Пролог Вечером 3 сентября 1907 года Лыков и Азвестопуло вышли из пригородного поезда на платформе Чесменская Московско-Курской железной дороги. Дачный сезон заканчивался, пассажиров почти не было. Сыщики направлялись к концу дебаркадера, когда их перехватил унтер-офицер жандармской железнодорожной полиции. – Здравия желаю, господа. Куда путь держим? Готов подсказать, ежели что надо. – Ничего не надо, мы сами, – попытался отмахнуться Сергей. Но жандарм не уходил. Он пристально смотрел на путников, потом спросил: – Вы чего здесь забыли? Я баловства не допущу. Лыкову пришлось вынуть полицейский билет. Увидев чин и должность, служивый взял под козырек. – Мы ищем одного мазурика, – вполголоса объяснил коллежский советник. – Есть сведения, что он может прятаться у смотрителя переезда Затулкина. Что про него скажешь? – Очень даже запросто, – ответил жандарм. – Дурного поведения человек. Вас проводить? – А еще поезда сегодня будут? – Через час последний. – Тогда останься здесь, кто-то должен нести охрану. Мы правильно идем? Назад около версты? – Так точно, ваше высокоблагородие. Будка Затулкина у пересечения с Перервинским трактом. Поменее версты; там еще фонарь горит. Сыщики спустились на путь и зашагали по шпалам обратно к Москве. Было темно, со стороны Сукина болота несло тиной и чем-то еще. – Дерьмом откуда-то попахивает, – сказал Азвестопуло, принюхавшись. – Вдоль Перервинского шоссе идет главная труба городской канализации, – пояснил помощнику Лыков. – Куда идет? – не понял Сергей. – В поля орошения. – А-а… Некоторое время они шли молча, пока их не нагнал поезд. Сыщики отошли в сторону. Поезд медленно тянулся мимо них и вдруг остановился. Лязгнула дверь товарного вагона, высунулся невидимый в темноте человек. – Принимай, нехристи! Что-то тяжелое вылетело наружу, чуть не зацепив титулярного советника. Паровоз рыкнул и тронулся с места. Когда последний вагон прополз мимо сыщиков, хвостовой кондуктор с него крикнул: – У, ворье! – Что все это значит? – спросил Азвестопуло у шефа, когда огни поезда удалились. – Пойдем-ка отсюда, пока нас не поймали, – вместо ответа сказал Лыков. Но уйти они не успели: из темноты появились полдюжины людей. Мужики обступили сыщиков, и главный спросил: – Вы че тут делаете, дурни еловые? – Да мимо шли, – ответил Лыков. – Нельзя, что ли? – Нельзя, – ответил атаман со злостью. – Считай, что пришли уже. Амба. Наступила зловещая тишина. Бандиты сделали шаг вперед, но тут заговорил Алексей Николаевич: – Ты кого стращаешь, сосунок? На чертолом хочешь облапиться?[1] Пупок сначала зашей. Главный, услышав знакомые слова, сделал остальным знак: погоди. Всмотрелся в Лыкова и спросил: – Ты кто? Тот небрежно бросил: – Своя своих не познаши, дубинородные. Сюда смотри! Он нагнулся, взялся за железнодорожный костыль, покряхтел и рывком выдернул его из шпалы. – А теперь брысь! Бандиты мигом расступились, и сыщики продолжили путь. – Так что это было? – вернулся к своему вопросу титулярный советник, когда они удалились шагов на сто. – Сбросили кипу хлопка, а эти ребята его сейчас подберут, – пояснил шеф. – Кипа – это такая шапка у евреев! – А еще спрессованная хлопковая масса. Я в Ташкенте видел, как его пакуют. – Едва она меня не задавила, – хмыкнул Сергей. – То-то бы посмеялись. – Тихо. Видишь свет от фонаря? Это переезд. Сыщики спустились с насыпи. Вскоре они оказались возле будки смотрителя. В окне горел свет, но занавеска была плотно задернута. – Постучать и вызвать? – предложил грек. – И кем назовешься? Почтальоном с телеграммой? – язвительно спросил коллежский советник. – А дорогу спросить. Иду, мол, в Николо-Угрешский монастырь. Правильно али как? – Хм. Ну попробуй. А я спрячусь. Так они и сделали. Лыков вынул браунинг, поставил на боевой взвод и убрался за угол. Азвестопуло же постучал в окно и запричитал гнусаво: – Дяденька, а дяденька! Занавеска отдернулась, и в окне показалось хмурое лицо смотрителя. – Чего еще тут за рыло? – А нету ли водицы? Пересохло оченно в утробе, а до Угреши еще идтить да идтить… – Из речки попьешь. Пошел прочь! – Спасибо на добром слове, раб божий. Помощник перебежал к шефу и сказал: – Видел на столе два стакана. – Значит, Комоха там. Он-то и нужен был сыщикам. Известный налетчик Флегонт Тюхтяев по кличке Комоха подозревался в убийстве станового пристава Дмитровского уезда Винтергальтера. Уездная полиция не сумела найти преступника. Сыскная полиция градоначальства попробовала, но тоже не нашла. Губернатор, флигель-адъютант Джунковский, обратился за помощью в МВД. Столыпин приказал из-под земли достать убийцу… – Что делать будем? – возбужденным голосом спросил Азвестопуло. – Вы постойте здесь, а я сбегаю за жандармом. Втроем веселее. – А они как раз пойдут на прорыв? Если один полезет в дверь, а второй в окно, я не услежу. Ты вот что… Но их спор был неожиданно прерван. Видимо, появление ночного прохожего насторожило Комоху, и он решил осмотреться. Стукнул ставень, кто-то высунулся наружу, увидел сыщиков и без раздумий открыл огонь. Лыков с Азвестопуло едва успели отскочить в темноту и укрыться. Далее случилось то, чего и боялся коллежский советник. Один из преступников распахнул дверь и начал высматривать чужаков. А второй с противоположной стороны дома попытался выбраться в окно. Питерцы выстрелами тут же загнали их обратно. Бандиты озадачились и стали совещаться, сыщики – тоже. Лыков крикнул: – Эй, Затулкин! Ты-то куда полез, дурак? Комохе виселица светит, я его понимаю, неохота. А ты? Вооруженное сопротивление полиции. Тоже в петлю захотел? Сдавайся. Бандиты переговорили, и сторож подозрительно быстро ответил: – Сдаюсь! Не стреляйте! – Кинь пушку в окно и выходи с поднятыми руками.