистом. Ну да, он был там, все в той или иной степени были нацистами. Потом я и сама стала такой же, как взрослые. Обжилась в удобной полуправде. Видела мир, каким он должен быть, а не какой он на самом деле. Я закрывала глаза, чтоб не замечать другую, более темную сторону, и она, казалось, исчезла. Потому что ее существование означало необходимость переписать собственную историю, а кому этого хочется? Да только вещи не исчезают от того, что их никто не хочет видеть. Наоборот, они мутируют и следуют за нами, как тень. Когда бабушка уже умерла, туман во мне однажды рассеялся и вернулось то детское любопытство. Я отправилась на Сицилию и открыла для себя археологию. У каждого своя зависимость, и это – моя. От этой зависимости не сгораешь, она требует терпения и настойчивости. Возвращаешься в прошлое, снимая слой за слоем. Сортируешь тысячу осколков. Ломаешь голову над загадкой терпеливо и долго, пока мертвые не начинают тебе нашептывать. * * * Над головой шелестят пальмы, лунный свет отбрасывает на траву их танцующие тени. Я чувствую, что правды о дедушке не найти ни в рассказе Жоэль, ни в рассказе Элиаса. Лишь в молчаливом пространстве между двумя рассказами. Я должна разговорить молчание. Жоэль выходит в сад и протягивает мне эспрессо. – Поговори с Элиасом, – говорю я. – Ах, милая. – Насколько я помню, иврит и арабский относятся к семитской языковой семье. Вы – родственники! – Вот поэтому мы и раздражаем друг друга. – Что ты теряешь? Она не отвечает. Смотрит на дом. Ставни второго этажа закрыты. – Правда, милый домик? – Неужели ты хочешь за него бороться? – О, дело не в деньгах, – отвечает она. – Я хочу достойно попрощаться с отцом. И не позволю им помыкать мной. Одним глотком она выпивает свой эспрессо. – У тебя когда-нибудь был свой дом? – спрашивает она и, не дожидаясь моего ответа, продолжает: – Я переезжала из одной квартиры в другую, всю жизнь снимала жилье. Или переснимала. И вечно что-то случалось. Сносили дом, разрывали контракт, наступал конец отношениям… Паршивая жилищная карма. Единственная квартира, из которой меня никто не выгонял, была квартира моих родителей. На улице Яффо. – Почему ты больше не живешь в Хайфе? – Там так напряженно. Но Париж меня тоже раздражает. Гадалка предсказала это моей маме: она у тебя удачливая, но у нее не будет дома. Старая синьора Кучинотта, в Пиккола Сицилии. Хорошее было место. Люди были бедны, но они вместе веселились, вместо того чтоб крушить друг другу головы. Мы были соседями. Друзьями. Кузенами. – А ты когда-нибудь туда возвращалась? – Non, c’est fini [34].
* * * Когда я просыпаюсь, за окном яркий свет. Сначала я не понимаю, где нахожусь. Палермо, Хайфа и Яффа переплелись во мне. В доме тишина. Зову Жоэль. Откликается только кошка. Даю ей остатки из банки и уже собираюсь принять душ, когда раздается звонок в дверь. Надеваю джемпер и иду открывать. На пороге нотариус Каталано. Он извиняется, что побеспокоил, и проходит в гостиную, чувствуя себя как дома. Спрашивает про Жоэль и протягивает мне какую-то карточку. – Я взял на себя смелость включить ваши имена в число родственников. Ничего себе! Это приглашение на похороны. Через четыре дня. – Юридически это не входит в мои обязанности, но как друг семьи… Я читаю: Церковь Санта Мария делле Грацие, Монделло. – Но Жоэль хотела еврейские похороны. Каталано бросает на меня такой взгляд, будто я оскорбила Мадонну. – Он христианин! – Разве вы не знали, что он перешел в иудаизм? Каталано поражен. – Но… согласно его регистрационным документам… – Вы уже сами знаете, что у него было три жизни. Каталано, похоже, все еще не понимает. Потому что не хочет. Мир был бы таким простым, если бы у каждого человека была только одна личность. И тут я вижу на приглашении слово cremazione. – Как вы можете сами принимать решение о кремации? По иудейской вере тело должно быть похоронено. Мой дед такого не завещал! – Так решил синьор Бишара. Меня захлестывают отчаяние и ярость. Как посмел Элиас не обсудить это с нами? – А что, полиция уже выдала тело? – Certo [35], синьора. Надо рассказать Жоэль. Я прошу Каталано уйти и провожаю его до двери. Он останавливается на пороге. – Синьора, я буду рад позаботиться о гостинице для вас. В ваших же интересах… Согласно закону, вам нужно разрешение владельца, чтобы здесь находиться… – Я поговорю с ним. Не волнуйтесь. Arrivederci. Едва он выходит за дверь, я звоню Жоэль. Не успеваю начать рассказывать, как она прерывает меня: – Дорогая, ты можешь прийти? Здесь такие наглые идиоты, они обращаются со мной как с какой-то… – Где ты? – В полиции. * * * Комиссариат Монделло находится прямо на Лунгомаре. Песочный особняк в стиле итальянского модерна с зелеными ставнями – можно сказать, изысканный; здесь должны расследовать карманные кражи и ограбления летних вилл, а не убийство. Жоэль стоит одна в коридоре, возмущаясь, что никто больше не хочет с ней разговаривать. Очевидно, что ее здесь уже невзлюбили. Милая, но раздраженная помощница комиссара просит меня объяснить синьоре из Парижа, что расследующий дело комиссар на обеде, а кроме того, факты дела были подробно объяснены синьоре. – Что-что? – спрашиваю я.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!