В густой тени дубов стояли длинные пикниковые столы на козлах, застеленные скатертями наилучшего полотна, а по обеим сторонам тянулись скамьи без спинок. Кроме того, по всей поляне были расставлены вынесенные из дома стулья, кресла, пуфики и кушетки – для тех, кто не в восторге от жестких лавок. В некотором отдалении, чтобы гостей не беспокоил дым, были выкопаны продолговатые ямы, где жарилось мясо и стояли внушительные чугунные котлы, над которыми плавал умопомрачительный запах соусов и брунсвикского рагу. У мистера Уилкса всегда было под рукой не менее дюжины черных слуг – они бегали с подносами, обслуживая гостей. А подальше, за сараями, имелась еще одна яма для барбекю, там пировала дворовая прислуга вместе с кучерами и горничными гостей, наедаясь до отвала маисовыми лепешками, ямсом и особенно милым сердцу всякого негра блюдом из свиных потрохов. Бывали и арбузы, если сезон. Принюхиваясь к пахучему ветерку, Скарлетт сморщила нос: хорошо бы к тому моменту, когда мясо будет готово, у нее пробудился хоть какой-то аппетит! Пока что она была так плотно набита нянькиной едой и так туго утянута, что каждый миг боялась икнуть. Это имело бы фатальные последствия: икать и тем более рыгать на людях было простительно только старикам и очень древним старухам. Они одолели подъем, и белый особняк вырос перед глазами во всей своей великолепной соразмерности – с высокими колоннами, широкими верандами и плоской крышей, прекрасный, как бывает прекрасна женщина, сознающая свое очарование и потому радушная ко всему на свете. Скарлетт любила «Двенадцать дубов», любила даже больше, чем «Тару». Здесь была та величавая, изысканная гармония, которой дом Джералда не обладал. На широкой дуге подъездной дорожки уже полно было верховых лошадей и экипажей, гости выходили из колясок, окликали друзей, обменивались приветствиями. Сверкали белозубыми улыбками негры, они брали под уздцы лошадей и вели их к сараям – расседлывать и распрягать на день. Ватаги ребятишек, белых и черных, носились с визгом по свежей зелени аккуратно подстриженной лужайки, играли в салочки и хвастались, кто больше может съесть. Просторный холл, занимавший всю переднюю часть дома, пестрел людьми, по лестнице порхали девушки в кринолинах, яркие, как мотыльки; они обнимали друг друга за талию, перешучивались, то и дело останавливались, перегибаясь через ажурные перила и окликая молодых людей внизу. В открытые французские окна гостиной Скарлетт увидела мельком женщин постарше – чинные, степенные, в темных шелках, они услаждали себя беседою о детях, о хворях, о свадьбах – кто за кого выходит, когда и почему. Дворецкий Том с серебряным подносом в руках крутился в холле, непрерывно улыбаясь, кланяясь и предлагая высокие стаканы молодым людям в светлых брюках и отличнейших полотняных рубашках в мелкую защипочку. Множество людей было и на солнечной веранде рядом с парадным входом. Да, тут все графство в полном составе, подумала Скарлетт. Четверо братьев Тарлтон стояли прислонясь к колоннам – Стюарт и Брент бок о бок, нераздельные, как всегда, а Бойд и Том рядом с отцом, Джеймсом Тарлтоном. Мистер Калверт ни на шаг не отходил от своей жены-янки – она так и не прижилась на Юге, несмотря на пятнадцать лет, проведенных в этом краю. Все были с ней вежливы и любезны – из жалости; и никто не мог простить ей двойной ошибки: мало того, что она выбрала такое неудачное место для появления на свет, так еще поступила гувернанткой к детям Калверта. А вот и братья Рейфорд и Кейд вместе со своей сестрой, яркой блондинкой Кэтлин Калверт, стоят и поддразнивают смуглолицего Джо Фонтейна и его хорошенькую невесту Салли Манро. Еще двое Фонтейнов, Алекс и Тони, что-то шепчут