– Понимаю. Тебе скучновато на занятиях. Общий курс, однако, придётся пройти. Ты же не сможешь засесть дома, даже и с репетиторами, и экстерном сдать экзамены? – Почему? – быстро возразила Хана. – Если бы очень захотела, смогла бы. – Понимаю, но ты не очень хочешь? – Нет. Не хочу. А почему – и сама не знаю. – Хотя бы для того, чтобы как можно быстрее исполнить свою мечту. – Полететь на Марс? Всё-то ты знаешь про меня. – Но совсем не могу понять твоё страстное желание покинуть Землю. – Ну… Здесь так всё однообразно. Знакомо… – Нет. Тебя что-то здесь не устраивает. – Мне хочется посмотреть на другую планету. – Отлично! Но для этого лучше и полезней будет, если ты полетишь на Марс, освоив, к примеру, профессию врача, а ещё лучше – нейрохирурга. У тебя есть возможность перенять у меня опыт. Это будет разумно. – Дедуль! Ты абсолютно прав. Я и сама об этом задумывалась. – Просто замечательно. Не ожидал, просто не ожидал. Я с радостью оплачу твой курс в университете, а практические занятия предлагаю начать под моим руководством немедленно. Это тебе поможет быстро стать отличным практикующим врачом, специалистом своего дела, тем более ты в нежном возрасте приобщилась к этому. В нейрохирургии, как и в любой другой области, необходим каждодневный труд, упорство, опыт и непреклонное движение к намеченной цели. Цель у тебя есть. Всё остальное зависит от тебя. – О, дедушка! Если бы знал, как я тебя люблю! – с этими словами Хана бросилась на шею Валерия Степановича и покрыла поцелуями его лицо. – Но ты должна себя вести более осмотрительно, – расцвёл тот в улыбке. – Конечно, конечно! – восторженно прощебетала Хана. Глаза её сияли, яркий румянец покрыл щёки, и она была необыкновенно хороша в этот миг. Валерий Степанович залюбовался внучкой. Он продолжал довольно улыбаться, так как разговор возымел действие и он склонил внучку принять правильное решение. – Итак… Договорились? Расписание обязательного присутствия на показательных операциях вместе со студентами хирургического отделения пришлю на твою почту. И без прогулов! Обещаешь? – и он шутливо погрозил указательным пальцем. – Обещаю, обещаю! Я хочу спасать людей, – закивала головой сияющая Хана. 10 Этот разговор происходил в гостиной со старинным камином, на котором покоились скульптурные работы лучших мастеров и часы в малахитовой оправе, стрелки на которых застыли на без пяти минут двенадцать, что раз в году при встрече Нового года оказывалось весьма уместным. Хумов в это время находился в комнате Ханы наверху. Дверь была приоткрыта, и он отчётливо слышал весь разговор, так как профессор по своему обыкновению говорил достаточно громко: сказывалась привычка при чтении лекций на кафедре, а кроме того это была манера человека, желающего достучаться до ума собеседника, если не до сердца. Хумов лежал на своём матрасе, но каждый мускул его тела находился в напряжении и готовности к исчезновению через приоткрытое окно на случай, если Хана неожиданно признается в его таинственном присутствии. Он допускал, что Хана может рассказать о нём дедушке, хотя и отказывался полностью этому верить. Внизу голоса притихли, что заставило его подняться и кошачьей походкой подойти к окну. Из парадной высоченного небоскрёба, который находился напротив и существенно мешал солнцу проникать в окна даже второго этажа – о первом и говорить не приходится, – выпорхнула маленькая фигурка прелестной китаянки в розовом комбинезоне, на ходу поправляющей лямочку, сползшую с худенького плечика и перехваченную беленьким бантиком. Она достала из бежевого кружевного рюкзачка огромные розовые очки, ловко нацепила их, слегка опустила головку в маленькой шляпке с полями, закрывающими личико не только от солнца, но и от нежелательных взглядов, и, быстро оглянувшись, пошла по тротуару, по всей видимости, к остановке метро. Не успела хрупкая фигурка девушки скрыться из поля зрения, как Хумов приметил белокурого