– Мой отец, – сказал он, – думал, что пиво и задний двор, где можно его выпить, две из трех лучших вещей, на которые только может надеяться мужчина. – А что третье? – спросила она. – Чтобы этот задний двор был в Техасе. – Ты делаешь меня счастливой, старичок. После всех этих лет все еще делаешь меня счастливой. – И я этому рад, – сказал он. – Мой отец хотел, чтобы я вышла за хозяина ранчо, как ты знаешь. – Знаю. – За богатого гринго. Terrateniente[14]. – А ты не хотела? – улыбнулся Ридер. Он указал рукой с банкой пива на небольшую лужайку за их похожим на ранчо домом, на дуб в дальнем углу. – Все это было бы твоим, сеньорита. Eres una mujer rica y hermosa. ¿Qué más se puede desear?[15] – Nada[16]. – Она улыбнулась. Он почувствовал, как у него полегчало на душе, пусть и немного. – Nada más del mundo[17], – сказала она. Он дождался, пока ее улыбка сойдет с губ и она почти допьет свое пиво, а потом сказал: – Нас кое к чему подвязали. Кое-чему… – он замешкал, – что меня печалит, – проговорил он наконец. Прислушался к молчанию жены и пожалел, что выбрал именно это слово – «печалит». Лучше бы вообще ничего не говорил, лучше бы молчал, и тогда ему не пришлось бы рассказывать что-либо еще. – Там девушка, – вздохнул он. – Вернее, три девушки. Третью мы нашли позавчера. – Они мертвы? – спросила она. – Как Цезарь. – Сколько им? – Под тридцать, – сказал он. – Я все думаю… Он снова отпил – наконец его банка опустела. – Еще одну? – спросил он. Она пристально на него посмотрела, будто искала взглядом остатки силы воли, которые в нем еще сохранились. «Что-то слишком тихо», – подумал он. Спустя мгновение она встала и сходила за пивом. – Спасибо. Он смотрел ей вслед, думая о том, какими они еще были детьми, когда поженились. Ему было восемнадцать, ей – семнадцать. Она метиска, он белый техасский парень. Их роман, как всегда считал Ридер, соответствовал романтике самого этого края: широкие просторы и далекие горизонты, молодые сердца, большие и зеленые, как бесконечные луга на востоке, и жизнь в этом краю протекала совершенно непредсказуемым образом, будто ее обдавало дыхание великанов, которые придавали ей форму и меняли ее ход. Ридер вырос в Кантоне. Его отец был человеком спокойным, работал плотником и бо́льшую часть жизни Ридера казался старым и уставшим. Мать его умерла вскоре после его рождения, и Ридера воспитывал мягкий и терпеливый отец. Они жили на небольшой ферме у шоссе, на земле, унаследованной от какого-то дядюшки или тетушки, умершей задолго до рождения Ридера. Его отец пытался обучить его своему ремеслу, это была долгая и обескураживающая битва. «Углы тебе никак не дадутся», – заключил наконец его отец и дал Ридеру другую работу – красить, наносить трафареты на мебель и игрушки. Потом они вместе продавали свои изделия на местной ярмарке. Здесь-то Ридер впервые увидел ее в тени брезентовой палатки ее отца: светлокожая, наполовину мексиканка, в голубом платье, рассматривала сломанные на солнце карманные часы в лотке старьевщика через дорогу. Он проследил за ней, пока его отец торговался с мужчиной из-за цены на скамеечку для ног. Она улыбнулась, прежде чем тронуться с места, сложив часы, и эта ее улыбка показалась ему воронкой в воде, которая затягивала его, беспомощного, через пыльные лотки, через закуток, где бородатые мужчины продавали со своих пикапов ржавое фермерское оборудование и глиняную посуду. Ее длинные загорелые ноги были все в солнечных пятнышках под кедровыми деревьями. Она пересекла шоссе и исчезла среди пыльных палаток и клеток с животными на продажу – утками, кроликами, овцами, собаками и лошадьми, среди горячего воздуха, наполненного неприятными запахами зверей и навоза. На