на ушко Димити Манро, отчего она заливается смехом. Были тут семьи из Лавджоя, за десять миль отсюда, были из Джонсборо, из Фейетвилла, а кое-кто даже из Атланты и Мейкона. Это скопище народу, кажется, уже переполняло дом через край, и отовсюду журчал неразборчивый бормоток голосов, то стихая, то возносясь до громкого смеха и детского визга. На ступенях у входа стоял Джон Уилкс, с серебряной сединой в волосах, прямой, излучающий спокойное обаяние и радушие, столь же неотъемлемое от его облика, как солнце – от летней Джорджии. Рядом суетилась и хихикала, встречая гостей, Душечка Уилкс, прозванная так из-за своей манеры одаривать этим ласковым имечком всех без разбору, будь то родной отец или последний раб с поля. Душечка из кожи вон лезла, желая привлечь внимание каждого мужчины в пределах видимости, ее старания бросались в глаза, резко контрастируя с осанкой отца. А ведь есть что-то в словах миссис Тарлтон, подумала Скарлетт. Во всяком случае, в этой семье фамильные черты наследуют исключительно мужчины. Если у отца и сына прекрасные серые глаза оттенялись густыми темно-золотистыми ресницами, то дочерям ресницы достались редкие и бесцветные. Душечка от этого сделалась до странности похожей на кролика, а сестре ее, Индии, вообще подходило лишь одно определение: «никакая». Индии нигде не было видно, но Скарлетт догадывалась, что она, скорее всего, где-нибудь в районе кухни, отдает последние распоряжения слугам. «Бедняжка. Столько хлопот по дому свалилось на нее после смерти матери, что нет даже возможности обзавестись кавалером. Был вот Стюарт Тарлтон, но не моя вина, если он счел, что я красивей, чем она». Джон Уилкс сошел вниз по ступеням, чтобы подать руку Скарлетт. Выходя из коляски, она заметила самодовольную мину Сьюлен и поняла, что сестра выделила среди толпы Фрэнка Кеннеди. «Не могла уж найти себе жениха получше этой старой девы в штанах», – презрительно подумала Скарлетт, ступая на землю и благодарно улыбаясь Джону Уилксу. Фрэнк Кеннеди уже торопился навстречу, протягивая руку Сьюлен, и она так сразу развоображалась, что Скарлетт захотелось ее шлепнуть. Ради бога, пусть Фрэнк Кеннеди имеет земли хоть больше всех в графстве и добрейшее сердце, но это ровным счетом ничего не стоит против того факта, что ему сорок, что у него жидкая рыжая бороденка, и вообще он какой-то мелкий, слабенький и дерганый и кудахчет, как старая дева. Однако Скарлетт помнила о своем плане и потому смягчилась и послала ему такую пламенную улыбку, что он остолбенел от приятной неожиданности и уставился на нее во все глаза, забыв про руку, протянутую к Сьюлен. А Скарлетт вела милую пустую беседу с Джоном Уилксом, обшаривая глазами толпу в поисках Эшли. На крыльце его не было, зато из дюжины глоток раздались приветственные возгласы, а Стюарт и Брент уже направлялись к ней. Девочки Манро принялись ахать по поводу ее платья, и вскоре она оказалась в центре кружка, и все что-то говорили, и каждый старался перекричать другого, и гвалт стоял такой, что уже никто ничего не слышал. Но где же Эшли? И где Мелани, где Чарлз? Она не хотела осматриваться слишком уж явно и, перейдя в холл, присоединилась к какой-то веселой группе внутри. И вот, пока она так болтала и смеялась, стреляя глазами то во двор, то по дому, ее взгляд упал нечаянно на чужака; он стоял в холле в одиночестве и пялился на нее с такой невозмутимой наглостью, что ее остро кольнуло странное смешанное чувство: как женщине, ей было приятно привлечь мужское внимание и в то же время неловко оттого, что платье, кажется, чересчур открыто на груди. На вид он совсем старый, самое меньшее тридцать пять. Высокий, крепко сложен. Пожалуй, она такого широкоплечего