* * * Жорж прошел мимо старого железнодорожного вокзала, почти не пострадавшего, затем мимо мечети Хассан-Бек, двери и окна которой были вырваны. Таясь, он пробрался по улицам Маншии – весь район обратился в сплошные руины. Многие дома пустовали, но некоторые уже были заново заселены. Через окна он видел еврейские семьи за ужином. Тенью он крался по улицам Старого города, избегая гавани, где стояли солдаты. И наконец увидел впереди поперек улицы ограждение из колючей проволоки в метр высотой, тут же стояла сторожевая вышка с прожектором. Жорж повернул на запад, к морю. Интересно, как они перегородили море, подумал он, никто ведь не может поделить море. Проволока тянулась через весь пляж и заканчивалась ощетинившейся путаницей, на которую набегал прибой. Ни один прожектор не освещал пляж, где-то лаяла собака. По другую сторону ограждения. Жорж прятался за разбитой лодкой, пока глаза не привыкли к чернильной темноте. Набежавшие с моря облака закрыли луну. Интуиция подсказывала, что нужно подождать и посмотреть, охраняется ли заграждение. Показался джип, он медленно проехал по пляжу, развернулся и поехал обратно в город. Когда шум мотора стих, Жорж кинулся к воде, в которой исчезала колючая проволока, и зашел в море. Был отлив, вода едва доходила до пояса. Ноги погрузились в мягкий песок, пластинку он держал на уровне груди. Без особого труда Жорж перебрался на другую сторону. Море не пугало его, наоборот, холодная вода вселила в него восхитительную бодрость. И не нужна ему никакая помощь, подумал он, чтобы добраться домой. Он тихо подкрался к первым домам, пригибаясь, как зверь, и скользнул в неосвещенный переулок. Немного передохнул, вылил воду из ботинок и пошел по лестнице к улице Аджами. Здесь Яффа еще пахла, как прежде, только привычные звуки отсутствовали. На пустых улицах царил страх, не слышно музыки, лишь тихие обрывки слов доносились из домов. На арабском. Впереди показались двое мужчин, и он спрятался за покореженной машиной. Они говорили на непонятном Жоржу языке, и, когда проходили мимо, он разглядел винтовку за плечом одного из них. Арабы затаились по домам. * * * Его дом выглядел как и всегда. Только розы в палисаднике отцвели. Синие ставни были открыты, но в комнатах не горел свет. Подул прохладный ветер, и Жорж невольно вспомнил о нищих, которые раньше приходили сюда, зная, что всегда получат от Мариам кусок хлеба, сыр и апельсины. На такого нищего, должно быть, походил сейчас он сам, если бы кто-то посмотрел на него из окна дома. Он открыл ворота, тихо прошел через палисадник и заглянул в окна. Все тихо. Входная дверь заперта. Жорж достал из кармана брюк ключ, который принес с собой, и вставил его в замок. Сердце колотилось в груди. Он подергал округлую ручку, но ключ не поворачивался. И тут заметил следы взлома на дверной раме. Очевидно, кто-то пытался силой вышибить дверь. Замок висел криво. Теперь достаточно было навалиться на дверь плечом, и путь свободен. Жорж проскользнул внутрь и тихо притворил за собой дверь. Не стал включать свет. В квартире витал странный запах. Родной запах его дома, который ни с чем не спутать, но вдобавок сигаретный дым – а Жорж не курил – и что-то резкое, возможно, запах капустного супа. Диваны стояли как всегда, даже ковер был на своем месте. Здесь явно не побывали мародеры. Жорж прошел дальше и вдруг заметил, что у него дрожат руки, его это даже возмутило: неужели он может бояться здесь, в собственных стенах? И все же кровь стучала в ушах. Он открыл дверь на кухню. Вот откуда исходил этот сильный запах. Такой еды здесь еще никогда не готовили. В раковине грязные тарелки, тут же валялись чужой джемпер и газета на иврите. Жорж прошел в гостиную, окна которой выходили на море. Его руки скользнули по английскому книжному шкафу, который он сам однажды внес в дом. Внутри стояла медная менора. Все его книги пропали. В слабом свете, падавшем снаружи, он заметил пустую стену. Там, где между расписными настенными тарелками висели фотографии его родителей, детей, бабушек и дедушек, теперь не было ничего. Он осторожно провел рукой по стене… и почувствовал, что гвозди все еще торчат там, где он их когда-то вбивал. Отсутствующие, мелькнуло