Солнце уже ушло за горизонт, багровый край неба стал ярко-розовым, а наверху, над головой пронзительная лазурь истончалась и проступали оттенки голубовато-зеленого, похожего на яйцо реполова. Несказанный покой предвечерних сумерек опускался на округу. Из низин наползала дымка тумана; свежие борозды и лента дороги утрачивали свое завораживающее кровавое свечение, стало ясно – это обычная бурая земля. Через дорогу, на выгоне, мирно стояли, подняв морды над жердями ограды, коровы, лошади и мулы; они ждали, когда их проводят в стойла и зададут вечернюю порцию корма. Им не нравилась темная тень густых кустов у ручья, они поводили ушами в сторону Скарлетт, чувствуя присутствие человека и словно бы надеясь на него. Высокие сосны речной долины, совсем недавно еще такие приветливо-зеленые в солнечном сиянии, казались теперь, в неверном свете сумерек, черными великанами, стоящими непроницаемой шеренгой на страже желтых вод. На холме за рекой белые трубы дома Уилксов постепенно терялись среди могучих дубов, и только отдаленные точки огней, зажженных к ужину, показывали, что там есть жилье. Скарлетт сидела, окутанная живительными запахами свежей земли и всяческой весенней буйной поросли, совершенно нечувствительная к подобным чудесам. Весна, закат, молодые побеги – что в них особенного? Таких красот она не замечала. Это ведь естественно – как воздух, как вода. Другое дело женские лица, лошади, шелковые платья. Это вещи определенные, они могут быть красивы. А остальное – так… И все же этот великий предвечерний покой, разлившийся над ухоженными землями «Тары», подействовал и на ее мятущуюся душу. Скарлетт любила этот край, любила безотчетно, сама о том не ведая; так любила она материнский лик, склоненный под лампой в минуты молитвы. А на петляющей дороге по-прежнему никаких признаков Джералда. Если придется ждать дольше, Мамми непременно отправится на поиски и начнет ворчать свое извечное «Марш домой, мисс!». И вот, когда Скарлетт утюжила глазами темнеющую пустую дорогу, вдруг послышался топот копыт, но совсем с другой стороны, снизу, от пастбища. Перепуганный скот бросился врассыпную. Джералд О’Хара гнал к дому напрямик и во весь опор. Он скакал на своей толстобокой, мощной, длинноногой охотничьей лошади, подбадривая ее взмахами хлыста и громкими криками. Издали создавалось впечатление, что здоровенного жеребца оседлал озорной мальчишка. И пусть у нее тревоги через край, но отцом она залюбовалась с горделивой нежностью: не зря он слыл превосходным наездником. «Знать бы еще, почему его, как выпьет, обязательно тянет прыгать через заборы, – думала Скарлетт. – Ведь клятвенно обещал маме, что больше никогда. Мог бы и научиться чему-нибудь после того случая в прошлом году, когда повредил коленку. Упал прямо на этом месте». Перед отцом Скарлетт не испытывала благоговейного трепета, она чувствовала в нем родственную душу и даже ровесника, не то что в сестрах. Ну как же – он любил прыгать через заборы тайком от жены! Подобные вещи наполняли его мальчишеской гордостью и ликующим сознанием безнаказанности – как и Скарлетт, когда ей удавалось перехитрить Мамми. Она поднялась понаблюдать за ним. Большая лошадь достигла изгороди, подобралась и птицей, без видимых усилий, в парящем полете перемахнула на другую сторону. Всадник вопил, крутя хлыстом над головой и потрясая длинными седыми кудрями. Джералд не видел за деревьями свою дочь; он направил коня на дорогу, одобрительно похлопывая его по холке. – Тут всем, брат, до тебя далеко, в целом графстве, а то и в штате, – проинформировал он свою верховую лошадь – самодовольно и с сильным ирландским акцентом, оставшимся при нем, несмотря на тридцать девять лет, прожитых в Америке. И немедленно принялся в спешном порядке приглаживать волосы, заправлять рубашку и отыскивать галстук, сбившийся куда-то за ухо. Скарлетт поняла, что торопливые эти охорашиванья имеют целью предстать перед женой с солидным видом джентльмена, спокойно и чинно едущего домой от соседа. Поняла она и то, что ей представился удачный случай начать разговор, не открывая своих подлинных намерений. Она громко засмеялась. При первом же звуке, как она и хотела, Джералд вздрогнул и замер; потом увидел дочь, и цветущая его физиономия отразила смесь неловкости, досады и вызова. Он слез с лошади – с трудом, потому что нога в колене после того случая не сгибалась, перекинул поводья через