Она уселась ему на колени верхом, лицом к нему и стала лизать ему ухо. – Сжалься, – сказал он. – Я больной человек. – Тогда проси пощады, – сказала она. – Умеют ли парни плакать? Не знаю, но у нас есть способы вас разговорить… – Ренни переключилась на другое ухо. – Ты никогда не болеешь всерьез. – Она расстегнула ему рубашку и просунула руки под ткань. – Существа с таким густым мехом просто не могут серьезно заболеть. – Долой ненасытную, животную женскую похоть! – сказал Джейк. – Вас всех в клетках надо держать. Он обнял ее за талию, и они стали раскачиваться взад-вперед, а где-то снаружи, за деревянными ставнями, звенел колокол. * * * Ренни идет обратно, держась в тени. Вскоре она осознает, что не уверена, где находится. Но раз по дороге к церкви она все время поднималась, значит, теперь ей нужно просто идти вниз, по направлению к гавани. Вот она уже видит какие-то магазинчики. Кто-то касается ее плеча, она останавливается, оборачивается. Это мужчина, сгорбленный, когда-то он был выше, чем сейчас. На нем поношенные черные брюки, ширинка расстегнута, рубашка без пуговиц и та самая шерстяная шапочка-на-чайник. Он бос, и ей кажется, что она где-то уже видела эти штаны. Он стоит перед ней и улыбается. Вокруг рта у него седые волоски, а зубов почти не осталось. Мужчина сжимает правую руку в кулак, а потом указывает на нее, по-прежнему с улыбкой. Она не понимает, что ему надо. Он повторяет свой жест, видимо, глухонемой или пьяный. Ренни вдруг кажется, что она перешла некую невидимую границу и очутилась на Марсе. Он сводит пальцы правой руки вместе, весь в нетерпении, наконец протягивает руку ладонью вверх, и она понимает, он просит милостыню. Она открывает сумочку и вынимает кошелек с мелочью. Всего несколько центов – и он от нее отстанет. Но нет, он хмурится, ему нужно не это. Он повторяет жесты в том же порядке, только быстрее, Ренни ничего не понимает, и ей становится страшно. У нее возникает дикая идея, что он требует ее паспорт, хочет его отнять. А без паспорта ей не вернуться домой. Она закрывает сумочку и качает головой, потом отворачивается и продолжает путь. Вот дурочка: ведь ее паспорт лежит в сейфе отеля. То есть неизвестно где. Она чувствует, что он идет за ней. Она ускоряет шаг, шлепки босых ног не отстают. Она уже почти бежит. На улицах все больше людей, все больше по мере того, как она спускается, и они замечают эту маленькую процессию, эту гонку, даже останавливаются, и глазеют, и смеются, но никто не пытается прийти ей на помощь. Ренни близка к панике; это ужасно похоже на кошмар, от которого ей хочется поскорее очнуться. Она не знает, почему он преследует ее. Что она такого сделала? Вот они уже в толпе людей, похоже это рынок, пространство среди домов, в Мексике это назвали бы площадью, но здесь это лишь пространство неправильной формы в окружении прилавков, а в центре кучкуется народ и стоят несколько грузовиков. Курицы в клетях, фрукты, сложенные в неуклюжие пирамиды и укутанные в ткань, пластиковые ведра, дешевая алюминиевая кухонная утварь. Здесь шумно, пыльно, внезапно словно на десять градусов жарче; ее накрывает волна запахов. Из крошечных киосков рвется музыка, они доверху набиты техникой – японские объедки: кассетные плееры, радиоприемники. Ренни продирается сквозь гущу людей, стараясь оторваться от мужчины. Но он идет за ней по пятам, оказывается, он не такой уж дряхлый, и вот он почти схватил ее за руку. – Стойте, – говорит Пол. Да, это Пол, в тех же шортах, но уже в синей футболке. С полной авоськой лимонов. Странный мужчина стоит прямо позади него, как ни в чем не бывало, со своей улыбочкой хеллоуинской тыквы. – Все в порядке, – говорит Пол. Ренни дышит прерывисто, лицо в поту, должно быть, она вся красная и выглядит как идиотка, к тому же неадекватная. – Он хочет только пожать вам руку, и все. – Откуда вы знаете? – говорит Ренни, вдруг злость в ней побеждает страх. – Он преследовал меня! – Он вечно ходит за женщинами, – говорит Пол. – Особенно за белыми. Он глухонемой и ничуть не опасен. Он хочет, чтобы вы пожали ему руку, считает, что это к счастью. И в самом деле, мужчина протягивает ей руку, растопырив пальцы. – С какой стати? – спрашивает Ренни. Она немного успокоилась, но не смирилась. – Какое уж от меня счастье. – Не от вас, – говорит Пол. – Для вас. Теперь Ренни чувствует себя грубой и неблагодарной: ведь он всего лишь хотел что-то ей подарить. Она заставляет себя положить руку на ладонь старика. Он сжимает ее пальцами и держит несколько секунд. Потом отпускает, снова улыбается щербатым ртом и, повернувшись, исчезает в толпе. Ренни чувствует себя так, словно ее спасли. – Вам стоит присесть, – говорит Пол. Все еще придерживая ее за локоть, он тянет ее к кафе при магазинчике – пара шатких столиков, накрытых клеенкой, – и усаживает на стул у стены. – Не