никогда и не встречала. Такие мускулы плохо сочетаются с понятием элегантности. Когда она встретилась с ним глазами, он улыбнулся, приподняв узкую черную полоску усов над прямо-таки звериным оскалом белых зубов. Лицом он был темен, как пират, и взгляд дерзкий и совершенно пиратский, как будто прикидывает: а не потопить ли галеон и не овладеть ли девицей? Он смотрел на нее с улыбкой циника, не признающего правил, и у Скарлетт вдруг перехватило дыхание. Она понимала, что должна оскорбиться, и досадовала на себя, что оскорбиться не может. Она не знала, кто он такой, но даже и в загорелом чуть не до черноты лице читались неоспоримые признаки благородной крови: тонкий, орлиный нос над крупным ярким ртом, высокий лоб, широко расставленные глаза. Она отвела взгляд, не улыбнувшись в ответ, а он обернулся на чей-то зов: – Ретт! Ретт Батлер! Идите к нам, я хочу вас познакомить с самой жестокосердой девушкой графства! Ретт Батлер? Что-то знакомое… Кажется, связано с хорошеньким скандальчиком. Но сейчас ей не до того, ее занимает только Эшли. – Мне надо наверх, поправить прическу, – сказала она Стюарту с Брентом, старавшимся оттеснить ее в уголок, подальше от толпы. – А вы, мальчики, ждите меня здесь. Вот только посмейте удрать с другой девушкой – я страшно рассержусь! Ей уже было ясно, что со Стюартом сегодня будет трудно управляться, если она попробует пофлиртовать с кем-то еще. Он уже был немного пьян и ходил с заносчивым видом петуха, ищущего, с кем бы подраться. Скарлетт по опыту знала, что неприятности теперь обеспечены. Она помедлила в холле – перекинуться словом со знакомыми и поздороваться с Индией, которая появилась из задней части дома плохо причесанная и с бисеринками пота на лбу. Бедная ты, бедная! Это ж надо – жить с такими бесцветными волосами и ресницами и торчащим вперед подбородком! Всякий знает: это признак жесткого нрава. И вдобавок тебе уже за двадцать – старая дева. Скарлетт гадала, очень ли обиделась на нее Индия за Стюарта. Многие считают, что она все еще любит его. Но ведь никто не может сказать наверное, что думает кто-то из Уилксов на самом деле. Если Индия и обиделась, то ничем себя не выдала и продолжала относиться к Скарлетт с той же чуть отстраненной учтивостью, какую всегда к ней выказывала. Скарлетт весело с ней пощебетала и пошла наверх по широким ступеням. В это время у нее за спиной чей-то нерешительный голос назвал ее имя. Она оглянулась: Чарли Гамильтон! Очень славный мальчик, с массой темных кудрей над белым лбом и темно-карими, честными и умными, собачьими глазами, в точности как у колли. И одет он был хорошо: горчичного цвета брюки, черный сюртук и белая рубашка в защипочку, схваченная у ворота наимоднейшим широчайшим черным галстуком. Когда Скарлетт обернулась к нему, он слегка порозовел, потому что был робок с девушками. И, подобно большинству застенчивых людей, Чарлз Гамильтон обожал живых и раскованных девушек – таких, как Скарлетт. Раньше она удостаивала его при встрече лишь дежурной вежливости, да и то как-то мимоходом, и потому ее сияющая улыбка и протянутые к нему руки, можно сказать, выбили у него почву из-под ног. – О-о-о, Чарлз Гамильтон, опасный сердцеед, вот вы какой! Признайтесь, вы проделали весь путь из Атланты с единственной целью – разбить мне сердце! Чарлз держал в руках ее маленькие теплые ладошки, смотрел, как пляшут чертики в ее зеленых глазах, и от волнения не мог вымолвить ни слова. Вот в такой манере девушки обычно и разговаривают с молодыми людьми – но с другими, а не с ним. По неведомой ему причине девушки обходились с ним как с младшим братом. Они были милы и ласковы, но никому и в голову не приходило заигрывать с ним. А ему ужасно