– Это займет куда больше недели, – заметила Ренни. – И вот еще что, ты действительно знаешь, как с тобой нужно обращаться? Ты встречала хоть одного человека, который знает? – Ты женщин имеешь в виду, не так ли? – Не цепляйся к словам, – сказал Джейк. – Давай, расскажи, как ты хочешь, чтобы с тобой обращались. Не больше двадцати пяти слов. Скажи, и я сделаю. Ренни рассмеялась. – Ну ладно. Даешь слово? Потом она добавила: смотря кто. * * * Ренни отпирает дверь своего номера. Лампа-русалка горит, и какой-то миг Ренни не может вспомнить, выключала ли ее. Да! Она поклясться готова. И запах в комнате какой-то странный, непривычный. На кровати лежит ее блокнот, а рядышком аккуратно сложены все материалы, которые она собрала, карты и брошюры. Кто-то здесь был. Ренни кожей чувствует чужака. Кошелек она брала с собой, камеры и объективы хранятся за стойкой администрации, брать здесь нечего. Или есть? Она открывает бюро и лихорадочно ищет косяки – вот они, на своем месте. В ванной она видит, что содержимое ее косметички вывалено в раковину: зубная щетка, паста, дезодорант «Любовь», ополаскиватель для рта, флакончик с аспирином. Две пластины стеклянных жалюзи, вставленных в металлическую раму, отсутствуют. Их нигде не видать, наверное, валяются снаружи – на балконе, на пожарной лестнице или прямо на земле, да кто знает, обратно их уже не вставить. Вот как он пробрался внутрь – проскользнул к ней в ванную, словно анонимное письмо. Мужчина в плавках. Она представила, как стоит с фонариком и спреем против насекомых в руках… Один Бог знает, что бы он сделал, но, к счастью, в номере ее не было. Впрочем, это был всего лишь вор, бывают вещи и похуже. Что бы он ни искал – скорее всего, деньги, – он не нашел. Она отодвигает блокнот – «Там, где всегда светит солнце» – и садится на кровать. А потом заглядывает под нее. Коробка на месте, но она открыта, клейкая лента аккуратно разрезана. Пенопластовые шарики рассыпаны по полу. Возможно, он смылся, прихватив лекарство. Ренни выдвигает коробку, снимает крышку и сует руку глубоко в наполнитель. Сначала она ничего не находит. Потом нащупывает две консервные банки копченых устриц, Ренни ставит их на пол, а дальше натыкается на предмет, не имеющий ничего общего с консервами, кроме того, что он твердый и металлический. Ренни дергает его, он поддается и движется к ней сквозь малюсенькие шарики; она вытаскивает то, что раньше видела только в кино. Дуло небольшого автомата. Ренни быстро сует его обратно, кладет сверху копченые устрицы, засыпает наполнителем и задвигает крышку. Интересно, найдется ли у англичанки моток скотча. Она заталкивает коробку как можно дальше под кровать и расправляет покрывало так, чтобы оно касалось пола. «Да, – думает она, – как говорится, неловкий момент». Что же ей делать дальше? Такой историей даже не развлечешь друзей за обедом, потому вся соль в ее, Ренни, дурости. Тупица, наивная идиотка, верящая всем подряд; а все потому, что пить надо меньше. А сейчас она должна постараться не впадать в панику. Всё, особенно ее номер, теперь таит опасность; но на дворе глубокая ночь, и деваться ей некуда. Она не может заявить о проникновении ни в полицию, ни даже англичанке: возможно, она наивна, но не безнадежна. Никто не поверит, что она не знала, что в посылке, когда забирала ее в аэропорту. Лора-то знает, иначе зачем ей было посылать Ренни вместо себя. Кто еще знает? Тот, кто отправил посылку. Возможно, Хэролд, таможенник. И еще один мужчина, который появляется в одних плавках. Безликий незнакомец. Мистер Икс в спальне, с ножом. Ренни идет к двери в ванную, пытается закрыть ее на замок. Ей не хочется, чтобы кто-то влез через окно, пока она будет спать. Но замок сломан. Ренни снова роется в комоде, достает косяки Лоры, крошит их в