– А у вас, конечно, есть машина? – Да. – Марка, цвет? – «БМВ». Черный. – И Феликсу вы разрешали пользоваться ею? – Он нечасто ею пользовался. – А у вас какая машина, Женя? – Миронов обернулся к Хохловской. – «Шкода»… черная… Но она в гараже. Я редко вожу. Боюсь водить по Москве. – Феликс имел к ней доступ? Женя молчала. Глянула на Романова, словно ища у него поддержки. – Я сам с ним поговорю. Сейчас. – Романов ринулся к дверям реанимации. Но Миронов преградил ему путь. – Нет. – Я хочу его увидеть! – Это невозможно. – Я должен его увидеть! – Он подозреваемый по делу о трех убийствах и покушении в совершении четвертого. Здесь, у реанимации я выставляю круглосуточный полицейский пост. Никто не будет иметь доступ к нему, кроме медперсонала. И точно – загромыхали шаги по коридору. Приехали патрульные в бронежилетах и оперативники. Пост у реанимации встал на дежурство. – Это какая-то чудовищная ошибка, – сказал Валентин Романов. – Он… Феликс… мой мальчик… он бы никогда… Катя в первый раз в жизни видела, как в реальности, не в кино, а в нашем больном несчастном мире отчаяние и мрак спускаются с небес и окутывают… побеждают, повергают в прах даже героев… тех, кто без страха и упрека… тех, которые не ради славы и богатств… – Феликсу, когда его подлечат, потребуется адвокат, – объявил Миронов. – Вы уж займитесь этим, Валентин Всеволодович. Его из больницы переведут в тюрьму. И это надолго. А потом слабым срывающимся голосом он посулил страшные кары персоналу больницы: врачам, медсестрам и нянечкам, если те только посмеют слить информацию журналистам о том, что произошло и кто находится у них в реанимации. Он угрожал чуть ли не расстрелом, а они смотрели на него, как на ненормального. Дежурный врач шепнул Кате, что надо дома дать «герою из полиции» успокоительного. И сунул украдкой пачку таблеток. Мол, это все последствия донорства, так тоже бывает… нервы… – Я вас в Солнечногорск не пущу, – известила Катя Миронова, когда они покинули наконец больницу. – Из вас столько крови взяли! Вам нужен полноценный отдых. И не возражайте. Иначе мы с Сережкой вас просто свяжем! Мещерский за все это время не проронил ни слова. Он о чем-то сосредоточенно думал. Но с Катей не делился. За руль разбитой полицейской машины Миронова он сел сам. И они с грехом пополам уже ночью добрались до Фрунзенской набережной, где все и началось. Подняли Миронова в квартиру – он совсем ослабел. И сгрузили его на Катин диван в гостиной. Вот так – сегодня ты, а завтра я… Катя снова попросила Сережку остаться. И он остался. Молчаливый и задумчивый. Явно не впечатленный громким задержанием. Утром Миронов все еще спал. И Мещерский запретил его будить и даже выключил звук у всех их мобильных. Катя оставила его на кухне – он снова варганил какое-то варево на завтрак. «Диетическое» – вроде как «мультизерновую» кашу из хлопьев. «Миронову нужна сейчас здоровая пища». Катя выпила кофе и поехала на работу. Узнавать новости. Но их пока не было. Все словно подвисло. И тогда она… Она снова отправилась в Музей Востока. Объяснить себе этого не могла – почему, зачем? Одно она знала – Серафиму Крыжовникову выпустили из ИВС. – Африканский зал уже открыли? – спросила Катя у охранника, предъявляя удостоверение на служебном входе. Тот и так ее узнал. Зачастили к ним полицейские. – Нет еще. Куратор Крыжовникова сейчас как раз там. Катя шла по музейным залам знакомым путем. Толкнула двери зала «Искусство и Магия». Треснувшую витрину уже заменили. И все было вроде как обычно. Как прежде. Стул в виде крокодила. Мали. Принцесса. Бенин. Первопредок… Серафима стояла возле витрины с Черной головой. Катя не удивилась этому – здесь ее место теперь… – Подозрения в совершении убийств с вас сняты, – объявила она Серафиме. – И вы опять на работе. Снова на своем посту. – Что же вы одна ко мне явились? – ледяным тоном поинтересовалась Серафима. – А где ваш безумный напарник? – Он занят. – Он в меня стрелял там, в доме. – Вы его вынудили. Мы пока не выдвигаем против вас обвинения в незаконном проникновении в дом Афии и попытке кражи, но вы… вы должны подтвердить свое намерение