руку, тяжелым шагом подошел к дочери и ущипнул ее за щечку. – Вот, значит, как, мисси. Шпионишь за мной, значит? И, как твоя сестрица Сьюлен, побежишь ябедничать маменьке? В басовитом, хриплом отцовском голосе Скарлетт уловила, кроме законного родительского гнева, еще и желание подольститься. Она прищурилась и ехидно поцокала языком, пока он изворачивался, пытаясь вернуть галстук на положенное место. От него крепко несло виски и немного мятой. Ну и, как всегда, табаком, хорошей кожей и лошадьми. Это сочетание запахов Скарлетт неизменно ассоциировала с отцом и инстинктивно искала в других мужчинах. – Нет, па, я же не болтушка, как Сьюлен, – уверила она и отступила, чтобы оценить придирчивым взглядом результат отцовских усилий по наведению порядка в своей наружности. Джералд ростом не вышел, всего-то пяти футов с небольшим, но широкие плечи и могучая шея создавали у незнакомых людей представление о крупном мужчине – если видели его сидящим. Кряжистое тело опиралось на крепкие, короткие, широко расставленные, как перед дракой, ноги, всегда в сапогах отличной кожи. Маленькие люди, если подают себя чересчур серьезно, как правило, довольно смешны. Но бойцовый петух пользуется уважением на птичьем дворе – вот так и с Джералдом. Ни у кого никогда и в мыслях не было назвать Джералда О’Хара нелепым коротышкой. Ему исполнилось шестьдесят, жесткая курчавая шевелюра стала серебристо-белой, но смекалистую, хитрую физиономию еще не изрезали морщины, а острые голубые глазки смотрели твердо и молодо, что вполне естественно для человека, не привыкшего ломать голову над отвлеченными предметами, более сложными, чем сколько карт снести в покере. Настоящий ирландец – вроде и не расставался с родной землей – круглый, румяный, курносый, губастый и задиристый. Этот экстерьер скрывал добрейшее сердце. Он не выносил, если при нем наказывали раба, не важно, заслуженно или нет, не мог слышать жалобного мяуканья котенка или детского плача; но до ужаса боялся, как бы об этой его слабости не прознали окружающие. А то, что всякий, знакомясь с ним, в первые же пять минут распознавал в нем добрую душу, было ему неведомо; его тщеславие пострадало бы неимоверно, если бы сей факт ему открылся, потому что ему нравилось думать, что все вокруг трепещут перед ним и спешат повиноваться громогласно отданным приказам. Ему никогда не приходило в голову, что все на плантации и в усадьбе повинуются только одному голосу – мягкому голосу его жены Эллен. Эту тайну ему не суждено было узнать, ибо все вокруг, начиная с самой Эллен и кончая наиглупейшим полевым работником, состояли в молчаливом заговоре: хозяин должен считать, что его слово – закон. А на Скарлетт менее, чем на кого-либо другого, производили впечатление взрывы его темперамента и львиный рык. У Джералда три сына покоились в земле на семейном кладбище, он понимал, что на появление наследника больше надеяться нечего, а Скарлетт была у него старшая, вот он и приобрел обыкновение общаться с ней как мужчина с мужчиной, что ей, кстати, очень нравилось. Она больше походила на отца, нежели младшие сестры: Кэррин, или Кэролайн Айрин, была девочка хрупкая и мечтательная, а Сьюлен, крещенная как Сьюзен Элинор, кичилась своей элегантностью и манерами настоящей леди. Более того, Скарлетт была связана с отцом неким соглашением о взаимном прикрытии грехов. Если Джералд заставал ее в тот момент, когда она карабкается через забор вместо того, чтобы прогуляться с полмили до ворот, или видел, что она засиживается допоздна с каким-нибудь красавчиком на ступеньках крыльца, то устраивал ей выволочку самолично, причем с большим рвением, но никогда не доводил факт прегрешения до сведения Эллен или Мамми. И Скарлетт тоже – если обнаруживала, что он продолжает сигать на лошади через изгороди после торжественного обещания, данного любимой жене, или узнавала из местных сплетен точную сумму его последнего проигрыша в покер, – она тоже воздерживалась от того, чтобы за общим столом упомянуть о его шалостях – так, невзначай, с искусно разыгранной безыскусственностью, как непременно поступила бы Сьюлен. При этом каждый всерьез убеждал другого, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы такие вещи дошли до Эллен, это только причинит ей лишнюю боль, а ничто на свете не могло бы их вынудить ранить ее нежную душу. В тающем свете Скарлетт смотрела на отца и неизвестно почему