унитаз и спускает воду. Она складывает свой тщательно подобранный комплект одежды в сумку. Потом забирает всё из ванной. После чего ложится на кровать прямо в одежде и выключает свет. Она так хочет, чтобы с ней кто-то был. Она хочет быть с кем-то. Теплое живое тело, не так важно, чье именно. IV Летом, вскоре после выписки из больницы, Ренни позвонила Иокасте и пригласила ее вместе пообедать. Ей нужна была поддержка. Она знала, именно это слово говорят женщины подругам, что всегда вызывало в ее воображении поддерживающие колготки для варикозных вен. Надежная поддержка в жизненном кризисе или в любой сложной ситуации. Когда-то Ренни решила, что не намерена переживать жизненные кризисы, и не ощущала необходимости в поддержке. Но теперь ощутила. Иокаста была чересчур удивлена ее звонку, чересчур обрадована. Ренни шла в ресторан как обычно: ставила одну ногу перед другой, хотя практически не замечала тротуара; но важно было стараться держать равновесие, важно было вести себя нормально. «Если вы будете стараться, то рано или поздно и сами почувствуете себя нормально», – говорил Дэниел. Иокаста пила красное вино, воду «Перье» и в два счета расправилась со своим салатом из шпината. Потом она принялась за хлеб. Она не спрашивала Ренни, как та себя чувствует, вообще ни о чем не спрашивала. Вежливо и целеустремленно Иокаста обходила тему «Ренни». Если кто ее и поднимет, то точно не она. Ренни ковырялась в своем кише, рассматривала скуластое лицо подруги с огромными глазами клоуна и думала, будет ли она сама в возрасте за сорок такой чудачкой. Да и будет ли ей «за сорок». Она хотела, чтобы Иокаста протянула руку над корзинкой с хлебом, накрыла ее ладонь и сказала, что все будет хорошо. Она хотела сказать ей, что умирает. Иокаста только что переехала к новому мужчине. Или нет, наоборот, с кем-то разъехалась? Она так часто переезжала. Она говорила ужасно быстро, Ренни вгоняла ее в жуткую панику. Надо сосредоточиться на нормальном поведении. «Если выпить достаточно, но не чересчур, – думала Ренни, – то у меня получится». – Кто вообще знает, что происходит у них в головах? – сказала Иокаста. Они прикончили уже больше половины второго кувшина вина. – Я – точно не знаю, даже пытаться отчаялась. Раньше женщины были все из себя загадочные, помнишь? Так вот, все изменилось, теперь эта роль принадлежит мужикам. Лично я – открытая книга. Все, что мне нужно, это приятно провести время, без головняка, посмеяться, пофлиртовать, выражаясь твоими словами, я бы и от скрипки не отказалась, если есть возможность, приглушенный свет, розы, потрясающий секс, пусть поутру эти, как-их-там, отскребают с ковра, что осталось. Разве я о многом прошу? Или их отпугивает мое имя, не пойму? Помнишь, как мы хлопали глазками, делая вид, что не понимаем, что означают их грязные шутки, и как все время сидели нога на ногу, а они увивались вокруг, как свиньи в поисках трюфеля, и пытались уломать нас. Помнишь таких девчонок? Фригидных, обломщиц, «профессиональных» целок? А пояса для чулок, подкладки, лифчики на косточках, как они врезались ему в грудь на переднем сиденье машины после танцев? Ренни помнила все это по рассказам. Но вслух не сказала, она не хотела намекать Иокасте на ее возраст. – Возможно, есть еще мужчины, которые думают, что настоящая женщина всегда горяча, как печка, в крайнем случае – как включенный тостер; но нельзя и сразу уступать – не дай бог пойдет слушок, что ты «всегда готова». – Короче, два месяца назад один чувак – симпатичный, плечи вот такие, – говорит: давай сходим поужинать. Мы были знакомы, он вполне нормальный, не супермен, но и не какой-то маньяк, и я всегда думала, мол, я бы не против, ну знаешь. Если представится случай. И вот мужчина представился – прости за каламбур, – а я слегка