хотелось, чтобы девушки кокетничали с ним, как с другими, уступающими ему и по внешнему виду, и по обеспеченности всяческими благами. Но в те немногие моменты, когда на него все-таки обращали внимание, он не мог придумать, что сказать, и мучительно страдал, стыдясь своего безгласия. А потом, ночью, он заново переживал этот момент и в мыслях был чарующе обходителен и неотразимо галантен. Короче, готовился в другой раз показать себя как надо. Однако второй раз выпадал ему крайне редко, так как девушкам хватало и одной попытки, чтобы оставить его в покое. И даже с Душечкой он был скромен и молчалив, хотя и существовала некая негласная договоренность, что осенью он на ней женится – когда вступит в права собственности. Временами у него возникало далеко не рыцарское чувство, что Душечкино с ним кокетство, «глазки» и прочие штучки вовсе не делают ему чести, потому что, по его представлениям, Душечка просто помешана на мальчиках и готова пробовать свои чары на любом, лишь бы случай подвернулся. Чарлз был не в восторге от перспективы такой женитьбы, потому что Душечка не возбуждала в нем тех страстных романтических эмоций, которые, как было ему хорошо известно из литературы, следует испытывать влюбленному. Он томился по иной любви; больше всего на свете ему хотелось, чтобы его полюбила какая-нибудь красивая, озорная чертовка с огнем в душе. И нате вам – Скарлетт О’Хара дразнит его своим разбитым сердцем! Он силился придумать, что ответить, и не мог, и просто стоял молча, слушал ее болтовню и благословлял ее за это щебетание, избавлявшее его от необходимости поддерживать хотя бы видимость беседы. Все это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. А зеленые глаза мерцали из-под скромно опущенных ресниц, и на щеках играли дивные ямочки, и с алых губок слетали невозможные, невероятные слова: – Ну вот, теперь стойте здесь и ждите, пока я не вернусь, потому что я хочу сидеть во время барбекю с вами. И знайте: я страшно ревнива, так что не смейте и думать флиртовать с этими девушками. – Я-а… н-не буду, – совладав наконец с дыханием, промычал Чарлз Гамильтон. Он и помыслить не мог, что она назначила ему быть тельцом на заклании и нашла, что он очень к этой роли подходит. Легонько похлопав его сложенным веером по руке, Скарлетт отвернулась, собираясь подняться все-таки наверх, и тут на глаза ей снова попался тот человек, Ретт Батлер; он опять стоял в одиночестве, причем совсем близко к ним, и, уж конечно, слышал и наблюдал всю сцену. Во всяком случае, он опять нагло и как-то злорадно ей ухмыльнулся, сразу сделавшись похожим на кота, и внимательно прошелся по ней сверху донизу взглядом, начисто лишенным даже намека на почтение, к которому она была приучена. «Ах ты, чертов сын, божьи подштанники, – ругнулась про себя Скарлетт, употребив излюбленное богохульство Джералда. – И смотрит, главное дело, так… так, словно знает, какая я под рубашкой». И, тряхнув головой, она решительно пошла по лестнице. В спальне наверху, где были сложены накидки и зонтики, Скарлетт застала Кэтлин Калверт. Кэтлин чистила перышки перед зеркалом и кусала губы, чтоб стали ярче. У пояса были приколоты свежие розы под цвет лица, васильковые глаза блестели от возбуждения. – Кэтлин, – спросила Скарлетт, тоже становясь к зеркалу и пытаясь подтянуть повыше корсаж своего слишком открытого платья, – скажи, что это за тип отвратительный там внизу, Батлер вроде. – А то ты сама не знаешь, – зашептала Кэтлин, кося глазом на дверь, за которой Дилси обменивалась сплетнями с нянькой девочек Уилкс. – Не представляю, как должен чувствовать себя теперь мистер Уилкс, раз он уже в его доме, но так вышло, что мистер Батлер находился с деловым