– Нет, какие дреды… волосы темные, но… Все, пошли. – Миронов выскочил из машины. – Катя, берите ноутбук. Он нам еще пригодится. Катя схватила ноутбук. Они стремглав побежали к зданию морга, обогнули его. Миронов вел ее к черному ходу, туда, куда подъезжают закрытые авто с покойниками. Катя дернула дверь. – Здесь заперто! Миронов достал из кармана своей модной куртки и вставил отмычку в замок двери. Клацнуло, он нажал, повернул и бесшумно открыл дверь. Как заправский домушник. Внутри в помещении свет не горел. Его выключили. Катя смотрела на экран ноутбука, который несла, как щит, словно защищаясь им… от чего? Там, на экране, женщина подошла к двери хранилища. Она стояла спиной. И они опять не могли ее разглядеть. Она достала что-то из кармана куртки – ключи? И открыла дверь. – Сюда. – Миронов распахнул дверь в освещенный коридор. Здесь горели потолочные светильники, и было светло как днем. Но духу это Кате не прибавило. Она ощущала, как бешено колотится в груди сердце. Новая дверь преградила им путь. Но она не была заперта. – Она уже в хранилище, внутри, – шепотом сообщила Катя, глядя на экран. – Она туда вошла. Миронов махнул ей, и они свернули в новый коридор. И Катя поняла вдруг – этот тот самый. А вон и та дверь в дальнем его конце. Железная. Они тихо приблизились к ней. Миронов достал из кобуры под курткой пистолет. Нажал на ручку. Заперто! – Она закрылась изнутри, – шепнула Катя. Миронов снова извлек свои отмычки. Засунул в замок, повернул одной рукой. Замок не поддался. Ему пришлось снова сунуть пистолет в кобуру. И взяться за отмычку обеими руками, действуя ею уже не как ключом, а как рычагом. И вот снова что-то тихо клацнуло. Миронов потянул тяжелую дверь на себя, и она открылась. Они заглянули в хранилище. Камеры-холодильники обширного помещения, теряющегося во тьме. В хранилище горела лишь одна единственная лампа под потолком. В ее тусклом свете они увидели высокую худую женщину – темноволосую. На какой-то миг Кате показалось, что это Серафима Крыжовникова! Женщина держала в руках клочок бумаги и словно сверялась с ним, глядя на номера морозильных камер. Вот она с силой выдвинула одну из них. Подняла простыню, заглянула. И задвинула каталку назад в морозильник. Полозова – жертва железнодорожной аварии… труп расчленен… и здесь не те части, которые она ищет… Катя вцепилась в ноутбук так, что у нее побелели костяшки пальцев. Все это выглядело каким-то страшным диким бредом… безумием… Женщина переместилась к соседней камере и выкатила лоток с останками. Откинула простыню. Она так и стояла к ним спиной, но затем, сбрасывая куртку на пол и сдергивая с плеча сумку, повернулась в профиль. Быстро достала из сумки нож и плоскогубцы. На каталке перед ней лежала половина женского трупа. Колеса товарного поезда отрезали ноги по самые бедра, раздробили левую руку, плечо. С головы был содран скальп. Женщина рукой в резиновой перчатке ухватила труп за подбородок и с силой сунула лезвие ножа между зубами мертвой, нажала, налегла на рукоятку, раскрывая рот. Затем взяла в правую руку плоскогубцы и… В эту минуту Миронов налетел на нее как смерч. Схватил за плечи, поворачивая ее лицо к свету той единственной проклятой лампы – этого солнца мертвецов. Женщина неистово завизжала, обернулась и с размаху ударила его зажатыми в кулаке плоскогубцами. Он отпрянул. А она размахнулась и попыталась ударить его снова и снова. И в этот миг Катя увидела ее лицо. Это была совсем незнакомая им женщина лет сорока – бледная, изможденная, какая-то остервенелая. – Полиция! Мы полиция! – закричала Катя, потрясая ноутбуком. Она и бросить его не могла на пол, чтобы прийти на помощь Миронову. – Стоять! Не двигаться! Миронов с силой толкнул женщину, и она упала спиной на каталку, прямо на труп с распяленным ртом. Но когда он подскочил и схватил ее за робу, за «грудки», она снова громко визжа, ударила его плоскогубцами и достала – он отлетел к стене, ударился. Вскочил. Он почему-то не вытаскивал сейчас свой пистолет. Может быть, оттого, что они и так были среди мертвецов? Женщина бросилась прочь. Она бежала вдоль морозильных камер. Миронов догнал ее уже у второго выхода из хранилища, ударил в спину, сбил с ног. Она визжала, отбиваясь от него, как фурия. А он повернул ее к свету, прижимая коленом к полу, не давая подняться, схватил за подбородок, словно пытаясь лучше разглядеть… – Ты… ты же отсюда… я тебя знаю… видел… ты из похоронного агентства. Сидишь на регистрации… весь этот ваш ритуал – «не говорите до свидания, только прощайте». Ты это говоришь родственникам покойников? Это, а? Что же ты сейчас делаешь, тварь? Что ты творишь? Говори, ну! Отвечай! – Он рванул ее за робу, приподнимая и одновременно коленом нажимая ей на пах. – Отвечай мне! Что ты творишь? Что ты у нее хотела забрать? Что?! Говори! Что хотела вырвать? Зубы? Отвечай мне! – Не лапай меня!!! Отпусти! – Что ты хотела вырвать у мертвой? Что? Зубы? Отвечай или не выйдешь отсюда живой, тварь! – Язык! – Зачем тебе ее язык?! А те два случая раньше – ухо и подошвы?! У