расфуфырилась, ничего броского, просто купила то роскошное вязаное платье в обтяжку, для магазина – помнишь, с рукавами «летучая мышь»? В общем, мы встречаемся, он вроде за все платит, хотя я предложила пополам, это новый ресторан на Чёрч-стрит, к счастью, не так много папоротника в горшках, он вечно щекочет спину. Я заказала перепелок, это была ошибка – было непросто выковыривать эти малюсенькие косточки, одновременно изображая светскую львицу. Но все прошло прекрасно, глаза в глаза почти все время, мы говорили о его карьере, он риелтор, занимается частными домами в центре. Его главная забота – отбиваться от всяких леваков, они больше арендуют, чем покупают. А собственникам наплевать – лишь бы цена недвижимости росла. Ну вот, я выразила восхищение в меру, он пригласил меня к себе домой, и вот сидим мы на ковре, пьем белое вино, он ставит пластинку, Бартока, немного пафосно в такой ситуации, но ладно, и он опять говорит о себе. Хорошо, я не прочь послушать, но… за все время он ни разу ко мне не прикоснулся. В чем дело-то, думаешь, у меня там чирьи, хочется мне спросить, но я продолжаю слушать с серьезным видом, какая-то хрень про двух его бизнес-партнеров и как они не умеют проявлять гнев. Лично я считаю, и распрекрасно, если не могут – в мире его и без того предостаточно. Короче, ничего не происходит, и наконец я говорю, я очень устала, чудесный вечер, но мне пора домой, и тут он говорит: «А почему бы тебе не остаться?» «Интересный вопрос», – думаю я, но вслух не говорю, и мы идем в спальню, и – клянусь – он поворачивается ко мне спиной и раздевается догола. Я глазам своим не верю, стою раскрыв варежку, и не успела я ахнуть, как он уже свернулся клубочком на своей половине кровати в полосатой фланелевой пижаме – ты представляешь! Он спрашивает, оставить свет или нет. К этому моменту я настолько прифигела, что говорю, не надо, он выключает свет, и я, как идиотка, раздеваюсь в темноте, сама. Была бы поумнее, не стала бы раздеваться, а помчалась бы, сверкая пятками, к лифту, но ты же меня знаешь, я такая дурочка-с-переулочка, все надеюсь на что-то, и вот я забираюсь в постель, ожидая страстных объятий, может, он просто боится при свете – но он говорит мне: «Спокойной ночи» – и засыпает! А ты говоришь, чувства. Придурок. Если бы девушка такое выкинула, как бы ее назвали, а? И вот лежу я, вся горячая, как печка, весь вечер так страстно смотрела на его плечи, а он отрубился, как младенец. Я встала и ушла спать на диван в гостиной. Утром он прибегает, как зайчик, весь такой бодрячком, в коричневом велюровом халате с монограммой на кармашке, с двумя стаканами апельсинового сока и выдает: «Куда это ты убежала ночью? Когда я проснулся, тебя не было». Он даже не заметил! За целую ночь не заметил, что я ушла. Пардон, говорю, но мне кажется, у нас возникли семантические проблемы. Ну, коммуникативные, а может, лингвистические. Скажи, что для тебя вообще значит «провести ночь вместе»? И что же оказывается? У него сейчас кризис. О, меня тошнит от этого! Раньше он спал только с молоденькими да глупенькими, на кого легко произвести впечатление, он никогда еще не пробовал с кем-то вроде меня – заметь, он имел в виду «старше и мудрее», ну как сова, что ли. Вот ты кем бы скорее стала из птиц – цыпочкой или совой? Он, видишь ли, сомневается, что для женщины вроде меня он интересен чем-то, кроме секса, а он хочет, чтобы его ценили ради него самого – что бы это ни значило. Мать моя женщина! Он хочет «глубоких, длительных отношений». Говорю тебе, он точно писал в постель в детстве. А может, и сейчас ссыт, я бы не удивилась. И вот сижу я, со спутанными волосами, и в туалет ужасно хочется, но не хочу его прерывать, потому что для него это все ужасно важно, и думаю: все это я уже слышала… Только это