Когда Фрэнк помогал Скарлетт выйти из кабриолета, Мамми стояла на парадном крыльце. Судя по всему, она уже давно стояла там – тюрбан ее пропитался водой, и старая шаль, тоже мокрая, плотно облепила мощные телеса. Морщинистое черное лицо дышало гневом и мрачными предчувствиями. Губа выпятилась вперед самым невероятным образом – на памяти Скарлетт такого не случалось. Мамми жадно впилась глазами в фигуру Фрэнка, но, когда поняла, кто это, лицо ее переменилось, отразив удовольствие, некоторое замешательство и что-то похожее на сознание вины. Она заколыхалась навстречу Фрэнку, радостно его приветствуя и широко улыбаясь; она даже присела, изображая книксен, когда он пожимал ей руку. – До чего же я люблю, когда люди в доме! Как поживаете, мистер Кеннеди? По мне так вы прямо раскрасавец, и дела, видать, лучше не бывает. Знать бы мне, что мисс Скарлетт с вами, то и не волновалась бы так. А то возвращаюсь домой, сюда вот, а ее и след простыл, ну, я совсем голову потеряла, мечусь по двору, как курица, а в мыслях только одно: ходит она, милая, одна-одинешенька по городу, а тут эта голытьба черная, вольноотпущенная, по улице не пройти! Почему же вы не сказали мне, душа моя, что собираетесь из дому? Ох, да вы никак простыли! Скарлетт тайком подмигнула Фрэнку, и он, хоть и пребывал в расстройстве от только что сообщенной ему дурной вести, улыбнулся в ответ, поняв, что она приказывает ему молчать и таким образом делает соучастником некоего приятного заговора. – Беги наверх, Мамми, и приготовь мне сухую одежду. И чаю горячего! – Господи, а ваше-то новое платье совсем испорчено, – заворчала Мамми. – Мне нужно время, высушить его и вычистить, чтобы к вечеру было готово и вы надели его на свадьбу. Она скрылась в доме, а Скарлетт подошла вплотную к Фрэнку и зашептала: – Обязательно приезжайте сегодня к ужину. Нам так одиноко. А потом вместе поедем на свадьбу, вы будете нас сопровождать! И пожалуйста, не говорите ничего тете Питти про… про Сьюлен. Она очень огорчится, и мне тоже будет невыносимо, если она узнает, что моя сестра… – Я не скажу! Ничего не скажу! – торопливо заверил ее Фрэнк, содрогаясь от одной только мысли. – Вы такой милый сегодня, вы сделали мне столько добра, я просто возродилась, я опять храбрая! На прощание она сжала ему руку и направила на него шквальный огонь своих неотразимых глаз. Мамми, поджидавшая за дверью, вид имела непроницаемый. Пыхтя и отдуваясь, она двинулась следом за хозяйкой наверх, в спальню. За все время, пока она стаскивала с нее мокрые одежды и развешивала их на спинки кресел, пока укладывала Скарлетт в постель и укутывала одеялами, она не произнесла ни слова. И только когда принесла чашку горячего чая и нагретый кирпич, завернутый во фланель, взглянула на Скарлетт и заговорила, причем такой интонации Скарлетт у нее в голосе тоже раньше не слышала – Мамми как будто упрекала, но и оправдывалась: – Козочка моя, что же вы сразу-то не сказали родной своей Мамми, что у вас на уме? Тогда бы я не пустилась в этакую даль, в эту вашу Ланту. Стара я уж стала и толста – бегать тут за вами. – Что ты имеешь в виду? – Сладкая моя, вам ли меня дурачить. Уж я-то вас знаю. И мистера Фрэнка я только что видела, и лицо его, когда он на вас смотрел. И ваше лицо тоже видела, а по вашему лицу я умею читать, как дьячок по Библии. И я слышала ваш шепоток насчет мисс Сьюлен. Да я и понятия не имела, что вам нужен был мистер Фрэнк. Знала бы, так и сидела бы дома, где мне самое место. – Ладно, – коротко буркнула Скарлетт, уютно устраиваясь под одеялами и понимая, что бесполезно даже пытаться сбить Мамми со следа. – А ты на кого подумала? – Ничего я не знала, детонька, просто мне лицо ваше вчера очень не понравилось. И я вспомнила: мисс Питтипэт писала мисс Мелли, что у этого бездельника Батлера куча денег, а если я чего услышу, то не забываю. Но мистер Фрэнк, он джитмен, пусть и не красавец. Скарлетт метнула в нее острый взгляд, и Мамми выдержала его спокойно, с сознанием собственной правоты. – Ну и что ты собираешься со всем этим делать? Разболтаешь Сьюлен? – Я собираюсь помогать вам с мистером Фрэнком, всеми способами, какие знаю, – заявила Мамми, укрывая Скарлетт потеплее и закутывая ей шею. Некоторое время Скарлетт лежала тихо, пока Мамми хлопотала в комнате. Какое