– На заводе. – Я работаю на заводе, у станка не в перчатках стоят. – Умный сильно?! Посиди в камере, подумай. Как вспомнишь про платину, зови. Только быстро, а то скоро у тебя в доме обыск закончат, тогда я тебя позову, а потом тебя к стенке позовут. – Не знаю, о чем вы говорите, – спокойно ответил Леха, когда дежурный застегивал у него за спиной наручники. И по хищной улыбке майора понял, что зря это сказал. Для невиновного – слишком хладнокровно. * * * В прохладной камере было тихо. Слева, глядя в высокое зарешеченное окно, задумчиво сидел Игорь, у другой стенки, накрывшись с головой синим пиджаком, спал какой-то мужик, источая тонкий запах перегара, вплетавшийся в запах хлорки. Цыганков кивнул в его сторону и одними губами беззвучно сказал: «Закрой рот». А вслух добавил: – Папиросы есть? – Не, обшмонали меня, ключи, папиросы, все у них. – Покурите, пацаны, – протянул пачку «Примы» мужик, не вставая с лежанки. – На пятнадцать суток посадили, покрыл хуями мента на улице, – рассмеялся он, но Леха с Игорем его не поддержали. – Спасибо, – отозвался Королев, а Цыганков молча вытянул сигарету. Мужик покопался в скомканном синем пиджаке и протянул спички. – А вас за что? – Сами не знаем, – буркнул Игорь, сплевывая махорку, приставшую к губе. – Вас с конвоем привел. На допросе, что ли, были? – Ага, майор допрашивал, – вырвалось у Лехи, и его внутренний Игорь в голове отчетливо проговорил: «Закрой рот». Молчание висело тяжелым табачным дымом, не хотевшим лететь ни к окну, ни к вентиляции. – Че-то серьезное вы наделали, пацаны. Грохнули кого-то? Майор просто так допрашивать не будет. – Не услышав ответа, мужик затянулся и начал: – Про майора говорят, будто он Серебрякова голыми руками поймал. Пять лет назад, вот так же весной, маньяк влезал через окна в дома, убивал людей, насиловал женщин. Мертвых уже. Помните о таком? Вам по сколько лет было? По пятнадцать. Значит, помните, у меня жена до сих пор по ночам просыпается проверить замок на двери. Борис Серебряков этого урода звали. Девять трупов за собой оставил. От милиции, от дружинников уходил. Прислали генерала МВД из Москвы. Нашли на месте преступления ключ велосипедный, всем дали ориентировку на велосипедистов. Вот, значит, ранним утром 8 июня дружинники увидели: крутит педали один такой – и засвистели ему. Дело было в Зубчаниновке, где трупов больше всего. Эта тварь бросила велосипед, пошла огородами и спряталась в деревянном сортире. Дружинники след потеряли, но кто-то из местных полез в туалет, и Серебряков – на! Проломил ему голову кирпичом. К путям побежал, запрыгнул на проходивший мимо поезд, а с поезда на забор, с забора на территорию 18-го завода, а там его наш старший лейтенант поймал, он там дежурил. За это его через два звания до майора повысили. – Видел я вашего майора, – оскалился Цыганков. – Че-то не выглядит он счастливым. – При чем здесь счастье? Такое дело сделать… – Че такого?! Ему ж повезло! Он не искал, тот сам к нему полез. Мог он поймать, а могли дружинники, а могли вообще не поймать. И хер ли? Серебряков год от ментов бегал, а тут не фортануло, – разошелся Игорь, и Леха не понимал, почему тот так злится. Подсаженный мужик тоже не ждал такой реакции. – Ну я бы поймал, че, меня с первого разряда до третьего бы повысили? Да хер там! У вас… – Он запнулся, не зная, чем продолжить. Замок камеры щелкнул, дверь открылась. – Цыганков, Королев, на выход. * * * Когда они отошли от здания милиции, от синего неба уже шел вечерний холод, а шумные лужи застыли, чтобы через несколько часов стать льдом. – Че нас выпустили? – спросил уставший Леха. – Платину не нашли, – сплюнул Игорь. – Мент сказал, что обыск у меня, что найдут и расстреляют. – А ты где спрятал? – Не знаешь – не расскажешь, – ответил Цыганков. – Тебя тоже про шестнадцать килограммов спрашивали? Там же от силы по пятьсот граммов в каждом, итого три. Откуда шестнадцать? – Не знаю. Пойдем лучше накатим, Лех. – Не, Игорь, я домой. Мать злая будет после обыска, голову мне свернет, если еще пьяный приду. – Так свернет и