беспокойтесь, – говорит Ренни. – Вашему организму нужно время, чтобы привыкнуть к жаре, – говорит Пол. – В первое время лучше не бегать. – Поверьте, я не собиралась, – отвечает Ренни. – Паническая реакция на чужака, – говорит Пол. – Поскольку вы не знаете, что опасно, а что нет, опасным кажется все. Мы тоже постоянно с этим сталкивались. Он имеет в виду на Ближнем Востоке, на войне. Ренни кажется, что он ведет себя снисходительно. – Это что, против цинги? – говорит она. – Что? – Ну, для ваших пиратских яхт, – говорит Ренни. – Лимоны. Пол улыбается и говорит: – Пойду внутрь, закажу нам выпить. Но это не просто рынок. На той стороне площади напротив кафе соорудили сцену – оранжевые клети с уложенными поверху досками, немного высоковато. Двое мальчишек максимум лет шестнадцати водружают на двух шестах простыню с лозунгом красными буквами: «ПРИНЦ МИРА». «Наверное, местный религиозный культ», – думает Ренни. Новые юродивые, неофиты. Значит, та женщина в аэропорту в майке с принтом была не маньячкой, а просто фанатичкой. Она таких видела: в Гризвольде была своя секта, женщины, верившие, что пользоваться губной помадой – грех. А вот ее мать считала, что грех – ею не пользоваться. На краю платформы сидит мужчина, он руководит парнями. Он худой, с капитанской бородкой; вот он подался вперед и стал болтать ногами. Ренни замечает, что он в сапогах для верховой езды, «ковбойских», с высокими каблуками. Единственный, на ком она здесь видела сапоги. Зачем вообще они тут нужны? Она вскользь подумала про его ступни, сжатые в потной кожаной западне. Он заметил, что она на него смотрит. Ренни тут же отвела взгляд, но он поднимается и направляется к ней. Подошел, уперся ладонями в стол и глядит на нее сверху вниз. Вблизи он похож на латиноамериканца. «Еще этого не хватало», – думает Ренни. Она решила, что он собирается ее склеить, а деваться ей некуда, она зажата между столом и стеной. Она ждет улыбки, какого-то предложения, но напрасно, он лишь хмуро глядит на нее, словно силясь прочитать ее мысли или произвести впечатление; наконец она говорит: – Я не одна. – Ты вчера прилетела? – спрашивает он. – Да. – Ты писательница? – Ренни думает, откуда он знает, – но он знает и на самом деле не ждет от нее ответа: – Мы тебя не звали. Ренни слышала, что на Карибах ухудшилось отношение к туристам, но так явно неприязни еще никто не выражал. Она не знает, что сказать. – Останешься здесь, только хуже будет, – продолжает он. Возвращается Пол, неся два бокала с какой-то коричневой жидкостью. – Недавно из армии, – говорит он, ставя бокалы на стол. – Что ему надо? – Я не знаю, – говорит Ренни. – Спросите у него. Но мужчина стремительно удаляется, слегка прихрамывая из-за неровностей. – Что он вам сказал? – спрашивает Пол. Ренни рассказала. – Может быть, я оскорбила чью-то веру, – говорит она. – Это не вера, а политика, – говорит Пол. – Впрочем, здесь это более-менее одно и то же. – «Принц Мира» – политика? – говорит Ренни. – Да ладно. – Ну его и правда зовут Принц, а ваш новый знакомец – Марсдон – руководитель его предвыборной кампании, – говорит Пол, по всей видимости, не замечая в этом ничего странного. – Они – коммунисты местного разлива, поэтому используют слово «мир», на всякий случай. Ренни отпивает глоток коричневой жидкости. – Это что? – спрашивает она. – Понятия не имею, – говорит Пол. – Но это здесь единственный вариант. – Он откинулся на спинку и смотрит не на нее, а в пространство. – У них сейчас выборы, первые после ухода британцев, – говорит он. – Сегодня днем будут речи, от всех трех партий, одна за другой. Принц, доктор Пескарь, во-он там его угол. Потом выступит министр юстиции. Он представляет Эллиса, который никогда не выходит из дома. Одни говорят – это потому, что он вечно пьян; а другие – потому, что он мертв уже лет двадцать, просто никто еще этого не понял. – Доктор Пескарь? – говорит Ренни, вспомнив мужчину из самолета. Вряд ли тут может быть совпадение. – Да, рыбка такая, – ухмыльнулся Пол. – Тут в ходу образы, безграмотность высокая. К этому моменту уже повсюду вздымаются лозунги: «ЭЛЛИС – КОРОЛЬ» и «РЫБЕ – ЖИТЬ». Все какое-то самодельное. Как в колледже на студенческих выборах. – Будут беспорядки? – Хотите сказать, есть ли опасность? – говорит Пол. – Да, беспорядки будут. И – нет, вам ничто не угрожает. Вы туристка, вы исключение. Вот сквозь толпу медленно прокладывает путь грузовик; в кузове стоит мужчина в белой рубашке и зеркальных солнечных очках и рявкает на толпу в мегафон. Ренни не понимает ни слова. С двух сторон его прикрывают еще двое с плакатами, на которых красуются большие черные короны: «ЭЛЛИС – КОРОЛЬ». – Министр юстиции, – говорит Пол. – Беспорядки в каком смысле? – спрашивает Ренни, думая, вернут ли ей деньги за билет на экскурсию, если она приедет раньше времени.