женщины так говорят мужчинам. С ума сойти! И я спрашиваю себя, хочу ли я глубоких длительных отношений с этим чуваком? И еще: а есть ли у него, что предложить, кроме секса? Конечно, ответ – «нет». Но ведь раньше это не имело значения, правда же? Так с чего вдруг все как помешались? Почему теперь мы должны уважать еще и их «личность»? Кто постоянно меняет правила, мы или они? Знаешь, сколько еще раз со мной происходила такая хрень? Трижды! Эпидемия прямо! Да что вообще им надо? Моя теория такова: в те времена, когда секс был запретной темой, все эти границы, выше пояса, ниже пояса, их постепенное преодоление – словно столбик ртути ползет вверх на градуснике – их ужасно возбуждали, они так хотели этого, потому что успех можно было измерить, можно было одержать победу, «забить», понимаешь? Их команда против нашей. И им ничего не будет. Еще один трофей в зубах для мамочки. А мы сказали: раз вы хотите – ладно, мы тоже хотим, так давайте объединимся, – и тут миллионы придурков ка-ак обломились! По всей стране! Ну, такова моя теория. Новая победа заключается в отказе от нее. Конечно, если ты способен настолько себя контролировать. Не нужны им ни любовь, ни понимание, ни глубокие отношения, секс им нужен, но так, чтобы его нужно было добыть. Только если тебе есть что терять, если ты хоть немного сопротивляешься. Ну, в восемь лет это еще можно понять… Ты понимаешь, к чему я? Иокаста заплатила за обед. Это означало, что она считала, что Ренни в жутком состоянии, что вообще-то она умирает, потому что, как правило, она никогда ни за что не платила, если была возможность. «Я пока вроде как жива», – хотела сказать Ренни. Но ее тронул поступок Иокасты. В конце концов, подруга сделала все, что в ее силах. Во-первых, заплатила за обед, что само по себе немало, и изо всех сил развлекала ее, такой жизнерадостный визит в отделение для безнадежных. Рассказывайте о своей жизни – в конце концов, жизнь продолжается, мрачных тем избегайте. Позитив творит чудеса, что касается произвольного деления клеток. Ренни вернулась домой самостоятельно, просто переставляя ноги, стараясь не терять равновесия. Дома был Джейк, он сидел в гостиной. На полу возле пухлого розового кресла стояли две пустые бутылки из-под «Карлсберга». Обычно он никогда не пил из бутылки. Когда она вошла, он остался сидеть. Было время, когда Ренни точно знала, зачем он явился домой посреди дня. Но он бы не сидел в кресле, он бы прятался за дверью и сразу схватил бы ее за задницу. – Что случилось? – спросила она. Он взглянул на нее. Глаза у него были припухшие, в последнее время он плохо спал. Ренни тоже, если уж на то пошло, но стоило ей заговорить об этом, тут же выяснялось, что он спал еще хуже. Они состязались, выжимая жалость друг из друга, и напрасно, потому что, похоже, ни один не обладал большим запасом, а что было, то тратил на себя. Ренни подошла и поцеловала Джейка в макушку. Он выглядел ужасно. Он взял ее руку и не отпускал. Потом сказал: – Давай попробуем сначала. * * * – Если бы я могла начать все сначала, я бы все изменила, – сказала Лора. – Бог его знает. Хотя, может, и не стала бы, понимаешь? «Смотри, куда прыгаешь», – говорила моя матушка, не то чтобы она сама так делала, у нее вечно не было времени. Но когда за тобой погоня, ты не смотришь, а сразу прыгаешь, и лучше не мешкать, потому что, если не прыгнешь, тебе каюк, нахрен. Только вперед, вот мой девиз. Когда мне стукнуло шестнадцать, мать стала работать в фирме «Эйвон» и ходила с товаром по домам, так что днем, когда я возвращалась, дома ее не было. Я не любила сидеть дома на пару с Бобом, он жуть на меня наводил, так что в основном я тусовалась с Гарри, моим парнем. Иногда мы смывались из школы после обеда, распивали по паре бутылок пива в его машине, он ее