Часть первая Глава 1 В первый день отпуска Лоуренса Мандерса разбудил донесшийся снизу голос бабушки: – Дайте-ка из непросеянной. Ко мне на неделю приехал внук, он работает на Би-би-си. Сын моей дочки, леди Мандерс. Он белого хлеба не ест, это один из его бзиков. Лоуренс крикнул из окна: – Бабушка, я обожаю белый хлеб, а бзиков у меня вообще нет. Сквозь разбегающиеся морщинки она послала ему лучезарную улыбку. – Кричит из окна, – объяснила она булочнику. – Ты меня разбудила, – сказал Лоуренс. – Мой внук, – сообщила она булочнику. – Большой каравай непросеянного, и не забудьте прийти в среду. Лоуренс посмотрелся в зеркало, произнес «Нужно вставать» и снова забрался в постель. Он дал себе еще семь минут. По звукам, отчетливо проникавшим снизу сквозь потертые половицы, он представлял себе каждое бабушкино движение. В свои семьдесят восемь Луиза Джепп все делала очень медленно, но с величайшей сосредоточенностью, как порой бывает с людьми, знающими, что они подшофе. Звон стекла – пауза, звяканье – пауза: стол накрывался к завтраку. Она ходила между буфетной и жаркой кухонькой, и каблучки ее постукивали, как часы, у которых кончается завод. Шаркать она себе не позволяла. Еще не кончив одеваться, Лоуренс вытянул из верхнего яруса высокого старомодного комода ящичек. В нем оказались разные бабушкины мелочи – она отвела Лоуренсу собственную спальню. Он насчитал три шпильки и восемь нафталиновых шариков, а еще нашел лоскуток черного бархата, расшитого гагатовым бисером. Теперь бисеринки свободно болтались на нитке. Лоуренс прикинул на глаз размер лоскутка – примерно два с половиной дюйма на полтора. В другом ящичке он обнаружил гребень с застрявшими бабушкиными волосами и отметил, что данный предмет туалета пребывает не в самом чистом виде. Находки доставили ему своеобразное удовольствие: три шпильки, восемь нафталиновых шариков, не самый чистый гребень – вещи его бабушки, здесь, сейчас, в ее суссекском доме. Такой уж он был, Лоуренс. – Это ненормально, – как-то сказала ему мать. – В остальном с тобой все в порядке, но ты замечаешь глупые мелочи, а это глупо. – Такой уж я есть, – парировал Лоуренс. Она знала, что спорить с ним бесполезно, но по привычке продолжила: – И это неестественно. Иной раз ты видишь то, чего видеть не следует. – Например? Она не ответила, хотя знала, что он забирался в ее будуар и рылся в переполненном шкафчике с косметикой, перебирал и осторожно, как кошка лапкой, поглаживал крохотные флакончики, вслух называя содержимое каждого. Ей так и не удалось убедить его, что так делать нехорошо. В конце концов, он вторгается в чужую личную жизнь. – Для тебя нехорошо, а для меня – нет, – часто говорил Лоуренс. И его мать Хелена Мандерс неизменно возражала «Не вижу, почему» или «Не согласна», хотя по-своему и была согласна. Ребенком он терроризировал всех домашних, в прямом смысле глаголя истины. «Дядя Эрнест мажется дамским питательным кремом, каждый вечер втирает в локти, чтоб были мягкие…» «Айлин наказали…» «У Джорджины Хогг на подбородке три волоска, когда она забывает их вырвать…» Такие его выступления западали в память. Другие тирады, произнесенные на том же дыхании, слушатели встречали с радостным оживлением или с полным безразличием и тут же забывали. Например: «На площадке третьего этажа паук сплел паутину, так она провисела две недели, четыре дня и пятнадцать часов». Его мать не уставала ему повторять: «Я не устаю тебе повторять, не входи в комнаты горничных. В конце концов, они имеют право на личную жизнь». С возрастом он научился скрывать свои скандальные открытия, сообщая лишь о тех, что помогали упрочить его славу выдающегося наблюдателя. В те дни отец способен был заявить, просмотрев его школьный табель: – Я всегда знал, что со временем Лоуренс избавится от этой нездоровой привычки. – Будем надеяться, – замечала Хелена Мандерс. Родители меняются. В те дни Лоуренс ощущал, что мать чуть ли не подозревает его в каком-то непонятном половом извращении, которого не могла ни назвать, ни представить и которым он в любом случае не страдал. Так что он успокоил ее и укрепил в мысли, что ее сын остался прежним Лоуренсом, объявив: – Айлин ждет ребенка. – Она добрая католичка, – возразила Хелена. Сама она обратилась в католичество после замужества. Тем не менее, когда Айлин приперли к стене, та призналась, что это правда. Хуже того, она решительно отказалась назвать будущего отца, необходимые сведения смог предоставить Лоуренс. – Я всегда читаю письма к Айлин, – объяснил он. – Это разнообразит каникулы. – Ты забрался в комнату несчастной девушки и без ее ведома прочел адресованные ей письма, вот бедняжка! – Рассказать, что пишет ее дружок? – поддразнил Лоуренс. – Ты