О малыше Изи, который вот-вот должен был появиться на свет там, дома, куда Унковский так хотел вернуться. Крохотная полукровка родится… Владимир Унковский думал о своем ребенке с нежностью. В полутемном зале незаполненного даже на треть кабаре «Казанова», некогда бывшим самым модным местом Парижа, внезапно вспыхнула хрустальная потолочная люстра, освещая эстраду. И к роялю пошел Вертинский. В афишках кабаре значилось – «Последние концерты Александра Вертинского перед отъездом в Палестину. Спешите видеть!» Вертинский давно расстался со своим костюмом печального Пьеро – здесь, в «Казанове», он выступал во фраке – высокий, нескладный, набриолиненный, с густо напудренным лицом и сильно подведенными глазами. Он встал к роялю и начал петь. А они слушали и пили водку. Он спел и про «в бананово-лимонном Сингапуре» – танго Магнолия, и «кривой и пьяный» и «в голубых пижамах»… Вскидывая свои худые руки вверх, перебирая нервными длинными пальцами, он пел. Кто-то крикнул из зала – «То, что я должен сказать», покорнейше просим вас! – Просим!.. Просим!.. – доносилось из зала. И Вертинский запел эту свою старую песню. Доктор Унковский не слушал его, он думал о них… о том, какие они были молодые, как жили, как рисковали… Как они рисковали собой, эти мальчики… Как они были бесконечно прекрасны, великодушны, добры, влюбчивы, отважны… Какие они были пылкие, храбрые – каждый по-своему. И в этот момент Вертинский повысил голос, уже не выпевая, а почти декламируя, чтобы его слышали в самых дальних ложах «Казановы»: И сказать этим… Тут он сделал долгую паузу, снова поднимая свои худые руки в балетном красноречиво-изломанном жесте, выкидывая вопреки поговорке из собственной песни слово, но добиваясь своей паузой гораздо большего эффекта… Что в бездарной стране даже светлые подвиги – это только ступени в бесконечные пропасти… – Ты чего тут поешь?! – взревел, вскакивая из-за стола, кто-то из бесконечно бывших, верноподданных, в потрепанной казачьей черкеске с пустыми газырями. – Содомит! Морду напудрил! – Побойтесь бога, какой он вам содомит? – откликнулись с другого конца зала кабаре. Из-за столиков начали вскакивать, размахивать руками. Кто-то уже схватил бутылку, чтобы крушить зеркала… А другой вскочил на стол и заревел, захрипел надсадно: – Бооооооже царяяяя храниииии! Сиииильный держаааавный! Цааарствуй над нааааааами!! – Да заткните вы его!! Расторопный управляющий кабаре, привыкший к подобному, незаметно сделал знак джазу, скрывавшемуся до поры до времени за широким бархатным занавесом. И джаз грянул, стараясь перекрыть весь этот междоусобный гвалт. Джаз громко заиграл фокстрот. Тот самый. Самый модный – позапрошлого сезона. * * * notes Примечания 1 Владимир Миронов вспоминает расследование, описанное в романе Т. Степановой «Девять воплощений кошки». (Прим. ред.) 2 Катя говорит о расследовании, описанном в романе Т. Степановой «Девять воплощений кошки». (Прим. ред.)