все-таки облегчение, что между ними все ясно без слов. Никаких тебе требовательных вопросов, никаких объяснений, ни одного упрека. Мамми все поняла и умолкла. В Мамми Скарлетт обнаружила еще более стойкого прагматика, чем в себе самой. Мудрые старые глаза проникали глубоко, они видели четко и ясно самую суть вещей. Это был простой и непосредственный взгляд дикаря или ребенка: их не собьешь с толку рассуждениями о совести, когда любимому существу грозит опасность. Скарлетт – ее детеныш, ее дитятко, и если дитя чего-то хочет, то непременно получит, пусть даже чужое – Мамми уж постарается. Справедливо ли это по отношению к Сьюлен и Фрэнку – Мамми такими вещами себе голову не забивала, она вообще об этом не думала, разве что иногда мрачно про себя посмеивалась. Скарлетт попала в беду и бьется изо всех сил, чтобы выбраться, а Скарлетт – это дитя мисс Эллен. И Мамми без малейших колебаний встала на ее сторону. В ее молчании Скарлетт почувствовала поддержку, и, по мере того как жар от горячего кирпича в ногах разливался по телу, та искра надежды, что промелькнула еще там, на холоде, на пути к дому, – эта искра разгоралась в самое настоящее пламя. Она вся горела этой надеждой, сердце забилось сильнее и быстрыми, мощными толчками стало гнать кровь по жилам. Силы возвращались к ней вместе с неудержимым возбуждением – ей вдруг стало весело, хотелось смеяться, громко, беспричинно. – Дай-ка мне зеркальце, Мамми. – Только плечи не открывайте, пусть под одеялом, – приказала Мамми, протягивая ей ручное зеркальце и чему-то улыбаясь толстыми губами. Скарлетт посмотрелась. – Белая, как привидение, – заключила она, – а волосы косматые, как конский хвост. – Да, вид у вас не самый лучший. – Хм… А что, дождь очень сильный? – Вы же видите: льет как из ведра. – Что ж, все равно придется тебе сходить для меня в город. – Пока дождь, не пойду. – Очень даже пойдешь, не то я пойду сама. – Чего такого вам еще загорелось получить, и подождать нельзя? Сдается мне, вам и так уже через край досталось, для одного-то дня. – Мне нужен флакон одеколона, – говорила Скарлетт, тщательно изучая себя в зеркале. – Ты вымоешь мне волосы и сполоснешь одеколоном, а чтобы лежали гладко, купишь баночку геля из семечек айвы. – Я не буду мыть вам голову в такую погоду и не дам поливаться одеколоном, точно вертихвостка какая! Не бывать тому, пока жив дух в моем теле! – Ну а я такая и есть. Загляни в мою сумочку, достань золотую монету в пять долларов и ступай в город. Да, и… э… когда будешь в городе, ты можешь найти там для меня… э… руж, маленькую баночку. – А это что такое? – осведомилась подозрительная Мамми. Скарлетт встретила ее взгляд с холодностью, которой вовсе не чувствовала в себе. Мамми непредсказуема – никогда не знаешь, до каких пор можно ее шпынять. – Не твое дело. Просто спроси, и все. – Я не покупаю неведомо что. – Ну хорошо, это краска, если тебе любопытно знать! Краска для лица. Ну что ты стоишь тут и раздуваешься жабой? Ступай. – Краска! – выдохнула Мамми. – Краска для лица! Ну вот что: не такая уж вы и большая, чтоб я не могла отлупить вас! Какой скандал! Позорище! Вы все ваши манеры растеряли! Мисс Эллен в эту минуту в гробу переворачивается! Раскрасить лицо, как… – Ты же знаешь прекрасно, что бабушка Робийяр красилась и… – Да, мэм, и надевала только одну нижнюю юбку, и водой ее мочила, чтобы к телу липла и форму ног показывала, но вам-то разве было велено делать что-нибудь в этом роде? Такие бесстыдные были времена, когда старшая мисс была молоденькая, но времена-то меняются, и очень даже… – Ну, все! – закричала Скарлетт, откидывая одеяла. Больше она не могла сдерживать свой нрав. – Честное слово, я сейчас же отправлю тебя обратно в «Тару»! – Вы не можете отослать меня в «Тару», если только я сама не пожелаю. Я свободная! – заявила Мамми с горячностью. – И я остаюсь здесь. Быстро в постель! Не хватало вам только воспаления легких. Оставьте в покое корсет! Положите его, душенька. Будет вам, мисс Скарлетт, ну куда вам идти в этакую непогодь? Великий Боже! Как же вы похожи на своего отца! Давайте-ка в постель. Не буду я покупать никаких красок! Я ж со стыда помру – все поймут, что это для моей деточки! Мисс Скарлетт, вы и так миленькая и хорошенькая, не нужно вам никакой краски. Солнышко мое, да ведь