у него в голове, и он почувствовал, как изнутри что-то рвется наружу. Я присутствую, хотелось ему закричать, видите, вот я, как грабитель в собственном доме! На журнальном столике стояла пепельница, полная окурков. Жорж подошел к дивану, заметив там книгу, и взял ее в руки. Детская книжка. Снеговик в красном колпаке и с морковным носом, сверху – непонятные ему кириллические буквы. Почувствовав комок в горле, Жорж положил книгу на место, точно так же, как она лежала. Затем повернулся и заглянул в темную комнату. Его бил озноб. Если у них есть дети, значит, они скоро вернутся, подумал он. Если он офицер, то, значит, носит оружие. Надо было принимать решение: остаться до прихода его незваных гостей или исчезнуть в ночи, как вор. Он посмотрел на пустую стену. Чего ожидал бы от него отец? Что сделала бы Мариам? Жорж подошел к окну, где раньше стояло его большое удобное кресло, теперь оно пропало, и повернулся к маленькому дамасскому столику, который все еще был на месте; постепенно из темноты проступили очертания английского граммофона. Он потрогал трубу, ручку, звукосниматель… все в порядке. Возможно, эти люди слушали музыку. Их музыку. Он вытащил из конверта пластинку Умм Кульсум. Пусть это будет небольшой привет семье, подумал он. Поставит пластинку, включит громкость на полную и исчезнет в саду. А потом будет наблюдать снаружи, как Умм Кульсум станет рассказывать людям из страны снеговиков о стране, в которую они ненароком забрели, и о людях, в чьих постелях они теперь спят. Пусть ее голос будет преследовать их даже во сне. Но потом он решил иначе. Он положил пластинку обратно в конверт и схватил обеими руками граммофон. Умм Кульсум оказалась зажата между его грудью и громоздким предметом в его руках. Он пошел к дверям – Амаль должна получить свой подарок. Жорж пересекал гостиную, когда различил снаружи приближающиеся голоса. Мужчина и женщина. Он замер и прислушался. Они говорили друг с другом на чужом языке – возможно, на русском или болгарском. У него еще было время сбежать через окно другой комнаты. Но что-то внутри восставало против этого. Он уже не был тем человеком, который бежал девять месяцев назад, чтобы защитить жизни своих близких. Они бежали, и смерть настигла их, а их дом все еще стоял. Дом, который он заново отстроил с отцом, когда британцы разрушили его. Это не Жорж решил остаться, наблюдая, как открывается дверь. Это велел ему голос отца. В комнату вошла женщина. К плечу ее приник спящий ребенок. Следом за ней – мужчина, рука которого потянулась к выключателю. Женщина вскрикнула, увидев незнакомца, стоящего посреди комнаты с граммофоном в руках. Муж выхватил из кармана пальто пистолет. У него было широкое лицо и мускулистое тело. Он не проявлял никакого страха, и, к своему собственному удивлению, Жорж тоже был совершенно спокоен. – Ахлан ва сахлан, – сказал Жорж. – Добро пожаловать. Пистолет, который незнакомец направил на него, был не первым оружием в доме Бишары. У отца Жоржа было оружие, пока британцы не конфисковали его. А то бы Жорж мог сейчас им защититься. Хотя у него все равно не было бы шансов. Револьвер его отца был старым и ржавым, в то время как израильский офицер держал в руках современную «зброёвку». И никого из бывших его соседей не осталось, кто мог бы услышать выстрел, подумал Жорж, перед тем как пуля пробила граммофон. Глава 20 Палермо – Ты где? В первое мгновение я не знаю, что ответить. Я там, где стоит Жорж со своим граммофоном в руках. Я там, где перед церковью, которая уже не церковь, лежат античные колонны. Я там, где на развалинах стены сидит Элиас, совсем рядом со мной. Голос Жоэль в мобильном звучит взволнованно. – Срочно возвращайся домой, – говорит она. Домой. Словно это мой дом. – Что случилось? – Он тебя слышит? – Нет, – отвечаю я, вставая и отходя на несколько шагов. Элиас вежливо смотрит в сторону. Когда он так сидит, в этом послеполуденном свете, его можно принять за туриста. Если бы только я не знала, какой багаж он несет на плечах. Его история интригует меня. Порождает во мне смятение. Я считаю себя человеком аполитичным, но вполне информированным. Так почему я ничего об этом не знала? Я же археолог, и