визитом у мистера Кеннеди, что-то насчет закупок хлопка, вот мистеру Кеннеди и пришлось взять его с собой, не оставлять же одного. – А в чем проблема-то? – Бог мой, да его же не принимают! – Нет, правда? – Ну да. Скарлетт помолчала, переваривая это сообщение: ей никогда еще не случалось бывать под одной крышей с человеком, которого не принимают. Чрезвычайно волнующее ощущение. – И что он такого сделал? – Ох, Скарлетт, у него ужасная репутация. Его зовут Ретт Батлер, он из Чарлстона, в семье все достойнейшие люди, но они с ним даже не разговаривают. Мне Каро Ретт прошлым летом о нем рассказывала, она к ним отношения не имеет, но все про него знает. Да всякий знает. Его исключили из Вест-Пойнта, из военной академии, представляешь? И за такие вещи, о которых лучше не знать. А потом еще эта история с девушкой, на которой он не стал жениться. – Ну давай же, рассказывай! – Милочка, ты что же, совсем-совсем ничего не знаешь?! А мне еще прошлым летом Каро Ретт все уши прожужжала, ее мама умерла бы на месте от одной мысли, что Каро это известно. Ну хорошо. Этот самый мистер Батлер повез одну девушку покататься в кабриолете. Кто она такая, я не знаю, но имею некоторые подозрения. Конечно, не из самого лучшего общества, иначе не поехала бы с ним под вечер без компаньонки. И вот, моя дорогая, они пропадали где-то почти всю ночь, потом являются пешком и рассказывают, как понесла лошадь и расшибла коляску, а они потерялись в лесах. А теперь догадайся, что… – Не могу я догадываться, говори скорей! – загорелась Скарлетт, надеясь на худшее. – На следующий день он отказался на ней жениться! – О-о… – протянула Скарлетт. Надежды ее рухнули. – Он сказал, что ничего… м-м-м… ничего ей не сделал и не видит причины, с какой стати обязан жениться. И конечно, ее брат вызвал его, а он и говорит, что лучше стреляться, чем жениться на тупой дуре. Ну и вот, они дрались на дуэли, мистер Батлер застрелил брата этой девушки, после чего ему пришлось покинуть Чарлстон, и теперь его никто не принимает! – победно закончила Кэтлин, и как раз вовремя, потому что в комнату вернулась Дилси – проверить, все ли в порядке с нарядом ее подопечной. Скарлетт зашептала на ухо Кэтлин: – А ребенок? У нее был ребенок? Кэтлин в ответ резко помотала головой и прошипела страшным шепотом: – Но все равно он ее погубил! «А хорошо бы сделать так, чтобы Эшли скомпрометировал меня, – подумала вдруг Скарлетт. – Он слишком порядочен, чтобы потом не жениться на мне». И одновременно заползла откуда-то непрошеная мысль, что Ретт Батлер, пожалуй, заслуживает уважения, раз отказался жениться на дуре. Скарлетт сидела на высокой оттоманке розового дерева под ветвистым могучим дубом, утопая в волнующемся море складок, оборок и кружев, из-под которых ровно на два дюйма выглядывали зеленые сафьяновые туфельки – это все, что может показать леди и остаться при этом леди. В руках у нее была тарелка с нетронутым почти кушаньем, а вокруг – семеро кавалеров. Пикник был в самом разгаре. Отовсюду летел смех и несмолкаемый гул голосов, позвякивало серебро о фарфор, в воздухе висели запахи жареного мяса и благоухание соусов. Случалось, ветерок шалил и порывом нес на гостей облачко дыма – дамы тут же встречали его визгом, преувеличенно негодующими возгласами и хлопаньем вееров из пальметто. Барышни в основном сидели со своими кавалерами на длинных скамьях вдоль столов. Но Скарлетт, понимая, что у всякой девушки всего два бока и с каждого боку может сидеть только один человек, – Скарлетт предпочла устроиться отдельно, так, чтобы разместить рядом со своей особой по возможности более широкий круг молодых людей. Под зеленым куполом беседки расположились замужние дамы; их темные