никто не пользуется этой штукатуркой, только дурные женщины. – Зато они имеют результат, разве нет? – Господи Иисусе, что она говорит! Козочка моя, не говорите таких вещей, это нехорошо. Оставьте в покое свои мокрые чулки, детка. Не могу я допустить, чтобы вы сами покупали это все для себя. Мне мисс Эллен привидится. Давайте-ка в постель. А я уж схожу. Может быть, найду лавку, где нас не знают. В тот вечер у миссис Элсинг, когда Фанни должным образом сочеталась браком и старый Леви со своими музыкантами настраивал инструменты для танцев, Скарлетт оглядывалась вокруг, полная счастливого возбуждения. Это так волнующе – вновь оказаться на вечере, на большом, настоящем приеме! Приятно было и то, как тепло ее встретили. Когда она, под руку с Фрэнком, вошла в дом, все бросились к ней с радостными возгласами. Ее целовали, обнимали, жали руку, говорили, что соскучились по ней ужасно и чтобы она никогда больше не уезжала в «Тару». Мужчины были очень галантны – они, кажется, забыли, что в былые дни она пускала в ход все свои чары, чтобы разбить им сердца, а девушки так приветливы, словно это не она соблазняла их кавалеров. Даже миссис Мерривезер, миссис Уайтинг, миссис Мид и прочие видные дамы, державшиеся с ней крайне холодно в последний период войны, решили забыть о легкомысленном ее поведении и своем неодобрении. Они помнили лишь о том, что она пострадала в их общем поражении, что она племянница Питти и вдова Чарлза. Матроны нежно ее целовали, говорили со слезами на глазах об уходе ее дорогой матушки и подробно расспрашивали об отце и сестрах. Все интересовались, как там Мелани с Эшли, и непременно хотели знать причину, по которой они не возвращаются в Атланту. Несмотря на удовольствие от оказанного ей приема, Скарлетт испытывала все же некоторую неловкость – тщательно скрываемую неловкость из-за своего испорченного бархатного платья. Оно все еще было влажно до колен, и низ юбки весь в пятнах – грязь отчистилась, а пятна остались, и это вопреки соединенным усилиям Мамми и кухарки. Чего только они с ним не делали: и над кипящим котлом отпаривали, и волосяной щеткой чистили, и усердно махали юбкой перед открытым огнем. Скарлетт опасалась, что кто-нибудь заметит, в каком состоянии ее платье, поймет, что оно было перепачкано, и догадается, что это у нее единственный приличный наряд. Немного утешал тот факт, что у большинства гостей одежда выглядела гораздо хуже. Сплошное старье, выношенное, переделанное, аккуратно подштопанное и заглаженное. У нее-то, по крайней мере, платье целое и новое, пусть и влажное. По сути, из всего собрания только она одна и была в новом, не считая, конечно, новобрачной в белом атласе. Вспомнив, что говорила тетя Питти о финансах Элсингов, Скарлетт удивилась, откуда ж взялись деньги на атласное платье, а также на закуски, напитки и музыкантов. Это должно влететь им в хорошенькую сумму. Заняли денег, вероятно, или весь клан Элсингов скинулся, чтобы устроить Фанни эту пышную свадьбу. Такая свадьба в эти трудные времена представлялась Скарлетт расточительным сумасбродством, наравне с надгробиями братьев Тарлтон; она опять ощутила раздражение, как и на том семейном кладбище. Прошли те времена, когда можно было беззаботно сорить деньгами. Почему эти люди так держатся за обычаи прежних дней, если прежние дни давно миновали? Но она поборола в себе это мимолетное раздражение. Деньги не ее, и она не будет портить себе удовольствие от вечера досадой на людскую глупость. Выяснилось, что жениха она хорошо знает: это был Томми Уэллберн из Спарты, в 1863-м она выхаживала его, он был ранен в плечо. Тогда это был видный молодой парень, за шесть футов ростом, забросивший изучение медицины ради службы в кавалерии. А сейчас он выглядел маленьким старичком – так согнуло его ранение в поясницу. Ходил он с трудом и при этом широко расставлял ноги, раскорякой, – по мнению тети Питти, «очень вульгарно». Но, кажется, он вообще не задумывался о своей внешности – то ли не знал, как это смотрится, то ли это его не трогало. Держался он как мужчина, который ни у кого не просит снисхождения. Надежду на продолжение медицинского образования он оставил и работал подрядчиком – собрал по контракту бригаду ирландцев и строил новый отель. Тяжело ему, наверное, справляться со столь обременительными