просто обожал, а потом там же обжимались. Но никогда не переходили черту. Все думали, что именно такие, как я и Мари, позволяют парням все, но на самом деле этим отличались «приличные» девочки. У них считалось, что так и надо, если ты встречаешься с парнем и у вас любовь. Иногда их ловили с поличным, а тогда таблетки были редкостью, аборты тоже, и мы с Мари животики надрывали от смеха – ведь обычно в подобном обвиняли нас. В старших классах нас считали оторвами, да и мы сами так считали. Размалеванные глаза, белая помада – выглядели мы отпадно. Но я никогда не напивалась до отключки, не теряла головы, ничего такого. Когда в беду попадали приличные девочки, родители отправляли их в Штаты, но я-то знала: если это случится со мной, рассчитывать не на кого. Перспектива – чей-то кухонный стол. Одна девушка на пару классов старше попыталась справиться сама, с помощью спицы, но ничего не вышло. Учителя сказали нам, что у нее была какая-то редкая болезнь, но все знали правду, слухи разошлись быстро. Кроме того, я знала: если что, Боб тут же вышвырнет меня, и я окажусь на улице, в полной жопе. Тогда конец. Гарри нравилось, что я его останавливаю, он уважал меня за это. Он был не из этих «волков» на байках и даже работал по выходным. Опасаться надо было других, тех, что при деньгах. Миллионеров у нас в школе не было, но у некоторых было больше денег, чем у остальных, и они считали, что у них хрен до неба. С такими я не встречалась, да они меня никуда и не звали, разве что в какую-нибудь заброшенную хижину. Все зависело от того, сколько у тебя бабла. Если хватало, тебе сходило с рук все что угодно. Когда я возвращалась поздно, Боб всегда сидел там за кухонным столом, со своими драными рукавами и смотрел на меня, как на кусок грязи. Он больше не бил меня исподтишка; я была слишком взрослая. Я часто просила Гарри припарковаться прямо перед окном кухни, оно было как раз на уровне улицы, мы же жили в полуподвале, и мы начинали обжиматься как ненормальные, так что он мог нас слышать, а если бы выглянул – то и видеть. Потом я бросила школу и стала работать на полную ставку в пиццерии, не бог весть что, но у меня завелись деньги. Я сообразила, что вскоре накоплю достаточно, чтобы переехать, да и Гарри говорил: почему бы нам не пожениться? Именно этого я тогда и хотела – выйти замуж, завести детей; но только по-людски, а не как мать. Вскоре после этого я позволила ему дойти до конца, мы же все равно собирались пожениться. Просто так получилось, у нас даже резинки не было. Все произошло на заднем сиденье машины, средь бела дня за водохранилищем, куда мы часто ездили. Было ужасно неудобно, я все боялась, что кто-нибудь подойдет и заглянет в окно. Да и ничего потрясного в этом не было, только больно, хотя не слишком, и я не могла понять, почему вокруг этого поднимают столько шума. В общем, как с первой сигаретой, – сначала было жутко противно, но в результате я стала курить, как паровоз. У нас не было салфеток, ничего, так что пришлось вытирать все старой майкой из багажника, которой Гарри обычно полировал бока машины, он даже пошутил, мол, неплохо бы и тебя прогнать через мойку. Но когда увидел кровь, то сразу прекратил ржать, сказал, что все будет хорошо и он обо мне позаботится. То есть мы все равно поженимся. А вечером мне надо было на работу, я работала три вечера подряд с двумя выходными, так что я попросила Гарри высадить меня у дома, чтобы переодеться в форму. После этого я пошла на кухню приготовить что-то на обед; я могла съесть бесплатную пиццу на работе, но к тому времени меня от них уже тошнило. Когда знаешь, что туда кладут, аппетит отбивает напрочь. Боб, как всегда, сидел там, курил, пил пиво. Думаю, тогда уже мать содержала его, потому что он уже давно забросил продажу теликов.