платья выделялись на фоне окружающей веселой пестроты. Матроны, независимо от возраста, всегда держались вместе и в сторонке от быстроглазых девиц, красавчиков и громкого смеха, ибо на Юге не существовало замужних прелестниц. И сейчас они собрались кружком, начиная от бабушки Фонтейн, которая по своим годам уже пользовалась привилегией не скрывать отрыжку на людях, и до семнадцатилетней Алисы Манро, которая боролась с тошнотой первой беременности. Дамы сблизили головы, занятые нескончаемой дискуссией о предках и потомках, о деторождении и других столь же приятных, сколь и поучительных материях. «Форменные клуши», – пренебрежительно глянув в их сторону, подумала Скарлетт. Замужние женщины вечно такие постные – не шутят, не смеются. Ей не приходило в голову, что, став женой Эшли, она автоматически, в тот же миг будет сослана под свод беседки или в парадную гостиную, к степенным матронам в скучных шелках – такая же чинная и скучная, как они, без проблеска радости, без искры, без игры. Подобно большинству девушек, она не уносилась воображением дальше алтаря. К тому же сейчас все для нее складывалось хуже некуда, и она не могла отвлекаться на всяческие химеры. Глаза ее были опущены к тарелке, она изредка поклевывала воздушный бисквит, причем с таким изяществом и совершенным отсутствием аппетита, что могла бы даже заслужить одобрение Мамми. Окруженная кавалерами в избыточном количестве, она тем не менее чувствовала себя крайне обделенной и несчастной. Никогда в жизни так не бывало! Непостижимым образом ее ночной план полностью провалился – в том, что касалось Эшли. Она привлекала других – дюжинами, но не Эшли, и вчерашние страхи вернулись, захлестнули ее с головой, отчего сердце то колотилось бешено, то замирало вовсе, а лицо то пламенело, то делалось белей бумаги. Эшли не делал попыток присоединиться к кружку ее обожателей, с момента приезда она фактически ни словом с ним не обменялась наедине, она вообще с ним не говорила, только поздоровалась. Они увиделись, когда она вышла в сад, и он подошел, как гостеприимный хозяин, но тогда на руке у него висела Мелани – Мелани, которая ему едва по плечо. Она выглядела как ребенок, вырядившийся на маскарад в материнские необъятные юбки. Это впечатление еще усиливалось робким, чуть ли не испуганным выражением огромных карих глаз, великоватых для такой маленькой девчушки. Копна темных вьющихся волос была с такой суровостью прижата и спрятана под сетку, чтобы уж ни один своенравный бродяга завиток не вырвался на волю. И вся эта темная масса, образующая надо лбом уголок наподобие вдовьего платка, акцентировала треугольную, сердечком, форму лица – слишком широкого в скулах, слишком остренького к подбородку, милого, робкого, но обыденного и в общем-то некрасивого лица. Причем Мелани и не признавала никаких трюков из женского арсенала соблазнов, которые заставили бы наблюдателя забыть об этой обыденности. Она казалась – и была – естественной, как земля, понятной, как хлеб, и прозрачной, как вода в ключе. Но во всех движениях и манерах этого неброского, малюсенького создания чувствовалось такое громадное внутреннее достоинство, какое нечасто встретишь и в людях много старше ее семнадцати лет. Платье из дымчатого органди маскировало множеством оборочек, воланов и складочек еще по-детски неразвитое тело, а желтая шляпа с длинными вишневыми завязками придавала золотистое сияние чистой, сливочно-белой коже. Тяжелые подвески свисали золотой бахромой из петелек сетки к самым глазам, прозрачным, как лесное озеро в зимнюю пору, когда сквозь тихую воду видны опавшие листья на дне. Здороваясь, Мелани улыбнулась застенчиво и сказала, какое чудесное у Скарлетт зеленое