обязанностями в таком состоянии, подумала Скарлетт, но спрашивать не стала, лишь криво усмехнулась про себя: нужда заставит – сделаешь и невозможное, она-то это знает. Пока отодвигали мебель и расставляли стулья вдоль стен, освобождая место для танцев, Скарлетт стояла с Томми, Хью Элсингом и маленьким, юрким, как обезьянка, Рене Пикаром. Хью она видела последний раз в 1862 году, и с тех пор он не переменился. Все тот же тонкий, чувствительный мальчик с непослушной прядью светло-каштановых волос, спадающих на лоб, и нежными, на вид неумелыми и какими-то бесполезными руками. А вот Рене изменился после той краткой побывки, когда он женился на Мейбл Мерривезер. Нет, конечно, галльский лукавый огонек еще горел в черных глазах, и креольского вкуса к жизни он явно не утратил, однако, при всей его легкости и смешливости, в лице проступила твердость, которой не было в начале войны. И теперь на нем не было умопомрачительной формы зуава, а вместе с нею исчез бесследно и вид надменной элегантности, присущий ему в ту пору. – Щечки как розы, глазки как изумруды! – сказал он, целуя ей ручку и воздавая должное румянам, наложенным на лицо. Говорил он с французским акцентом, делая ударения в конце слов и путаясь с временами глаголов. – Красавица, как в первый раз, когда я вижу вас на базаре. Вы помните? Никогда не забывал, как вы швырк свое обручальное кольцо мне в корзину. Это было здорово! Смело! Но я и в мыслях не имел, что вы так долго будете ждать следующего кольца! В глазах у него заплясали чертики, и он заехал локтем Хью под ребра. – А я никак не думала, что вы станете водить фургон с пирогами, Ренни Пикар, – парировала Скарлетт. Прилюдно уличенный в таком низменном занятии, Рене Пикар не только не устыдился, а раскатисто рассмеялся и хлопнул Хью по спине. – Туше![5] – воскликнул он. – Моя бэль-мэр[6], мадам Мерривезер, она меня заставила, это первая работа у меня в жизни, у меня, Рене Пикара, кому полагалось состариться, выращивая скаковых лошадей и играя на скрипке. И вот я вожу фургон с пирогами, и мне это нравится! Мадам бэль-мэр, она может заставить мужчину сделать все, что угодно. Ей следовало быть генералом, тогда бы мы выиграли войну, а, Томми? «Отличная идея, – подумала Скарлетт. – Полюбить править фургоном с пирогами, после того как твои родные имели в своем владении миль десять земель вдоль Миссисипи и вдобавок большой дом в Новом Орлеане!» – Если бы в наших рядах были наши тещи, мы бы побили янки за неделю, – согласился Томми, следя глазами за тонкой фигуркой своей неукротимой, только что обретенной тещи. – Единственная причина, почему мы держались так долго, – это то, что за нами были наши женщины: они не желали сдаваться. – Они бы и не сдались никогда, – поправил Хью и улыбнулся с гордостью, но как-то немного криво. – Здесь нет ни одной дамы, которая капитулировала, и не важно, как поступили их мужчины в Аппоматоксе. На них это сказалось много хуже, чем даже на нас. Мы-то хоть выходили из войны в сражениях. – А они – в ненависти, – закончил Томми. – Эй, Скарлетт! Ведь это правда? Мужчины побеждены, а наших дам это затронуло во много раз сильнее, чем нас самих. Хью полагалось стать судьей, Рене – играть на скрипке перед коронованными особами Европы… – Он быстро отклонился в сторону, видя, что Рене нацелился дать ему тумака. – А я должен был стать врачом, но… – Дайте нам время! – закричал Рене. – Я стану Принц Пирогов всего Юга! А ты, мой добрый Хью, ты будешь Король Растопки! А ты, Томми, будешь владеть ирландскими рабами вместо негров. Какие перемены – вот потеха! Ну а для вас чем это обернулось, мисс Скарлетт? И для мисс Мелли? Доить корову, убирать хлопок – все сами, да? – Нет, конечно, – холодно ответила Скарлетт, неспособная разделить веселье, с которым Рене воспринимал тяготы жизни. – Это делают наши негры. – Я слышал, мисс Мелли дала своему сыну имя Борегар. Передайте ей: я, Рене, очень одобряю и говорю, что, кроме Иисуса, нет имени лучше. И хотя он улыбался, глаза загорелись гордостью при упоминании отчаянного храбреца, героя Луизианы. – Ну почему же, есть еще Роберт Эдвард Ли, – заметил Томми. – Поверь, я не стараюсь принизить авторитет вашего Борегара, Старины Бо, но мой первый сын будет носить имя Боб Ли Уэллберн. Рене засмеялся и пожал плечами.