как я могла упустить очевидное – что историю пишут победители? Конечно, другая сторона присутствовала в моем сознании. Но в ней не было ни имен, ни лиц, разве что разъяренные мужчины, кричащие в камеру и жгущие покрышки. Мне были гораздо ближе такие фильмы, как «Шоа». Это был мой ужас, вопрос о причастности моего деда – и луч надежды в конце мрачной истории: из Освенцима в Иерусалим. Давид против Голиафа. Страна без народа для народа без страны. Мне казалось, что я всегда хочу знать правду. Но на самом деле правда обычно противоречива, тревожна, болезненна. Говоря по чести, мы жаждем вовсе не правдивых историй, а тех, которые подтверждают нашу правоту. – Он лгал, – произносит Жоэль. – Что ты имеешь в виду? – Расскажу, когда приедешь. Пожалуйста, ничего ему не говори, слышишь? Сделай вид, что все в порядке. Она дает отбой, и я возвращаюсь к Элиасу. Я не хочу перед ним притворяться. В начале любого знакомства есть невинность, и я хочу оттянуть тот момент, когда она исчезнет. – Жоэль хочет меня видеть. Это не ложь. Просто половина правды. Он ждет, пока я скажу ему причину, а когда понимает, что дальше ничего не последует, то встает: – Хорошо. Что-то внутри него закрывается. То, что он едва открыл мне. Он чувствует мою недосказанность. – Подожди. Элиас! Но он уже уходит. Я бегу за ним и хватаю его за руку: – Если вы не поговорите друг с другом, ничем хорошим это не закончится. – Если мы поговорим, это тоже ничем хорошим не закончится. – Почему ты ненавидишь своего отца? – Потому что я слишком сильно его любил! – Он вырывает руку. – Что между вами произошло? – Тебе пора. Тебя ждет Жоэль. Он впервые произносит ее имя. Он достает из кармана мобильный, чтобы вызвать мне такси. – А давай ты позовешь нас с Жоэль к себе? – с улыбкой предлагаю я. – Мы приготовим что-нибудь вкусное, и ты дальше расскажешь свою историю? В его глазах – улыбка. Он что-то набирает на смартфоне. – Так когда? – спрашиваю я. – Завтра вечером, – отвечает он. Я протягиваю Элиасу руку. Он ее пожимает. Мне стало легче, и, по-моему, ему тоже. * * * Над морем собираются темные тучи. Пурпурный закат окутывает виллу Морица нереальным светом. «Домой», – сказала Жоэль. Но я не могу представить, где бы еще я чувствовала себя такой чужой. Потому что именно здесь я отчетливей, чем раньше, понимаю, что мне не было места в жизни моего деда. Для него я вообще не существовала. Я была отсутствующей. Никто не отвечает на мой звонок в дверь. Я стучу: – Жоэль? Единственный ключ у нее. Обойдя дом, я вижу, что дверь на террасу открыта. Захожу и снова зову Жоэль. Покров тишины лежит на мебели, очертания которой возникают из полумрака, когда мои глаза к нему привыкают. Ни звука, только шелест пальм в саду. Мне кажется, будто со всех сторон на меня направлены невидимые глаза. Не знаю уж, чьи они, но я определенно не одна. Бывают такие пустые дома, которые молчат мирно – они сделали свое дело. Но в этом доме еще не закончилась жизнь его обитателей. Он говорит на языках, которые я не понимаю. Он зовет меня, хочет рассказать о том, что слышали стены. Мой взгляд падает на стену напротив окна, на пустые места между фотографиями в рамках. Дотрагиваюсь до гвоздей, которые все еще торчат из стены, и в тот же момент переношусь из Палермо в Яффу. Этот дом не одинок, мелькает у меня в голове, он связан с другим, как две сестры, разделенные морем, соединенные морем. Голоса, зовущие меня, приходят, как волны, с ночным ветром, с другого берега. «Возвращайся домой», – сказала Жоэль. Но там никого нет. Вдруг что-то теплое касается моей ноги. Я вздрагиваю, пробуждаюсь от своих мыслей, но это всего лишь кошка. И вот через окно вижу Жоэль перед воротами. Она не одна. * * * – Нина, иди сюда, я хочу тебя кое с кем познакомить! Жоэль провела вторую половину дня в другом времени. Более быстром. Пока я отсутствовала, она ходила из дома в дом, опрашивая соседей. Выполняя работу, которую должна была проделать полиция. И нашла свидетельницу, которая всех удивила. Рядом с ней стоит маленькая женщина с пуделем на поводке. Синьора ди Мауро в больших модных очках, шляпе и костюме кремового цвета. Обе минуту назад вернулись из комиссариата и возмущены.