платье, а Скарлетт пришлось прилагать усилия, чтобы хоть из простой вежливости выдавить что-то в ответ, – так она рвалась остаться наедине с Эшли. А он как сел, так и сидит до сих пор на низенькой скамеечке у ног Мелани, в стороне от гостей, неспешно с ней разговаривает и улыбается этой своей медлительной, дремотной улыбкой, которая сводит Скарлетт с ума. Но что еще хуже – от этой улыбки заискрились и замерцали глаза у Мелани, и даже Скарлетт вынуждена была признать, что она выглядит… ну, почти хорошенькой. Мелани смотрела на Эшли, и ее будничное личико освещалось внутренним огнем; если правда, что влюбленное сердце может менять облик человека, то именно это сейчас и происходило с Мелани Гамильтон. Скарлетт старательно отводила глаза в сторону от этой пары, что плохо ей удавалось, и после каждого брошенного вскользь взгляда удваивала веселость, смеялась, шутила довольно рискованно, дразнила кавалеров и встряхивала головой, звеня сережками. Она много раз сказала: «Все вздор и болтовня!» Она заявила, что ни в ком из них нет ни капельки правдивости, и поклялась, что никогда, ни при каких обстоятельствах не верила ни единому слову, произнесенному мужчиной. Но Эшли, кажется, не замечал ее вовсе. Он смотрел только на Мелани, а Мелани смотрела на Эшли, причем с таким выражением, что всем делалось яснее ясного: она вся, целиком принадлежит ему. Да, Скарлетт была несчастна. Впрочем, человек со стороны сказал бы, что уж кого-кого, а ее-то обделенной и несчастной никак не назовешь. Она была здесь первой красавицей и центром внимания. Фурор, произведенный среди мужчин, вкупе с сердито-беспомощными взглядами девиц доставил бы ей огромное удовольствие, но – в любое другое время. Позицию справа от нее прочно захватил Чарлз Гамильтон; расхрабрившись от ее внимания, он не поддавался даже соединенным усилиям близнецов, старавшихся его с этого места оттеснить. В одной руке он держал ее веер, а в другой – свою тарелку с жареным мясом, к которому, понятное дело, не мог притронуться, и упорно избегал встречаться глазами с Душечкой, готовой уже броситься в слезы. Слева от Скарлетт в изящной позе расположился на траве Кейд; чтобы о нем не забывали, он теребил волан ее юбки и при этом с вызовом смотрел на Стюарта. У них уже состоялся обмен довольно свирепыми словами, и теперь воздух между Кейдом и близнецами был насыщен электричеством. А Фрэнк Кеннеди квохтал и хлопал крыльями, как курица вокруг единственного своего цыпленочка, и непрерывно сновал от дуба к столам, чтобы принести ей что-нибудь вкусненькое, словно не было тут дюжины черных слуг специально для этой цели. В результате Сьюлен переполнилась мрачной досадой и, не в силах больше скрытничать, как приличествует леди, метала молнии в сестру. А малышка Кэррин чуть не плакала: как же так, Скарлетт приободрила ее сегодня утром, а между тем Брент сказал только: «Привет, детка», дернул ее за ленту в волосах, и все! И после этого полностью переключился на Скарлетт! Обыкновенно он бывал очень обходителен с нею, и она уже видела в тайных мечтах тот день, когда можно будет поднять волосы наверх, а юбку отпустить до полу и принимать его, как настоящего кавалера. И что же? Он в руках у Скарлетт! Девочки Манро прятали свою обиду на смуглолицых отступников Фонтейнов, но все равно их раздражало, что Алекс и Тони топчутся у дуба, ловя момент для захвата позиций вблизи Скарлетт, лишь бы только кто-нибудь встал с насиженного места. О своем неодобрительном отношении к поведению Скарлетт они сообщили Хетти Тарлтон – без слов, одним деликатным поднятием бровей. У них на лицах читалось: «Вертихвостка!» И три барышни разом встали, развернули кружевные зонтики, сказали, что они