двух мертвецов? Это тоже ты? Отвечай! – Миронов схватил ее за горло. – Я… мне… мне платят… платят за это… берут… покупают… – Кто? Кто тебе заплатил? Кто скупает мясо мертвых? Говори! Кто? – Она мне заплатила… – Кто она? – Миронов рывком выхватил мобильный, продолжая удерживать женщину одной рукой за горло и сдавливая его так, что она уже хрипела под ним. – Эта, да? Смотри сюда! Это она тебя наняла? Эта, из музея?! Темнокожая? Катя поняла, что он показывает ей фото Афии. И что он вот-вот сломает ей гортань. – Она… да… – Она? Она к тебе приезжала? – Она… нет, не она… тоже такая же… из них, только моложе. Молодая! Миронов оттолкнул ее. И встал над ней. Женщина схватилась за горло. Она хрипела, тяжело дышала. Начала отползать к холодильникам, глядя на них, на каталку, где лежала половина трупа Полозовой. – Говори все. Говори здесь, если хочешь отсюда выйти живой, – прошипел Миронов. – Фамилия твоя? – Сав… Савкина. – Работаешь в похоронном агентстве? – Да. – Кто тебе заплатил? – Я же сказала – девка молодая… с косичками, из этих… она ко мне на улице подошла как-то летом. Сказала, что… есть один бизнес. – Бизнес??? – Спросила, нужны ли мне деньги. А кому не нужны? – Сколько она заплатила? – По двадцать пять тысяч. Сказала – никакого риска. Только те, от кого отказались родственники. И кто завис здесь, в морге. Кто ждет погребения за счет государства. Ее только мужики интересовали. Не старики. Она сказала, что ей нужно от них. – Ухо левое и подошвы? – Да, да! Сказала, что, если вдруг появится труп самоубийцы… заплатит мне вдвое – пятьдесят тысяч. И не важно, какой пол – главное, что самоубийца. Она попросила язык… Там же не видно, есть он или нет… не видно при кремации. – Не видно?! – Челюсть платком подвязывают. В рот не заглядывают. – Когда ты заказчицу видела в последний раз? – В сентябре. – Врешь! Труп этот только неделю здесь! – Говорю – в сентябре! Я ей позвонила. Она мне мобильный свой оставила – мол, если вдруг самоубийца. А тут эта баба со станции. И без родственников. Я ждала, когда эти, из бюро экспертиз, все с ней закончат. Я позвонила по номеру… – Как ты обращалась к заказчице? Как ее имя? – Не знаю. Я просто позвонила, и она ответила. Я сказала, что у нас то, что ее интересует. Только надо пождать. Что я все сделаю, как только можно будет. Пусть готовит пятьдесят косых для меня. – Когда ты ей звонила? Время? – В субботу. Днем. – И разговаривала именно с ней? – Да, да! У нее акцент такой. Ни с чем не спутаешь. Она же мигрантка из Африки. Я сказала, что позвоню опять, как только заберу то, что ей надо. – А ключи от всех дверей? Откуда они у тебя? – Я сделала дубликаты. Наши из похоронного ключи вечно по столам разбрасывают. – Савкина, ты чудовище. Ты монстр. – А ты меня чуть не убил, мент. – Регистраторша похоронного бюро Савкина вся подобралась в своем углу, словно готовилась к прыжку. – Поймал меня, да? Ну, гордись. Медаль теперь тебе дадут, орден повесят, мент. Я, значит, чудовище… А ты знаешь, почему я на все это пошла? Почему согласилась? – Потому что сто тысяч своих серебреников отрабатывала! – Да мне эти деньги нужны как воздух, чтобы мужа… мужика моего… пусть не спасти, не вылечить, а хотя бы от смертных мук уберечь! – заорала Савкина истерически. – Рак в последней стадии – метастазы в кости уже проросли. И все отказались, из больницы сказали – забирайте домой. Мы его держать не можем. Кончился мой мужик как семьянин, как добытчик. С работы еще год назад уволили, как узнали. А у нас двое детей. Муж по ночам от боли кричит. Еще полгода назад говорили – пересадка нужна костного мозга, это может помочь. А ты знаешь, мент, сколько такая операция стоит? Сколько стоят уход, сиделка? Нет у меня таких денег. И не было никогда. И не будет никогда, хоть на работе пополам разорвись! Я в морге до двух работаю, я даже не могу куда-то еще устроиться, потому что бегом домой, а там я уже и сиделка, и медсестра, и ночи не сплю! И слышу, как он, муж мой, по ночам зубами скрипит и кричит от боли! В школе сыновей моих травят, насмехаются за то, что они в обносках ходят, кроссовки латаные, формы на физкультуру нет, носки я им штопаю! Что мы нищие! А она мне, эта, из Африки, деньги предложила. Живые деньги. И я их взяла и сделала то, что ей нужно. И не спрашивала, зачем ей все это. И не спрошу. Потому что на ее деньги мужику моему препарат месяц кололи, потому что у него гемоглобин падает, гемоглобин как сквозь решето у ракового! И я эту девку не осуждаю – ты бы ее видел, мент. У нее на каждом пальце по такому вот золотому кольцу и цепочка на шее золотая, и часы золотые как у олигарха! Вот как они живут там – в этой своей Африке. В сто раз лучше нашего! Как она одета, машины здесь напрокат берет. Какие у нее духи! Не то, что от меня, мертвечиной воняет, от меня – русской побирушки! Посмотри на меня, мент, погляди на нас – как мы живем и что жрем! А мертвым ничего уже не нужно! И если у них есть то, чем они могут поделиться со мной, чтобы я мужу лекарства купила, я это у них заберу, из глотки вырву!