* * * Так и случается с прошлым, думаю я: многие факторы влияют на ход событий. И, оглядываясь назад, мы выстраиваем из хаоса – историю. О моем браке можно рассказать в одном предложении: я была верна, а он мне изменял. Но мой бывший, вероятно, рассказывает об этом по-другому. Если честно, то нельзя сказать, будто я совсем уж непричастна. Случилось именно то, чего я пыталась избежать. Я выстроила для нас крепость. С толстыми стенами. Мне это давало безопасность, а его лишало воздуха. – У Морица никогда не было романа? – Что ты. Он был самым верным мужем на свете. – Ты думаешь, это Виктор навел спецслужбы на Морица? – Я думаю, что наоборот. Он пытался защитить своего друга как можно дольше. Но его возможности были куда скромнее, чем думал Морис. Это была третья версия его истории: Мориц понимал, что попался. Ему следовало покинуть страну. Так или иначе. В конечном итоге, видимо, все сошлось вместе. – Ты уверена, что он не согласился на работу в Каире? – Да. Он уехал в Германию, чтобы скрыться от этих людей. – Но где же тогда он встретил мать Элиаса? Жоэль смотрит на меня с недоумением: – Я рассказала тебе все, что знаю, дорогая. Честное слово. Значит, единственный ключ у Элиаса. Я должна поговорить с ним. Если он все еще хочет меня видеть. * * * Уже вечер, и люди в белом принимаются собирать свои вещи. Полицейский снова пытается вежливо выставить нас за порог, но мы не поддаемся. Siamo residenti, мы здесь живем. Он разговаривает с комиссаром по телефону, а затем признается, что закон связывает ему руки. Нам не разрешается заходить только в гараж. И он узнал, что синьора – знаменитая оперная певица, complimenti, поздравляю. Потом он уходит ужинать, а мы возвращаемся в наш дом. – Ты действительно широко известна? – спрашиваю я у Жоэль. Она смеется: – Известна только моему арендодателю – тем, что не могу оплатить счета за электричество. * * * Мы забираемся в наши постели в гостевой комнате. Жоэль разложила на покрывале старые фотографии – хрупкий защитный слой из бумаги и воспоминаний. Интересно, как там сейчас Элиас в своей камере? – Я пойду с тобой, – говорит Жоэль в тишине. – Куда? – Ну, к нему. * * * Il carcere, тюрьма Палермо, находится в каких-то считаных шагах от главных туристических достопримечательностей. Пальмы перед стенами. Красота и уродство – это сицилийские близнецы. Я боюсь снова увидеть Элиаса. Я чувствую себя виноватой. И злюсь на него. Мы продираемся через кордоны безопасности. Нас обыскивают так, словно мы невесты мафии. Стоим в очереди с женщинами в спортивных костюмах и пластиковых шлепанцах. Жарко, воняет потом и мочой. В воздухе витает агрессия. Толстый полицейский ведет нас в комнату для свиданий, расположенную в стороне от большого зала, где встречаются другие заключенные. Внезапно я узнаю жену Элиаса – она идет навстречу, держа детей за руки. Лица у детей угрюмые, мать что-то возмущенно выговаривает им. Узнав меня, она шипит, проходя мимо: – Стыдитесь! Сказала будто сплюнула. * * * Элиас сидит за обшарпанным столом. Когда мы входим в маленькую комнату, он встает. В свете неоновой лампы я вижу, что у него рассечена бровь. Костяшки пальцев сбиты. Но удивительным образом он, похоже, вполне владеет собой. Я избегаю его взгляда. Толстый полицейский, который привел нас, закрывает дверь и садится на стул у стены. Мне вдруг хочется перенестись отсюда куда-нибудь как можно дальше. Я бы хотела, чтобы всего этого никогда не случалось. Но теперь я часть этой истории. Мы стоим друг перед другом в молчании, пленники прошлого. – Как дела? – осторожно спрашиваю я. Прозвучало это как-то нелепо. – Великолепно, спасибо большое. – Они нашли твои отпечатки пальцев на пистолете. Почему… – Синьоры, – монотонно произносит полицейский, – напоминаю, что вам запрещено обсуждать что-либо, имеющее отношение к расследованию. Элиас насмешливо взглядывает на меня и садится за стол. – Вы что, добровольные помощники полиции? Вообще-то, я уже имел удовольствие быть допрошенным. Вы и я. Ты мне либо друг, либо враг – вот как далеко мы зашли. Я сажусь напротив. – Почему ты солгал? – шепчу я. – Они бы сразу меня заподозрили. Жоэль тоже садится и достает сигареты. Предлагает ему. Он отказывается, что ее не удивляет. – Мы пришли не потому, что желаем вам зла, – говорит она спокойно, но твердо. – Мы хотим только справедливости. Ради моего отца. «Мы». Жоэль включает и меня. Когда есть трое, то один всегда в стороне. – Справедливость? – отвечает Элиас. – И кто дал вам право располагаться в моем доме и отправлять меня за решетку? – Мы тебя не сажали за решетку. На оружии, кстати, не наши отпечатки пальцев. – Но вы за этим стоите! – Разумеется, ведь если молоко скисло, виноваты евреи. Послушайте, господин Бишара, – голос Жоэль становится отточено резким, – то, что вы сделали с моим отцом, вы сделали и со мной. – Я ничего ему не сделал! И вам ничего не сделал! – Элиас вскакивает, теряя самообладание. – Мир не вращается вокруг вас! И даже не вокруг него! Мне плевать, был ли он евреем, христианином или поклонялся зеленому кактусу! Речь о людях, которые на его совести. Вам плевать, но это моя семья! Вы действительно ничего не знаете об этом или просто играете в наивность? – Синьор! Si calmi! [64] – громко говорит полицейский, вставая. – Вы сильно ошибаетесь, – твердо говорит Жоэль. – Я знаю моего отца. Он был хорошим человеком. – А мой нет, – отвечает Элиас и садится. – Что же он сделал? – беспомощно спрашиваю я. Элиас нервно трет лицо, смотрит на полицейского и скрещивает руки на груди. – То, что я скажу, будет использовано исключительно против меня. Да и вы все равно мне не поверите. Мертвая тишина. Только лампа гудит. Он упорно молчит. Жоэль встает и направляется к двери: – Пошли, мы уходим отсюда.