почувствовала, что просто быть с ним рядом – уже утешительно. Он был сильный, живучий, земной и грубый, и все это находило в ней отклик. Совершенно неспособная разбираться в себе и в людях, Скарлетт даже не осознавала, что такие же качества в той или иной степени присутствуют в ней самой, вопреки шестнадцатилетним стараниям Эллен и Мамми вытравить их из нее. – Теперь у тебя вполне презентабельный вид, – сказала она отцу. – Никто и не догадается, что ты опять взялся за свои проделки, если, конечно, сам не расхвастаешься. Правда, мне кажется, что после того, как ты здесь сломал коленку, прыгать через тот же самый забор… – Да будь я проклят! Родная дочь мне указывает, где прыгать, а где нет! – загромыхал отец. – У меня своя голова на плечах, вот так-то! А между прочим, что это ты тут делаешь, да еще без шали? Понимая, что отец пускается на обычные уловки, лишь бы уйти от неприятной темы, Скарлетт погладила его по руке: – Тебя дожидалась. Я не знала, что ты будешь так поздно. Все гадала, купил ли ты Дилси. – Купить-то купил, да цена разорительная. И ее купил, и эту ее малышку Присси. Джон Уилкс хотел мне чуть не даром отдать, да не бывать тому, чтобы кто-то сказал, дескать, Джералд О’Хара путает дружбу с торговлей. Я всучил ему три тысячи за обеих. – Господи боже, па! Три тысячи! И незачем тебе было приобретать Присси. – Ну все, дожили. Это что же, мои дочери взялись судить меня?! Присси милая девчушка, вот я и… – Да знаю я ее. Хитрющая дура. А купил ты ее потому только, что Дилси попросила. Скарлетт возражала отцу спокойно, не принимая в расчет его громовые раскаты. Будучи пойман на добром деле, Джералд О’Хара сразу смутился и поджал хвост. Скарлетт даже рассмеялась: как он все-таки для нее прозрачен! Джералд принялся оправдываться: – А если и так? Что толку покупать Дилси, когда она собралась разводить сырость из-за ребенка? Нет, никогда больше не позволю своим черным жениться на стороне. Слишком накладно. Ну, все. Пошли домой, ужинать пора. Стемнело, последний зеленый мазок исчез с неба, от земли пробирало холодом. Но Скарлетт медлила, прикидывая, как перевести разговор на Эшли, чтобы Джералд не понял, зачем ей это. Дело нелегкое, потому что Скарлетт тонкостью не отличалась, а Джералд никогда не промахивался с разгадыванием ее простеньких хитростей, пусть даже она его самого только что разоблачила. Излишней тактичностью он не страдал. – А как там вообще, в «Двенадцати дубах»? – Да вроде как обычно. Кейд Калверт приехал, мы потом, когда уладили насчет Дилси, посидели на галерее, выпили пальмовой. Кейд прямо из Атланты, они там все на ушах, разговоры только о войне… Скарлетт вздохнула. Дай отцу оседлать любимого конька – и конец. О войне и об отделении он будет рассуждать часами. Она перебила его, потянув за другую ниточку: – А про завтрашнее барбекю речи не было? – Ну как же. Там эта, как ее звать-то, маленькая такая милашка, она была у нас в прошлом году, ты ее знаешь, кузина Эшли – ах да, Мелани Гамильтон, правильно, – она с братом Чарлзом уже приехала из Атланты и… – О-о, она приехала? – Ну да, приехала, такая славная тихоня, словечка зря не обронит, а женщине так и положено. Пошли, дочь, не тяни. А то мама начнет нас разыскивать. У Скарлетт сердце оборвалось. Одна была надежда – что Мелани по какой-либо причине застрянет в этой своей Атланте. А теперь уж что – даже отец, видите ли, хвалит Мелани за тихий, милый нрав, так не похожий на ее собственный. И Скарлетт пошла в открытую: – А Эшли тоже был? – Был. – Джералд сбросил руку дочери и повернулся, вперившись острым взглядом ей в лицо: – Если ты из-за этого пришла сюда дожидаться меня, то почему бы так прямо и не сказать? Что ты виляешь вокруг да около! Скарлетт ничего не шло на ум, она только чувствовала, что краснеет от досады. – Ну давай, говори! А Скарлетт все молчала, жалея, что человеку непозволительно шикнуть на своего отца. – Хорошо же. Он был и весьма любезно расспрашивал о тебе, равно как и сестры. Все жаждут увидеться завтра с тобой на барбекю и надеются, ничто не помешает тебе приехать. А я так готов поручиться – ничто тебя не удержит, – сказал Джералд язвительно. И добавил без перехода: – Выкладывай, дочь, что там у тебя с Эшли. – Ничего, – буркнула Скарлетт и потянула отца за руку: – Пойдем в дом, па. – А, тебе в дом захотелось? Зато мне расхотелось. Я буду стоять тут, пока не разберусь. То-то ты странная