следующий месяц они с отцом вернулись, поставили свои столы и разложили эскадрилью своих садовых вертушек – в виде пересмешников, ящериц, кукушек, шмелей. Ридер сидел на деревянном складном стуле с кисточкой и банкой белой эмалевой краски. Он рисовал глаза пчеле, когда вдруг поднял взгляд и увидел ее: она стояла за тем же столом, где он впервые заметил ее месяц назад. Она держала голубое мороженое в бумажном рожке и смотрела на него, улыбаясь. Они пошли прогуляться. Ее отец, сказала она, в этом месяце приехал продавать свиней. А в прошлом покупал коз. Она сказала ему, как ее зовут. Он сказал, как зовут его. На следующий месяц они снова встретились на ярмарке и гуляли по рядам темными вечерами, держась за руки, ели мороженое и то и дело останавливались, чтобы послушать ковбоев с гитарами, которые пели всякие гимны. Спустя несколько месяцев Ридер купил ей кольцо в лотке с дешевыми украшениями, которые сверкали на солнце, будто выброшенные на берег жемчужины. Между их родителями не было ни ссор, ни неприязни. У Ридера не было своего ранчо, но он был хорошим мужчиной, а ее отцу с матерью больше ничего и не требовалось. В их паре царила лишь любовь, и он всегда благодарил за это судьбу. Она вернулась к нему из дома и поставила холодную банку «Лоун Стар» ему на сгиб руки. Он открыл ее и сделал глоток. Затем принялся рассказывать, а она сидела и слушала, как всегда, как всю жизнь. – Завтра, – сказал он наконец, – мы пойдем поговорить с некоторыми ребятами. Посмотрим, что получится. – Поймаешь его? – проговорила она. Это был вопрос, но Ридер уже пьянел и услышал в нем лишь утверждение, поэтому ответил: – В кратчайшие сроки. – Хотя никакой уверенности в этом у него не было. Прошло несколько долгих вдохов, прежде чем она сказала: – Завтра ей исполнилось бы двадцать семь. Представляешь себе? Двадцать семь лет. – Ты всегда знала, что это девочка, – ответил он. – О да, – сказала она. – Она тебе еще снится? – спросил он. – Не особо, – сказала она. – Это было уже давно. Он задумался на секунду, не врет ли она. – А мне – да, – сказал он. – Как снится? – спросила она. – Приятно или грустно? Помолчав, он сказал: – А разве не может быть то и другое сразу? Она не ответила, а только нашла рукой его руку, и он почувствовал в ней силу. Ридер допил свое пиво. На юг помчался очередной поезд. Четверг 9 октября Тревис торчал на крыше мотеля, с замотанным лицом, в шляпе, и прибивал черепицу – это было единственное задание на этот день, которое женщина написала ему на бумажке, прилепленной у офиса. Он глянул на дорогу, услышав визг тормозов, и увидел, как школьный автобус завернул на стоянку и выпустил мальчика. Сэнди, с металлической коробкой для обеда в руках, стоял на гравии и изучал свои джинсы в том месте, где у него порвалась шлевка. Тревис прочитал по его губам: «Сукин сын». Сэнди поднял глаза и увидел, что Тревис смотрит на него. Тревис помахал рукой. Лестница, прислоненная к крыше, сотряслась, когда мальчик стал по ней подниматься. Голова Сэнди появилась над краем крыши, и ветер взъерошил ему волосы. – Что вы делаете там наверху? – спросил он. – Крышу чиню, – ответил Тревис приглушенным повязками голосом. – Мама сказала, вы работаете по ночам. – В основном да. Но крышу ночью не могу починить. – Что у вас с лицом, раз вы носите эти штуки? – Осторожней на лестнице, – сказал Тревис. Сэнди ухмыльнулся и оторвал руки от лестницы. – Не дури. – Боитесь высоты? – спросил мальчик. – Не то чтобы сильно любил, – отозвался Тревис. – А я не боюсь, – похвастался мальчик. Затем взобрался на крышу и устроился рядом с Тревисом. Сэнди указал на крылатого коня над офисом с кафе. – Вам бы коня тоже поправить. У него нога сломалась.