юношу, поспешающего за ней, разгорячённого и несколько смущённого вида. «Не одни только девочки-подростки не могут сохранять тайну, – подумал он, – а некоторые тайны для внимательного глаза легко становятся явными. Да-да… так оно и есть». Мысли его вернулись к себе и к ситуации, в которой он оказался. Хана. Зачем он пришёл к ней? Никогда не имел ни с одной девушкой даже возможности поговорить. Она ему понравилась? Да. Очень понравилась. Из-за этой встречи он провалил экзамен, так как действовал с оглядкой на неё: что она подумала бы о нём, не начала ли смеяться над ним, не посчитала ли бы его трусом? Трусом? Трусом он не хотел стать ни в своих, ни тем более в её глазах. Что за ерунда? Почему случайная встреча смогла перевернуть всю его жизнь? Вот он сейчас находится не в том месте, где ему положено быть. Совсем не в том. Совсем. И не знает, как ему дальше действовать в создавшейся ситуации. Создавшейся ситуации… Создавшейся ситу… Ситу… Он сам создал эту ситуацию. Теперь пытается оправдаться. Перед собой? Хотя бы перед собой. А перед кем? Его разыскивают. Он должен скрываться. Ему проходится скрываться из-за того, что его разыскивают. Он бы мог переступить через себя и сделать так, как должно, как надо, как от него ждали, как на него рассчитывали, готовя к выпуску. И он сдал бы этот последний экзамен. Он бы сделал так, как надо. Он всего лишь исполнитель, будущий спасатель и должен действовать в ситуации не раздумывая, быстро, решительно! А ему захотелось выглядеть героем в её глазах. Её глазах. Голубых, небесных, изумительно прекрасных глазах. Человек, когда неожиданно для себя задумается – хотя этому препятствует огромное, ежедневно пополняющееся поле информационного замусоривания через всевозможные СМИ, сайты, блоги и тому подобное, не говоря уже про видео, фильмы и другие визуальные штуки, – так вот, когда он всё-таки задумывается, то начинает понимать, что он всего лишь один, один из миллиардов живущих с ним в одном пространственно-временном отрезке; он начинает понимать, что это явно и неожиданным образом сближает его с другими. И даже очень сближает. Стоит только на секунду задуматься, осознать невидимую взаимосвязь всего живого и космоса. В другое время и в другом, изменённом пространстве – пространство тоже изменяется, тем более если пребываешь на Марсе – будут жить совсем другие люди, которые не будут знать ничего или почти ничего, разве что о больших учёных, великих мыслителях, правителях, а о простых, как он и миллиарды других, таких же как он, ничего знать не будут. Просто не смогут найти о них информацию в этих бесчисленных ЖЖ, сайтах разного назначения, где каждый пользователь спешит поведать о своих простых и естественных потребностях, описывая каждый свой бесценный прожитый день с максимально возможными подробностями для общего обозрения и с надеждой хоть на какую-то, пусть самую минимальную, чью-то заинтересованность своей особой в будущем, уже без него: после его смерти.И всё же.всегда брезжит такая, на первый взгляд, абсурдная идея, а посему, люди, упражняясь в писательском мастерстве на ежедневной основе, неожиданно для себя обнаруживают довольно высокий уровень владения оным, что повышает планку их самоуважения, делая возможным в какой-то мере исполнить свой антропологический долг перед потомками, предоставив последним продолжить свой недюжинный труд. Но некоторые не хотят «выставлять» перед другими свои искренние порывы души и тяготы своего измученного тела, не хотят по одной простой причине: численность народонаселения устрашающе увеличивается. Устрашающе! И будет так и дальше происходить. Вот хотя бы эта китаянка, китаяночка – ночка Китая, Китая ночка и белобрысый. Сразу понятно. Слов не надо. А он никому не нужен. Совсем никому. У него никого нет. Родителей нет. Вырос в детдоме. Сам, как говорится, по себе. Выбрал профессию спасателя, а ведь мог бы выбрать другую. Романтики захотелось. На