совершенно сыты, спасибо большое, и, положив легкие пальчики на руку ближайшему мужчине, очень мило потребовали показать им розарий, источник и летний павильон. Это стратегическое отступление в боевом порядке не было пропущено ни одной женщиной, равно как не было замечено ни одним мужчиной. Скарлетт хихикнула при виде троих мужчин, которых силой вытаскивают с линии огня, спасая от ее чар, под предлогом обследования достопримечательностей, знакомых девицам с детства, и тут же стрельнула острым взглядом в Эшли – как он это воспринял. Но Эшли безмятежно играл кончиками пояска Мелани и улыбался ей. У Скарлетт сердце перевернулось. Она могла бы сейчас вонзить коготки в это кроткое личико цвета слоновой кости и расцарапать его в кровь. И с каким бы наслаждением она это сделала! Отводя глаза от Мелани, Скарлетт вдруг наткнулась на пристальный взгляд Ретта Батлера; он не смешивался с толпой, стоял в стороне и беседовал о чем-то с Джоном Уилксом. Он явно следил за ней и, стоило их глазам встретиться, рассмеялся прямо ей в лицо. У Скарлетт появилось тягостное ощущение, что этот отверженный – и только он один из всех присутствующих – прекрасно понимает, что там, за ее безумной веселостью, понимает и злорадствует по этому поводу. Ему тоже она бы с удовольствием расцарапала физиономию. «Дотянуть бы до конца этого барбекю, – подумала Скарлетт. – Все девочки уйдут наверх поспать перед вечером, а я останусь и смогу поговорить с Эшли. Безусловно, он должен был заметить, каким я пользуюсь успехом. – И утешила себя новой надеждой: – Естественно, ему пришлось уделять внимание Мелани, все-таки она его кузина и не имеет вовсе никаких шансов на успех. Если б не Эшли, она бы так и просидела одна». Эта мысль придала ей духу, и она с удвоенными усилиями принялась за Чарлза, и так уже не сводившего с нее сияющих глаз. Для него это был чудо что за день, день мечты и грез, он влюбился в Скарлетт, он любил ее, и от нее не требовалось вообще никаких усилий. Перед таким чувством дорогуша Душечка растаяла в туманной дымке. Да и что такое Душечка? Чирикает, как воробей, и все. А Скарлетт! Сладкоголосая, сверкающая радугой птичка колибри! Она с ним играет, она его дразнит и хвалит, она непрестанно задает ему вопросы и сама же на них отвечает, и он кажется ужасно умным, хоть и не говорит ни слова. Другим оставалось только злиться в душе и ломать голову над столь явным к нему интересом: ведь каждый знал, что Чарли от застенчивости двух слов связать не может. Их благовоспитанность подвергалась суровому испытанию, не давая прорваться растущей ярости. Все вокруг буквально дымились, и это положительно следовало расценить как триумф Скарлетт. Повержены были все. Все, кроме Эшли. Когда никто уже не мог притронуться к ветчине, жареному барашку и цыплятам, Скарлетт решила, что самое время Индии встать и предложить дамам перейти в дом. Было уже два часа, и солнце пекло вовсю, но Индия, утомившись от трехдневных хлопот с этим барбекю, была только рада возможности посидеть в тени беседки, обмениваясь громкими замечаниями с каким-то древним глухим джентльменом из Фейетвилла. Дремотная лень опускалась на собравшихся. Негры больше не бегали, а потихоньку убирали со столов остатки пиршества. Реже раздавался смех, в разговорах не слышно было прежнего оживления, и то одна, то другая группа замолкала вовсе. Гости ждали, когда же хозяйка подаст знак к окончанию утренней части празднества. Веера из пальметто шевелились все медленнее, а некоторые пожилые джентльмены, разморенные жарой и обильной пищей, уже клевали носом. Солнце стояло высоко, наступало привычное время послеобеденного отдыха, и всех тянуло расслабиться, подремать, переждать самую жару.