Разговор. Потом. После. Надо молчать. Про колдунью и Яра так точно. Но если вдруг он спросит, Мудрослава не сумеет промолчать. И это тоже неправильно. – Вот и чудесно, – в голубых глазах мелькнула тень. Скука? Разочарование? Обида опять заклокотала в груди. Да как смеет он… – Тихо, тихо… – её руки перехватили и сжали. – Извини. Переборщил немного. Тут сложно силу чувствовать. Смотри на меня, девочка. Вот так. Только на меня. Ты видишь? – Ви-жу, – выдавила Мудрослава, не способная отвести взгляд. – Слышишь? – Слышу. – Слушай сюда, маленькая царевна. Ты любишь меня, я люблю тебя, – это было сказано в сторону и на диво скучным тоном. Правда, от слов этих сердце пустилось вскачь, но что-то внутри Мудрославы отметило и этот вот тон, и что глядит Старомысл уже в сторону. Не на неё. – Мы обязательно поженимся и будем жить долго и счастливо. Ясно? – Д-да, – получилось донельзя жалобно. – Вот и хорошо. Но для того ты мне должна помочь. Вот, возьми, – в руку что-то вложили. – Отнеси это ладхемке. Старшей. Той, которая некромантка. И подари. Проследи, чтобы взяла и надела. – Зачем? – Не твоего ума дело, – раздражено бросил Старомысл и все-таки отпустил Мудрославу. – Так нужно. Для нашего с тобой счастья. Ты же хочешь быть счастлива? – Да. – Вот видишь. И я. Не надо. Не ревнуй. Она ничего для меня не значит. Я люблю лишь тебя одну. Вот теперь Мудрослава не поверила. Ни на мгновенье. То ли чары ослабли, то ли здравый смысл очнулся, но не поверила. И вдруг увидела его словно со стороны. Красивый? Пожалуй. Она-то ничего в мужской красоте не мыслит. Высок. Статен. Широк в плечах. Чуть тяжеловесен, но эта медвежья тяжеловесность нисколько не портит его. Избалован. И видно по лицу, по взгляду, по тому, как держится он, будто… будто не с Мудрославой Виросской беседует, но с какой-то девкою дворовой, которая готова за красивые глаза барину отдаться. Мерзко стало. До тошноты. – Сделаешь, – он не спрашивал, он приказывал. И Мудрослава с трудом, сдерживая рвущуюся наружу ярость, разлепила губы. – Да. – И не ищи встречи. Надо будет – сам найду. Никому о нас не говори. Об это – тоже. Будут спрашивать, соври, что твое. Подарок в знак симпатии. – Да. – И ладно, – он потянулся, как-то лениво ущипнул Мудрославу за щеку и бросил тихо, в сторону. – Царевна, царевна… баба – она баба и есть. А потом ушел. Как-то вдруг. Мудрослава же осталась. Она стояла, сжимая в руках что-то холодное и гладкое. Камень. Синий камень на цепочке. Цепочка красивая, витая, тонкой работы. А камень драгоценный огранен каплею. Оправа его тонка, почти незаметна. И сам хорош. Глубокого цвета, той морской удивительной синевы, которая и придает цену. Надо же… А ей хоть бы колечко поднес или там ленту для волос. Баба… Как он сказал? – Мать, мать, мать… – душевно выразился попугай, слетая на ближайшую ветку. – Ять? Первые буквы слова Мудрослава тактично недослышала, но в душе с попугаем всецело согласилась. И протянув руку, погладила птицу по ярким перьям. Попугай же склонил голову и осведомился хриплым голосом: – Зар-р-раза?! – Еще какая. – На р-рею! На р-рею! Мудрослава подняла синий камень. Может, вариант и неплохой. Но где ты тут рею-то найдешь? Теттенике смотрела на воду. – Пей, – велел брат, и она подчинилась, поднесла к губам и сделала глоток. Правда, от глотка этого малого её едва не вывернуло. Брат встал. Бросил что-то, отчего убрались и служанки, и рабыни, и прочий люд, который теперь глядел на Теттенике не со страхом – с ужасом. – Хочешь, уедем? – сказал он, обнимая. И Теттенике всхлипнула. Когда-то она плакала. Много. Но слезы лишь злили старуху, и она щипалась сильнее, и шипела, и говорила… много говорила. Стоило моргнуть, и слезы унялись. – К-куда? – Куда-нибудь. Я тут говорил… мир велик. Я знал, что велик. Есть острова. Там холодно и камень, но красиво. Море вот. А есть Виросса, там тоже море имеется, но еще земли. Много земель. У меня тут спрашивали, как лошадей купить. – А ты меня продашь? – С лошадьми возьмут охотно, любого выбирай. – Не хочу любого, – помотала головой Теттенике. – Да и нехорошо это. Сюда позвали. Я пришла. И теперь другого? Неправильно так. Я… я просто испугалась. Очень. Она тихо-тихо вздохнула. И брат разжал руки. Нахмурился. Потер подбородок. Что сделаешь, если Теттенике с рождения такая вот… пугливая безмерно? И главное, даже сейчас ей страшно. Слухи ведь пойдут. И про проклятье… предсмертные проклятья всегда сбываются. И стало быть, не найдется средь детей степи никого, кто рискнет взять Теттенике в жены. Да и не только средь них. Даже если вдруг польстится кто на лошадей, то… то все одно, разве можно будет довериться такому человеку? Брат, верно, то же самое решил. И тоже вздохнул. Печально. – Со всем мы справимся, луноликая, – и улыбнулся мягко-мягко. – С людьми я поговорю. Молчать станут. Кто-то – несомненно, он и без просьбы слова не скажет, но всех ведь не заставишь. Вернутся в степь, понесут с собою истории разные. И про Теттенике тоже. Отец опечалится. Верно, и вправду лучше бы Теттенике отдали Матери Степей. – Не думай даже, – грозно произнес Танрак. – Набрала в голову всяких глупостей. Не слышала, что ли? Старуха не была ахху. – Но… – Шамайя, – это слово, сказанное шепотом, заставило Теттенике содрогнуться. Разве… вот так… – Это… только… сказки. Зубы почему-то мелко клацали. Конечно. Страшные сказки о мертвецах, которые не желают уходить, и восстают, притворяясь живыми. О мертвецах, что возвращаются к другим людям, чтобы красть их тепло. – Сама подумай. Ладхемка же сказала, что она давно умерла. Да и тело… я поглядел.