так. Как знаешь. Есть пятак взаймы? Леха пошарил в кармане и дал синюю бумажку. Силуэт Игоря стал темнее, но не растворился во тьме. Сквозь прутья решетки сквера Калинина было видно, как Игорь подходит к компании, пившей на лавке. Малолетки фураги, для них Цыганков – авторитет, будут перед ним заискивать, показывать дурную удаль, угощать папиросами, поить. На хрена он пятак занял? Королев двинулся в сторону дома, поежился от холода, и, наверное, от свежего воздуха уставшая голова прояснилась. Мать точно будет ждать его, как он сказал. До этого момента он просто хотел избавиться от Цыганкова и надеялся, что у нее дежурство. Нет, она ждет и будет орать на него и допытывать. От этого идти домой совсем расхотелось. С другой стороны, он устал, а если окажется в тишине, начнет думать о допросе – и станет еще хуже. Он не заметил, как свернул со Свободы, подошел к телефону-автомату и, с трудом попадая в диск, набрал окостеневшим пальцем номер. – Алло, алло, алло! – сквозь хруст доносился далекий голос Иры из холодной трубки. – Заходи. Захвати вино, у меня гости. * * * Леха вбежал в гастроном на Победе, успев перед самым закрытием, не глядя на знакомые витрины, бросился к кассе, выложил деньги и понял, что на вино без пятака не хватает. – Тебе чего? – без вызова спросила вымотанная кассирша с выцветшей хной. – Портвейн, – вглядываясь в кучу мелочи на тарелочке, обреченно ответил Леха. – Два тридцать, – автоматом отозвалась баба, оставив пятнадцать копеек сдачи, звякнула кассой и выдала Лехе чек. Еще более унылая продавщица за прилавком без слов выдала бутылку, не отрывая взгляда от уборщицы, размазывавшей ветхой тряпкой грязь по каменному полу. Бутылка тянула карман пальто. Лед начинал схватываться, и шагать приходилось внимательно и аккуратно, чтобы не поскользнуться или не провалиться в лужу. Обрывки тяжелых мыслей все еще крутились в голове, но Леха примерял их к неровным шагам: мать, шмон, мент и – прыжок – платина. Около Дворца спорта злой весенний ветер полоскал бесцветные во тьме флажки на высоченных штоках. Как будто Мюнхен, вспомнил кадры из новостей Леха, – и мысль о том, что здесь могут висеть флаги разных стран, веселила. Ира жила в хрущевках на Физкультурной. Дома здесь были самые молодые, но рядом со сталинками выглядели второсортно. Еще беднее были блочные хрущи, они нагревались летом и мгновенно остывали в холода. Леха это слышал от многих и сам стал так говорить, никогда не задумываясь, что его двухэтажка, пожалуй, хуже. * * * В подъезде было тепло. Из подвала несло картошкой, каждый лестничный пролет, становясь жарче, погружал в новый запах: здесь живет несколько кошек, за этими дверями сегодня варили щи, на третьем этаже ссытся младенец, а то и несколько, на четвертом – мужа-подкаблучника выгоняют курить «Приму» в подъезд, вот и банка с окурками, на пятом все это смешивается с духотой и запахами других живых, так что дышать практически нечем. Леха позвонил в дверь и, пытаясь восстановить дыхание после подъема, немножко разволновался. – Ты как пуля, – встретила его Ира. – Че тут идти? – деловито ответил Королев, развязывая шнурки, глядя на голые Иркины колени и на цветочный халат. – Это Леша пришел, мам, – крикнула она на незаданный вопрос, хотя на таком расстоянии можно говорить и шепотом. – Ко мне Ветка забежала. «Сейчас про милицию спрашивать будет», – с раздражением подумал Леха и, промолчав, прошел по узкому коридорчику в дальнюю комнату. – Привет, Королев. Ты вина принес? – не отрываясь от журнала с выкройками, сказала Ветка. По ее незаинтересованному виду стало понятно, что про обыск в его доме и допрос она ничего не знает. Испытав облегчение, Леха наигранно спохватился и пошел обратно в прихожую, где в кармане пальто лежала бутылка. Увидев портвейн, Ира закатила глаза. – Денег не было. – Они у тебя когда-нибудь были? – Да у меня… Платина повисла на языке, но Леха не открыл рот. «Три семерки» остались в руках, а девочки продолжили разговор, как будто его тут не было. – Тетя Зоя говорит, в Москве все мужики ходят в поло.