Марс нацелился лететь. Как там пели… «И на Марсе будут яблони цвести». Теперь его разыскивают. Он не желает сдаваться. За ним устроили погоню. Если бы просто поговорили, объяснили, поправили, а то сразу – погоня. Нет, даже облава! И он сейчас чувствует себя затравленным зверем. Зверем, загнанным опытными, беспощадными охотниками. Он же применил силу к тем двоим. Сработал инстинкт. Инстинкт самосохранения. Он применил силу и пустился в бега. Куда делась его дисциплинированность, готовность подчиняться? Те двое, если бы он с ними не расправился, взяли бы его, как зверя. А что потом? Об этом не легче думать, чем о том, как быть с Ханой. Рассказать ей обо всем? В любой ситуации главное – держаться позитивных мыслей. Вот он и держится позитивных мыслей. Ему очень хотелось увидеть Хану, и он её увидел, и это здорово! Это замечательно. Хана – необычная девушка. Она добрая. Так с ним никогда и никто не разговаривал. Так может разговаривать только сестра. Ласковая, добрая сестра. Он мужчина. Смелый, тренированный, сильный, но ему нужны забота и ласковое слово, да, хотя бы слово. И кошке которое… Внизу хлопнула дверь. Он отвлёкся от своих мыслей, улыбнулся, застыл в ожидании. По лестнице застучали торопливые шаги, и в комнату вбежала она. – Дедушка ушёл, – выдохнула Хана и, встретив улыбку, засияла ответной. – Хороший у тебя дедушка, – продолжая счастливо улыбаться, откликнулся Хумов. – Ой, ты, наверно, безумно голоден, – спохватилась девушка. – Почти умираю. – Пойдём вниз, я тебя накормлю. Да не бойся. Родители вернутся после пяти. И Хумов послушно последовал за ней. Ему почему-то начало казаться – и это не выглядело странным, – что он с рождения живёт в этом уютном доме, настолько ему было хорошо. Впервые в жизни по-настоящему хорошо. Хана достала из холодильника сыр, масло, ветчину. Тонкими ломтиками нарезала хлеб, быстро сделала сэндвичи, переложила их на тарелочку из тонкого китайского фарфора, засыпала кофе в кофеварку. А Хумов в это время сидел рядом и с наслаждением следил за её ловкими, быстрыми движениями. Он не знал, сможет ли он съесть приготовляемую пищу. Ведь его желудок привык к искусственной еде. Вернее, к еде, которую обычно используют при полёте на Марс и проживании там. И это вполне понятно. На чужой планете только таким образом и возможно поддерживать свои силы. Но из рук Ханы он был готов съесть всё. Даже гвозди проглотить. – Ешь, ешь. Не стесняйся. Может, тебе омлет соорудить? – улыбалась она, заглядывая в его глаза, стараясь уловить одобрение. Хумов осторожно взял ломтик сыра, понюхал и несколько нерешительно отправил в рот. Покатал там, словно прислушиваясь к вкусовому ощущению, помедлил и, зажмурив глаза, проглотил. Хана, наблюдавшая за ним, весело расхохоталась, да так заразительно, что и он начал смеяться – сначала тихо, а потом громче и громче. И вот они уже смеялись вместе, хватаясь за животы, вытирая слёзы, сползая со стульев на пол. И не было сил остановить этот захлёбывающийся смех, смех молодости, взаимной влюблённости, объединяющий их души, обещающий счастье понимания, узнавания, радости встречи. Хана периодически восклицала: – Ой, мамочки, ой, не могу! Пожалейте! Живот разрывается. – Это ты, ты меня завела! Никогда… Никогда так не смея… смеялся, – вторил он. – Я же лопну. Помогите. Не могу больше. – Ой, не могу. Не могу. Ты… ты… самая смешливая на Земле и на Марсе. – Хочу на Марс. Животик мой. Надо же… Помогите!