У Миронова зазвонил телефон. – Старший лейтенант Миронов, это снова дежурный по ГУВД. Вчера вечером, перед тем как уехать, Валентин Романов оставил вам конверт запечатанный. Я еще удивился. Он оставил конверт именно вам, у меня в дежурной части. А потом вдруг вернулся через пару минут и забрал его. Они все молчали, слушая разговор по громкой связи, что включил Миронов. – Он написал вам записку, старлей, – недоверчивым тоном добавил дежурный. – Она у вас? – Да. – Прочтите мне записку. – «Жду вас у себя дома. Приезжайте, когда сможете». – Это все? – Тут еще приписка. Как постскриптум. – Что? – «Впереди – вечность». – Дежурный смущенно и недоуменно хмыкнул. Глава 40 Пепел Сильный запах бензина… Катя почувствовала его, как только они подошли к ЭТОМУ ДОМУ. Там, в Солнечногорске, когда Владимир Миронов изменился на их глазах до неузнаваемости… стал весь серый… холодный, как лед… непроницаемый, неживой, словно картонный персонаж своих любимых видеоигр – только одно измерение, одна плоскость… одна цель, одна жажда… Там, в Солнечногорске, Катя сначала просто уговаривала его, а потом и чуть ли не умоляла на коленях, чтобы он поднял всех и в Солнечногорске, и в Одинцове, и в Главке, чтобы сообщил, вызвал оперативников, начальство, спецназ. Чтобы не ехал, не смел ехать туда к нему один, как вознамерился. Но Миронов не звонил никому и никуда. Разбитая патрульная машина возле больницы – без бампера, без фары, на которой он продолжал ездить… Он сел за руль. А Катя, охрипнув от уговоров, от крика, тоже в конце-концов забралась в эту развалюху. – Сережа, возвращайся в Москву. Мещерский обошел машину и открыл дверь с другой стороны. – Нет, ты с нами не поедешь! Он полез в машину – на заднее сиденье рядом с ней. Катя почти с яростью его отпихнула. – Нет! Ты туда с нами не поедешь. Это наша работа. Мы – полиция. Это наша обязанность. А ты… пожалуйста, останься. Ну, останься! Я прошу тебя! – Катя, я не могу остаться. – Мещерский глянул в зеркало, откуда Миронов холодно, отрешенно наблюдал за ним. – Вы готовы к встрече с тем, кто убил столь многих? Миронов достал из кобуры пистолет. И сунул его сзади за ремень под куртку. Они поехали в Одинцово. Где все когда-то начиналось. Адрес Миронов знал наизусть, точный адрес они «пробили» сразу, как только Феликс очутился в реанимации. Коттеджный поселок бизнес-класса находился в стороне от Николиной Горы. Хорошее комфортабельное жилье без излишеств. Участки приличные. Ограда и охрана по периметру всей территории, а внутри – все без заборов. Цивилизованно. Дом из красного кирпича стоял у самого леса – последний на улице. Соседние дома только еще строились. В других коттеджах двери были закрыты и виднелись таблички – «продается». Из всех передач о нем Катя знала, что он всегда жил в Одинцове, но в этот новый коттеджный поселок они, видно, переехали совсем недавно. Мещерский спросил, готов ли Миронов к встрече с ним… Сама Катя не ощущала себя готовой. О нет! Все произошло так вдруг! Но и страха она не испытывала. Она ощущала лишь тупую боль в сердце. Отчаяние. Почему так больно? Так хочется, чтобы ничего этого не было никогда… Почему ей сейчас хочется, чтобы все вернулось к началу… И лучше бы Динара, эта сплетница, умерла там, под колесами машины, и они бы не узнали того, что узнали… Почему ей хочется этого?! Страшно в этом признаться, что она желает смерти человека, лишь бы только… Почему она так боится услышать правду?! Первое, что ее поразило в этом доме из красного кирпича, к которому они подъехали, включив полицейскую сирену, это забаррикадированная снаружи входная дверь. Со стороны подъездной дороги – дверь с широким пандусом, как в клиниках. Снаружи к ней были придвинуты разные вещи, вытащенные на широкую веранду, окружавшую дом: садовая мебель, скамейки, стулья. Катя подумала, что эта баррикада должна препятствовать тем, кто попытается проникнуть в дом. Потому что и металлические рольставни на всех окнах нижнего этажа тоже были опущены. Однако, ощутив этот запах… сильный запах бензина, она вдруг поняла, что входную дверь заложили так нелепо – снаружи именно для того, чтобы нельзя было выбраться изнутри дома. Миронов вышел из машины и достал пистолет. – Держаться за мной. Он медленно пошел к дому по дорожке, оглядывая закрытые ставнями окна. – Может, там никого нет? – спросил Мещерский. Катя указала на… Это была еще одна деталь, что поразила ее в этом месте. На углу дома, метрах в тридцати от него, стоял складной садовый стул. А на нем, прижатый камнем из альпийской горки, покоился плотный конверт. Они осторожно приблизились к этому стулу. Миронов сбросил камень, забрал конверт, хотел сразу его вскрыть, но… Катя снова указала вперед. Отсюда, с угла, было отлично видно задний дворик-патио, выложенный плиткой, и тыльную часть дома с большими раздвижными стеклянными дверями. Распахнутые настежь, они словно приглашали, заманивали внутрь. Они все так же медленно и осторожно начали огибать дом и приближаться к дверям. И здесь тоже эта широкая веранда и пандус… Запах бензина стал особенно сильным. И еще Катя ощутила запах горелого пластика – сначала едва заметный, но он тоже усиливался. Вдруг что-то заскрипело. На веранду медленно выкатилось инвалидное кресло. А в нем сидела та девочка, которую Катя когда-то видела на видеофайлах об открытии выставки в Музее Востока. Пятнадцатилетняя дочка Валентина Романова. Она сидела в своем кресле и смотрела на них. Катя заметила, что она вся мокрая, и одежда, и волосы ее промокли насквозь, вода ручьем стекала с нее на деревянный пол веранды. Затем в дверях появился Валентин Романов. И встал за креслом дочери. Встал так, что она закрывала его от них. Миронов вскинул пистолет – он был в боевой стойке, держа его обеими руками. Он взял Романова на прицел. – Отойди от нее! Романов смотрел на них. – Отойди от дочери! Романов положил руки на ручки инвалидного кресла. – Что, теперь ее взял живым щитом от нас? – крикнул Миронов хрипло. – Как те, в школе, да?! Катя видела – Романов вроде безоружен. Но она не обманывалась на его счет. Этот человек способен на многое. Он это уже доказал… на великое… на страшное… на то, чем восхищаются… и на то, что невозможно простить. – Закрываешься дочкой от нас? – снова крикнул Миронов. – Что же ты… вот так в конце измельчал, а?! Ты же не трус. – И ты не трус, парень. Поэтому я и хотел говорить только с тобой обо всем об этом. – Об убийствах? О том, как ты их всех убил, чтобы никто не узнал, кто ты… кто ты есть на самом деле?! – Феликс не виновен. Вы его отпустите. Там, в конверте, мое официальное признание. Считайте, что явка с повинной. Я хотел оставить это у вас в управлении, но потом решил, что разговора – нашего с тобой, парень, не избежать. И лучше, если ты все узнаешь от меня, прежде чем все это закончится.