прекрасно знаешь, я шокирована, – произнесла Хелена, понимая, что ее слова на него не подействуют. – Как ты, добрый католик… – да и вообще, по-моему, читать чужие письма незаконно, – сказала она, смиряясь со своим поражением. Только затем, чтоб последнее слово осталось за ней, Лоуренс напомнил: – Но ты же, голубушка, заставила их обвенчаться, как положено добрым католикам. Таков счастливый конец возмутительного чтения чужих писем. – Цель не оправдывает средства. В точку, как он и ожидал. Готовый ответ на все случаи жизни. Однако же подобные случаи помогли смягчить удар, когда мать осознала, что Лоуренс отходит – и отошел – от религии. В ожидании Лоуренса Луиза Джепп присела за стол и стала заполнять купон футбольной лотереи. – Спускайся, милый, – сказала она в потолок, – хватит совать нос в чужие дела. Не успел он появиться, как она сообщила: – Если б «Манчестер Сити» выиграл на прошлой неделе, я бы получила тридцать тысяч. Луиза сложила лотерейный купон, засунула его под часы и все свое внимание отдала Лоуренсу с его завтраком. Она была наполовину цыганка, младший и единственный черноволосый ребенок в семействе рыжеволосых, которое к моменту ее появления на свет жило в достатке благодаря успехам его главы на поприще торговли зерном. Начало успеху положила удача – отец сбежал из тюрьмы, где дожидался суда, да так и не вернулся в родное племя. Через сто тридцать лет после этого события Луиза села завтракать вместе с Лоуренсом. Волосы у Луизы по-прежнему черные, хотя изрядно поредели. Она невысокая и, особенно если смотреть на нее сбоку, напоминает только что выкопанную сдвоенную картофелину: маленькая круглая голова – малый клубень, дородное тело – главный клубень, из-под коричневой юбки колоколом две тонкие ноги кажутся висящими корнями. Лицо анфас имеет форму квадрата и сужается по краям наподобие призмы. Складки лица глубокие, они, верно, делались все заметнее, после того как бабушке исполнилось тридцать лет, и кажется, будто они прорезают кожу до самых костей. А вот морщинки, наоборот, неглубокие, собираются на поверхности кожи, набегают и разбегаются как бесчисленные звездочки, когда она улыбается или удивляется. У нее глубоко посаженные черные глаза, очень маленькие руки и ноги. Она носит очки без оправы. Она все еще жива и почти не изменилась с того дня, когда Лоуренс спустился к завтраку. Тогда на ней было коричневое платье, коричневый шерстяной жакет с золочеными пуговицами, а в ушах бриллиантовые сережки. Лоуренс оглядел ее с головы до ног – он поступал так со всеми без исключения, – потом запустил вилку в баночку и извлек нечто длинное, белое и замаринованное. – Это что за диво? – Рубцы, – ответила она, – пальчики оближешь. Он привык к Луизиной стряпне – к рубцам, моллюскам, молокам и икре, к требухе, зобным и поджелудочным железам, птичьим потрошкам, к мозгам и желудкам жвачных животных. Луиза готовила их неспешно, долго и разнообразно: шпарила, шинковала, томила и варила на медленном огне; все это требовало множества кастрюлек с рассолами, бесконечных выварок, маринадов, чисток и добавлений сахарного песка. Она редко покупала нормальную вырезку или мясо на косточке и считала, что те, кто пренебрегает внутренними органами животных и моллюсками, сами не знают, что им на пользу. – Если б ты выиграла тридцать тысяч в лотерею, что бы ты сделала? – спросил Лоуренс. – Купила бы лодку. – А я катал бы тебя вверх и вниз по реке, – сказал Лоуренс. – Нам подошел бы плавучий домик. Помнишь, мы провели в таком две недели, я тогда первый год учился в приготовительной школе? – Я говорила о парусной лодке, в какой можно по морю плавать. А домик и вправду был милый. – Так ты яхту имела в виду? Потрясающе. – Скорее большую лодку, вот ее бы я купила. Такую, на какой можно переплыть Ла-Манш. – Комфортабельный катер, – подсказал Лоуренс. – Вот-вот, – согласилась она. – Потрясающе. Она промолчала, потому что его «потрясающе» было уж слишком, и Лоуренс сказал: – Мы могли бы поплавать по Средиземному морю. – Потрясающе. – Может, интереснее купить дом? – спросил Лоуренс, неожиданно вспомнив просьбу матери: «Если подвернется возможность, ты уж уговори ее принять от нас немного денег, чтоб она могла зажить со всеми удобствами». – Нет. Но если б выигрыш был меньше, я бы купила этот коттедж. Мистер Уэбстер точно бы продал. – Получи ты коттедж в свою полную собственность, я был бы в восторге. «Логово контрабандистов» просто премиленький домик. Уже договаривая, Лоуренс спохватился, что выражения вроде «в свою полную собственность» и «премиленький домик» выдавали, к чему он клонит, настолько не вписывались они в бабушкин стиль. – Знаю, к чему ты клонишь, – сказала Луиза. – Угостись сигаретой.