Рю развалилась у него на коленях, уткнулась лицом ему в бок. Он опустил подол рубашки, оттолкнул Рю, но та не отстала: теперь она слизывала кровь с его подбородка, и ее мысли превратились в неуемный бредовый поток. Они наскакивали друг через друга, будто рыбешки, выпавшие из ведра на землю… доведи до конца ее ты должен закончить что начал Тревис она теплая хорошая мой бледный никогда меня не любил но ты полюбишь теперь я люблю тебя прошу поспеши благодаря крови я вижу себя в зеркале и только это имеет значение поспеши чтоб тебя прошу тебя ЗАКАНЧИВАЙ! …трепыхались и жадно хватали воздух. Тревис оттолкнул ее в угол кабины, она вытаращила глаза и высунула похожий на грязный корень язык. Он провернул ключ в замке зажигания, включил передачу, и «Форд» отъехал от грязи, чтобы выбраться на дорогу. Дверца кемпера захлопнулась на ходу. Девушку высветили фары. Она упала посреди дороги и ползла на четвереньках. Ноги ее, перемазанные кровью, выглядели бледными и жалкими. Тревис направил машину на нее, и когда она в последнее мгновение обернулась, ее лицо запечатлелось в его мозгу: распухший посиневший нос, длинные темные волосы, слипшиеся от грязи, глаза, сощуренные от яркого света. Тревис зажмурился и нажал на газ. Когда все закончилось, он потихоньку вывернул на дорогу и, включив дальний свет, увидел девушку: она лежала в грязи лицом вниз. Он посидел минуту, глядя на нее, пока двигатель работал на холостом ходу. Рю все еще оставалась на пассажирском сиденье, ее тонкие костлявые пальцы вцепились в приборную доску, а сама она подалась вперед, каждым своим вдохом напоминая сухой хрип змеи. Тревис вылез из кабины, дверца скрипнула петлями. Он проковылял к месту, где она лежала. Ее ноги подогнулись и скрутились, кожаная юбка порвалась. Он опустился на корточки и продел руки под нее – ее тело перекатилось на спину. Увидев лицо, он вскричал в ужасе. Упал на четвереньки, коснулся ее изуродованной щеки, прижался к ней своей, забыл и о голоде, и о Рю. Аннабель Гаскин, Сэнди, другие девушки, его отец, девочка с ярмарки, которая навечно изменила его в шестнадцать лет своей дурацкой просьбой, ибо девушка перед ним еще не была мертва: в ней теплилась жизнь, она брызгала кровавой слюной, и ее лицо, усыпанное кварцем и гравием – лицо, к которому он прижимался своим, – было прекраснейшим из всех. Это же лицо он впервые увидел у себя в детской спальне, его он не мог забыть, даже если все остальные исчезнут из его памяти. Увиденное сломило его. – Не надо, – сказал он. Затем откинулся назад и вытянул обе ноги, чтобы положить ее голову себе на бедра. – Не надо, не надо, не надо. Ее единственный уцелевший глаз не мог сфокусироваться, взгляд был отстранен, она угасала. Одной рукой он прижимал ее к себе. Другой – стягивал пропитанную кровью тряпку со своего бедра и вонзался пальцами глубоко в рану, чтобы обагрить их кровью и капнуть ее девушке в рот. – Стой, – одернул его голос. Подняв глаза, он увидел Рю. Та неуклюже стояла в свете фар, дождь смачивал ее белое платье на сморщенном теле, а волосы, влажные и редкие, липли к шее. Она стояла, ссутулившись, похожая на утопленницу. На ней были красные ботинки, иссохшие ноги в них казались все равно что спичками. Тревис воткнул пальцы себе в бок через разрез в рваной рубашке, затем сунул их девушке в рот. Повторил это снова и снова. – Нет, – сказала Рю, но ее голос заглушил ливень. Она тихонько отошла за пикап и исчезла в темноте. Тревис держал пальцы у девушки во рту еще долго после того, как она умерла, и кровь стекала розовыми ручейками по ее подбородку с обоих уголков губ. Он сидел в свете фар и плакал. В конце концов дождь перестал, и буря устремилась дальше по равнине. IV. Тревис Раньше Свет и крики. Смех. Запах жира для жарки. Большой Карсон, Большой К., пылающей сверхновой разрывающий джунгли. Лес, кишащий светлячками. Трассирующие снаряды, пролетающие сквозь кроны деревьев, пробивая дыры в стволах и в телах людей. Клоун, жонглирующий огнем на ходулях, вываливается из зарослей. Мужчина с зажигалкой, трескает пламя, расплывается дым. У него за ухом сигарета. Сынуля. Между красными губами его матери – сигарета. Зажженная. Вишневый огонек. Карусель. Каллиопа. Женская рука сжимает его. Его потная ладонь. Мятная вата. Красная и липкая, тягучая. Ярмарка, колесо. Женская грудь у него в ладони, теплая, живая. Все – раньше. Пока не стал кричать Большой Карсон. И Сынуля. И Мамочка. Звуки, что она издает, не описать никаким словом. Теперь – все вразброд. – Тревис, милый? Проснись. Проснись, милый. Она поднимает его, теснее прижимает к себе, выносит из его комнаты. Из его уютной постели, подальше от дружелюбных постеров на стене, от ковбоев и динозавров. – Мамочка? – Тс-с, не разговаривай, милый. Не разговаривай. Мамочка с тобой. 1951 Он просыпается на сиденье пикапа. Кусочек голубого неба обрамляет лицо его матери. Она накладывает макияж, в руках у нее кисточка. Щеки розовые, глаза голубые. «Привет, милый», – говорит она. Он садится, на нем – пижама. День такой яркий, что ему приходится щуриться, чтобы хоть что-то увидеть. Здоровяк за рулем грузовика улыбается ему. Волосы у этого мужчины прилизаны, как утиный зад. Мальчик никогда его не видел. Мужчина в белой футболке в обтяжку и в джинсах, заправленных в ковбойские сапоги. За ухом у него сигарета. – Посмотри-ка, – говорит его мать, пудря щеки. Она улыбается в свою пудреницу яркими и полными губами. – Я нашла свое лицо. Лицо найдено. Что думаешь, малыш? Что думаешь про мамочкино лицо? – Я-то точно знаю, что про него думаю, – замечает здоровяк. Он протягивает руку и щипает женщину за щеку. Она смеется. – Ты только об этом и думаешь, да? – А о чем еще стоит думать, а, кореш? – Мужчина подмигивает мальчику. Мальчик босыми ногами задевал крышку материного проигрывателя-чемодана, который катался по половицам. – Где папа? – Так, не порти наше маленькое приключение, малыш. – Она убирает волосы с его лица, нежно поглаживает их пальцами. Ее прикосновения такие легкие. Такие любящие. – Все будет хорошо. Вот увидишь. Не беспокойся. Верно, Сынуля? – Верно как дождь, дорогая, – говорит здоровяк. Затем включает радио, ищет станцию. – Верно как дождь. – Он останавливает выбор на чем-то резком и высоком, со скрипками, и мили сменяются милями.