… Услышав сигнальное слово «помогите», Хумов сразу отреагировал. Поднявшись, он подошёл к раковине, открыл кран и плеснул себе в лицо холодной воды. Хана, продолжая смеяться, делала знаки левой рукой, призывая его сделать то же самое и ей. И он, набрав воду в пригоршни, подошёл к ней, опустился на колени, протянул ладони. Вода вырывалась из его ладоней, стекая тонкой струйкой на ковровое покрытие. Она же схватила его за запястья и приложила ладони к своим пылающим щёчкам. Это было неожиданно для Хумова. и он закостенело замер. Она сразу перестала смеяться, отпустила его руки и, скрывая неловкость, вскочила. – Что это я… Ты же ничего не поел. Сейчас я тебе приготовлю моё любимое блюдо. Когда я чем-то увлечена и у меня нет желания готовить, я использую простой, вкусный, полезный метод насыщения. Хумов взял чашку с кофе. «Попробую этот напиток», – сказал он и отпил глоток. – Кофе я не очень. Больше чай, – весело откликнулась Хана, доставая бутылку с подсолнечным маслом и осторожно наливая его в мелкую тарелочку. – Горько. Неужели тебе нравится? – морщась, сказал Хумов. – Сахару добавь и сливок. Возьми в холодильнике. – Спасибо. Так пойдёт. Хумов не хотел признаваться в том, что он первый раз в жизни пьёт кофе. Их сознательно ограждали от подобных продуктов, чтобы впоследствии не возникала потребность. И ещё, после их безумного хохота, он по-новому посмотрел на Хану: не как на подростка, а как на умную, красивую девушку. Это сделало его стеснительным, если не застенчивым, добавив к его чувству элемент обожания. Хана поставила перед ним тарелочку с маслом, солонку и хлеб. Масло живо напомнило ему обычную еду, и он благодарно улыбнулся, однако попросил сначала налить немного для пробы. Хана, смешно тараща глаза и при этом надувая щеки, приговаривая; «Ну надо же, надо же! Маслица захотел», налила в ложку масло, поднесла к его губам. Хумов глотнул и тоже вытаращил глаза. Ничего противнее ему не приходилось пить. Даже когда он был маленьким и врач в белом халате вливал в него микстуру от простуды. «Стоит ли ей объяснить мои проблемы, в частности – проблему с едой?» Во всяком случае, не сейчас. А когда? Не может же он пользоваться гостеприимством столь долго… а сколь долго? Он должен скрываться. В этом доме нельзя оставаться. Не может он подвергать опасности Хану и её семью. Вчера он оказался здесь по одной причине, и эта причина стала для него вполне прозрачной: он хотел увидеть эту девушку. Лучше бы он после той случайной встречи в метро никогда больше её не видел. Никогда! А так – у него появилась проблема. Справиться с ней невозможно. Проблема заключается в том, что теперь он должен защищать эту девушку от всех непредвиденных опасностей. Он за неё боится больше, чем за себя, она стала для него дороже всего на свете, дороже жизни. Прелестное, доверчивое создание, совсем ребёнок. Каждый её может обидеть. И тогда душа её обледенеет, закроется, свет в глазах померкнет, и она перестанет радоваться жизни, звонко смеяться и так открыто, доверчиво улыбаться. Он привык к улыбкам, так как улыбались друг другу все без исключения. Это началось после того, как учёные доказали огромную врачующую силу улыбки, охраняющую организм от множества заболеваний, продлевающую жизнь, равно как и благожелательность, доброе отношение, участие, милосердие и подобные добрые чувства. Противоположные же чувства обладали силой разрушать организм, делать его больным, значительно укорачивали жизнь. Улыбались все, но не так здорово, как Хана. Она вся светилась. Рассказать ей сейчас? Хана, словно угадав его мысли, посерьёзнела и, посмотрев ему в глаза, сказала: – Иди наверх и жди меня. Там изложишь, кто ты и что собираешься делать. И он пошёл наверх и стал ждать её, немного волнуясь, а когда она появилась, как можно внятнее, не вдаваясь в детали (он чётко знал, что можно говорить, а что нельзя), рассказал свою историю и о том, что не знает ничего о родителях и никогда их не видел. Хана прониклась, и глаза её затуманились слезами. Сочини он ей самую невероятную легенду, чуть ли не с пиратскими приключениями, она и этому бы поверила, настолько у неё была чистая и добрая душа, а сердобольное сердце уже было готово утешать, жалеть, опекать. Посмотрев своими ясными глазами и каким-то неуверенным, потухшим голосом она спросила: – Что ты собираешься делать? – Пока не знаю. А ты что скажешь? Мне не с кем посоветоваться.