какая последнее время. Он разве ухлестывал за тобой? Замуж звал? – Нет, – отрезала Скарлетт. – И не позовет. Скарлетт чуть не взорвалась, но Джералд спокойно ее одернул: – Придержи язычок, барышня. Я знаю совершенно точно от Джона Уилкса, что Эшли женится на Мелани Гамильтон. И завтра будет это объявлено. Значит, правда. У Скарлетт упали руки. Дикая боль впилась в нее когтями, как зверь. Все кончено. Вот и отец смотрит на нее жалеючи, хотя и с некоторой досадой: он столкнулся с препятствием, которое не знает как преодолеть. Он любил Скарлетт, но испытывал неловкость оттого, что она вынудила его решать какие-то девчачьи проблемы. Вот у Эллен на такие вещи всегда есть ответ. Скарлетт должна была идти к ней со своими трудностями. – И хорошо же ты себя выставила? А всех нас? – заорал Джералд, как всегда в минуту волнения не в силах совладать с голосом. – Бегаешь за тем, кто тебя не любит, когда могла бы иметь любого парня в графстве! Гнев и ущемленное самолюбие оказались сильнее страдания. – Я просто… просто это для меня неожиданность. – Ну это ты врешь, – определил Джералд. Потом побуравил взглядом ее горестную физиономию и прибавил в припадке нежности: – Ты прости меня, дочь. Подумаешь, беда какая – ты еще ребенок, и вокруг полным-полно красавцев! – Мама выходила за тебя вообще в пятнадцать лет, а мне уже шестнадцать, – пробормотала Скарлетт, стиснув зубы. – Мама другое дело, она не порхала, как ты. Ну, все, дочь, выше нос, приободрись давай. Я тебя на днях возьму с собой в Чарлстон, поедем к тетке Юлалии, там у них такой шум-гам-тарарам из-за Форт-Самтера, ты через неделю и не вспомнишь про своего Эшли. «Конечно, я для него еще ребенок, – подумала Скарлетт, давясь обидой на отца. – Поманю малышку новой игрушкой, она и забудет, что ушиблась». – И нечего от меня голову-то воротить и подбородком дергать, – остерег ее отец. – Будь у тебя ум, давно бы вышла за Стюарта или вон за Брента. Подумай над этим, дочь. Выходи за кого-нибудь из близнецов, плантации тогда соединятся, а мы с Джимом Тарлтоном поставим вам прекрасный дом, как раз посередине, под соснами… – Ты перестанешь когда-нибудь обращаться со мной как с младенцем? – закричала Скарлетт. – Я не хочу в Чарлстон, не хочу дом, не хочу замуж за близнецов! Я только одного хочу… Скарлетт осеклась, но поздно. Джералд заговорил непривычно тихо и слова тянул медленно, как бы обдумывая по ходу дела, что случалось редко. – Ты хочешь одного только Эшли, а его-то ты и не получишь. Если б он даже пожелал взять тебя, то очень сомнительно, что я сказал бы «да», невзирая на нашу с Джоном Уилксом распрекрасную дружбу. Я, знаешь ли, – добавил он, заметив, как она изумилась, – я ведь хочу видеть мою девочку счастливой, а с ним ты счастлива не будешь. – Нет, буду! Буду! – Не будешь, дочь. Счастье вообще может быть только тогда, когда человек женится на себе подобной. У Скарлетт язык зачесался от предательского желания заявить что-нибудь этакое: «Однако ты счастлив, а уж вы-то с мамой совсем разные!» – но она этот порыв в себе подавила, опасаясь, как бы отец не надрал ей уши за дерзость. – Мы ведь с Уилксами разные, – продолжал Джералд все так же медленно, нащупывая слова. – Они отличаются от соседей, отличаются от любой семьи, какую я знаю. Они странные, с чудинкой, им как раз лучше всего жениться на своих двоюродных, чтобы свои заскоки держать при себе. – Да что ты, па, разве Эшли… – А ход-то не твой, киска, вот и не вистуй[2]. Я против парня ничего не говорю, он мне нравится. Я когда говорю, что он чудной, то ведь не говорю, что он псих ненормальный. Вот смотри: Тарлтоны – у них всегда будет парочка запойных; Калверты – эти готовы поставить на лошадь все, что имеют; Фонтейны – горячие головы, им убить человека – раз плюнуть. Такого рода заскоки легко понять, они как бы в норме, с кем не бывает. И Джералд О’Хара тоже мог бы их иметь, да Бог уберег. За Эшли ничего подобного не водится. И наверное, он не стал бы бегать на сторону или бить тебя, если б вы поженились. А уж лучше бы бегал и бил – по крайней мере понятно почему и за что. Но у него-то заскок совсем другой, и тут его понять вообще невозможно. Я его люблю, но он ведь по большей части такое говорит – не разберешь, где грива, а где хвост. Вот скажи мне, киска, честно: ты разве понимаешь, куда его заносит с этими его книгами, музыкой, стихами, масляной мазней и прочей дуростью?