сотрудничать с нами. – Сотрудничать с вами? – Серафима смотрела на нее странно. – А что же все-таки приключилось с вашим напарником? – Я же сказала – он занят. Служба. – Он меня чуть не убил. И тут Катя заметила, что зажившая ссадина на щеке Серафимы рдеет, хотя и обильно намазана тональным кремом. – Думаете, я забуду об этом? Нет, мы этого никогда ему не забудем. – Серафима положила руку на витрину, словно объединяя себя с Черной головой. – Такие вещи не прощают, правда? За такие вещи всегда наступает расплата. Катя хотела было повернуться и уйти, однако… что-то мешало ей это сделать. Может быть, взгляд этих белых вытаращенных глаз… и эта ухмылка… шрам… – Если это предупреждение, угроза, то вы… вы не можете угрожать никому и ничем. Вы же не нашли ключа, хоть и искали его там, на даче… Если он вообще есть – тот ключ. В чем я лично очень сомневаюсь. И потом, вы не владелица этой скульптуры. Владелец – фонд Романова. А вы просто музейный хранитель. Пешка. Вы – пешка, Серафима. – Сегодня утром у юристов окончательно подписаны документы, передающие нашему музею право собственности на все экспонаты. Фонд Романова подписал все бумаги. Он щедрый даритель. И теперь это все наше. Дар состоялся. Это все принадлежит музею. – Серафима любовно погладила витрину. – А у вашего напарника с пистолетом будет печальный конец. Вот увидите… Потому что есть вещи, которые мы не прощаем никому. Глава 37 Хронология Вечером, вернувшись с работы, Катя первым делом спросила Мещерского, открывшего ей дверь: – Как он? Мещерский шепотом сообщил: Миронов спал, потом проснулся и на какое-то время «уподобился урагану» – названивал по телефонам, узнавал, распоряжался, ругался, доказывал. Порывался куда-то ехать. Но его шатало из стороны в сторону, и голова у него кружилась. Вконец обессилев, он снова уснул. Они шептались в холле, как заговорщики: «Нельзя его отпускать никуда сегодня, а завтра посмотрим». Катя собралась немедленно извлечь из морозилки курицу и «сварить горячего бульона – ему полезно». На цыпочках они поплыли на кухню, но не удержались, заглянули в комнату – Миронов лежал на диване на высокой подушке. Он смотрел на них. – Как дела, Володя? – спросила Катя, подходя и садясь у него в ногах. – Нормально. Спасибо вам и Сергею за хлопоты. Я сейчас соберусь и поеду домой. – Нет. – Катя взяла его за руку. – Пожалуйста, останьтесь. – Не хочу вам мешать здесь. – Останьтесь, – попросил и Мещерский. – Впереди важные дела, большие события. Вам силы потребуются. Катя вглядывалась в бледное лицо Миронова и… не то чтобы она нервничала по поводу слов Серафимы… однако… странное какое-то чувство… хрупкости… словно то музейное стекло снова дало трещину и растаяло, как лед, открывая нездешние дали… пылающий костер, запах керосина… и пепел… ничего, кроме пепла… – Феликс пробудет в клинике еще несколько дней. – Миронов снова откинулся на подушки. – Я звонил в больницу. Никаких следственных действий врачи с ним не разрешают, пока он в реанимации, да и потом велят ждать улучшения состояния – он на снотворном, на успокоительном. Врач мне – была же попытка суицида, возможен рецидив. Надо, чтобы время прошло. Я не стал спорить… я… я вообще пока не уверен на сто процентов. Такие улики мы нашли, и он сам признался. Но он не конкретен в деталях. – То есть? – спросил Мещерский. – Он сказал про Изи и Афию. А вот про Полозову и Динару – такое ощущение, что он про них не знает. Катя молчала. – Но эти штуки, кнуты – все перевесят как улика. Любые нестыковки. Эксперты ими уже занялись. Там, правда, нет ни следов крови, ни следов костного вещества, ну, это и понятно – убрал за собой все, подчистил. Я звонил в больницу насчет Динары – она до сих пор в реанимации. – Она все равно Феликса не опознает, – заметила Катя. – Я тоже сказать не могу, он был на остановке или не он, так же, как и насчет Серафимы. Она… – Что? – Она не в себе, говорит странные вещи. – Катя тут же обругала себя, зачем вообще упомянула сейчас куратора музея. Но чувство тревоги после ее слов нарастало… Отгоняя от себя «всю эту чушь», Катя все равно в душе испытывала какой-то необъяснимый трепет.