– Совершенно! – соврал Яр, и Мудрослава за косу дернула. Огляделась. Степняки. И ладхемцы рядом. Их красные мундиры выделяются яркими пятнами. Там же бояре, которые вчера пить изволили, но прилично, памятуя, что в гостях. Из Ижицкого хороший глава посольский вышел. Крепко всех в руке держит, не позволяя честь государеву уронить. Еще бы самому государю этакого понимания. – Потом поговорим, – прошипела Мудрослава и улыбнулась еще шире, кивнула кому-то, сама не разобравшись кому. Островитяне держались наособицу. А к столу, на котором уложили покойную, никто-то не смел приближаться. Кроме ладхемки. Сперва-то Мудрослава её и не узнала. Мудрено ли! Оказывается, средь всех этих тряпок золотых человек прятался. И главное, нормальная-то девка, если помыть. Невысокая. Не худая, не толстая, самое оно. И волосья у ней, оказывается, имеются. Рыжие. Только обрезаны коротко больно и зачесывает она их гладко. Да сеткою сверху прикрывает. Только непослушные прядки сквозь сетку пробиваются, ложатся завиточками. Переоделась опять же. – Ишь ты! – восхитился Яр как-то даже громко, пришлось опять за косу дернуть. – Ай! И шепотом добавил: – Оторвешь, потом сама клеить будешь. – Веди себя прилично, – Мудрослава косу отпустила, с неудовольствием отметив, что в прежнем, размалеванном виде, ладхемка ей нравилась куда больше. Прежнюю-то её ни один нормальный мужик всерьез не примет, а теперь вот глядят. Все. Шепчутся. Хмурятся ладхемцы, и глава посольства даже выступает вперед, склоняется, говорит что-то, явно неодобрительное. – Мою сестру боги одарили щедро, – голос Ариции Ладхемской не оставляет шансов расслышать, что же такое втолковывали её сестрице. – Но дар её весьма… своеобразен. А вот сама Ариция осталась в прежнем виде. К счастью. – Она способна заглянуть в человека и понять, отчего умер он. Тихо стала. – Некромантка, что ли? – осведомился Яр шепотом. Но услышали, кажется, все. Боги, когда же он молчать научится-то?! – Ладхемская принцесса не осквернила бы себя прикосновением к проклятому искусству чернокнижия! – громко отозвался глава посольства, вперившись в Яра свирепо. А тот плечами пожал. – А я чего? Я так… спросить. – Некромантия не имеет отношения к чернокнижию и тьме, – заметил Ричард, отводя взгляд. А ведь ладхемку рассмотрел, как и прочие. Все-то смотрели. Старомысл. Он тоже. Вперился тяжелым взглядом. И… и Мудрослава ощутила прилив ярости. Как смеет он? Как… на эту вот… тощую. Бледную. Моль. – Некромантия учит тому, как работать с мертвой материей. Сохранять её. Изменять. Использовать. В ней множество разделов и большая часть их далека от истинной тьмы. И потому в таком даре нет ничего стыдного, – это было сказано громко и на диво жестко, отчего шепоток, родившийся было средь людей, стих. – Напротив, дар этот весьма редок. И оттого ценен. И замолчал. А Старомысл все смотрит и смотрит. Отчего он смотрит? На ладхемку? Он ведь говорил о любви. Разве тот, кто любит, будет глядеть на другую женщину? И так, бесстыдно? Сердце заныло. И зубы. И появилось недостойное желание завизжать, затопать ногами. – Спокойно, – Яр почувствовал и подхватил под руку. – Дыши глубже. Это морок. Только морок. Морок. И Мудрослава понимает. Разумом. Вот только сердце сбоит. Сердцу разум не прикажет. А во рту сделалось кисло, будто она ненароком порченного молока хлебнула. Она прикрыла глаза и стояла. Долго? Верно, долго, а Яр стоял рядом. Вот так и за руку держал, сжимая крепко, отчего на душе словно бы легче становилось. Главное, что когда Мудрослава открыла глаза, то все переменилось. Нет, старуха лежала на столе, только избавленная от лохмотьев. Она была вовсе не страшной. Напротив, она гляделась ненастоящею. Желтая кожа. Какое-то сухое легкое тело, глядеть на которое стыдно, но Мудрослава вперилась взглядом. Зацепилась. – И все-таки, – чей-то голос нарушил затянувшуюся тишину. – Возможно, не стоит юным девам видеть… – Бросьте, – отмахнулась Ариция Ладхемская. – Я не раз и не два бывала в анатомическом театре. Это весьма познавательно. – Я мертвецов не боюсь, – островитянка нахмурилась. Степнячка лишь покачала головой и прижала к подбородку кулачки. А вот рядом с ней людей почти и не было, только один, невысокий хмурый и в роскошном халате, наброшенном поверх другого столь же роскошного, из-под которого, кажется, и третий выглядывал. Он стоял, обнимая хрупкую девушку, и что-то настойчиво говорил ей на ухо. А остальные? – Потом расскажу, как оно вышло, – Яр отпустил руку. – Старуха свое получила. Девочку вот жаль. Слухи пойдут. Мудрослава кивнула. Расскажет. Все странно. Не так. Не как должно. Ладхемская принцесса склонилась над телом. Она осторожно коснулась головы старухи. Прислушалась к чему-то… Пальцы пробежали по лицу. Замерли на закрытых глазах. Переместились на грудь. На живот. Они рисовали странные узоры, и Мудрослава вдруг ощутила острую зависть. Выходит, что вот эта, разряженная в пух и прах ладхемка, что-то умеет? Что-то такое, недоступное самой Мудрославе? У Мудрославы тоже дар. Но… её не учили им пользоваться. К чему? Разве вместно царевне ворожить? Она-то и должна, что силу свою детям передать, род укрепляя. В том её истинное призвание, а все прочее – от демонов. А в Ладхеме, выходит… Мудрослава прикусила губу. И поглядела на Яра. Тот смотрел. Все смотрели. На тело. На принцессу, ныне саму на себя не похожую. На то, как спокойно, умело двигались руки её. А на лице играла безмятежная улыбка. И вот она отступила. С благодарностью кивнула Ксандру, который подал влажное полотенце. И долго старательно вытирала им руки. Каждый палец. Каждый, чтоб его, палец… будто и не замечая ни людей, ни ожидания их.